Сливовое дерево - Вайсман Эллен Мари

— Все время забываю, что тебе уже… сколько? — уточнил отец.

— Через пару недель будет двадцать три.

Он ласково погладил дочь по щеке, в глазах его сквозила грусть. И он стал рассказывать, сначала сбивчиво, но постепенно со все большим жаром, словно испытывал необходимость выговориться.

— Перед тем как пришел приказ выступать к Сталинграду, мы чувствовали себя брошенными в пустом холодном краю. У нас не было надлежащей техники, теплой одежды, хороших сапог. Все время мели метели, и наши самолеты месяцами не могли доставить продовольствие.

— Как же вы продержались без еды? — ужаснулась мутти.

— Выжили не все. Умерли тысячи. Мы пытались охотиться на птиц и зайцев, но вскоре исчезли и они. Иногда кому-нибудь удавалось подстрелить кабана. Если бы не наши лошади, никто бы из нас не остался в живых.

У Кристины занялся дух — ей представилась умирающая лошадь фермера Клаузе.

— А можно было развести огонь, чтобы погреться? — спросила мутти.

— Мы рубили деревья на дрова, но нас там было девяносто тысяч человек, лес вскоре закончился, и мы остались без огня. Не могли растопить снег, чтобы попить, не могли умыться. У нас завелись вши. По ночам мы снимали форму, чтобы выморозить паразитов. Сбивались вместе, пытаясь согреться. Но каждое утро обнаруживалось, что кто-то из тех, кто лежал с краю, замерз во сне до смерти.

— Ach Gott, — ахнула мутти.

— Vater, — поинтересовалась Кристина, — а вам не говорили о судьбе евреев?

— Nein. Я ведь простой солдат, пешка в чужой игре. Слышал лишь противоречащие друг другу истории. Когда мы меняли место дислокации, то видели поезда с товарными вагонами, набитыми людьми. Командиры утверждали, что евреев переселяют и будут перевоспитывать, но до нас доходили ужасные слухи. Почему ты спрашиваешь? Тебе что-то известно?

Как бы ей хотелось рассказать отцу все как есть!

— Я тоже слышала страшные вещи. А Бауэрманов выселили.

Фатер нахмурился и повернулся к мутти:

— Это правда?

— Ja, — подтвердила мать. — В прошлом году. Все евреи исчезли из Хессенталя.

— Ach Gott, — отец покачал головой. — Кристина, я хочу, чтобы ты кое-что поняла. Война делает одних людей преступниками, других соучастниками, и всех жертвами. Не все солдаты на фронте разделяют замыслы Гитлера. Мы вынуждены воевать, но это не значит, что мы хотим войны. Нам отдали приказ стоять насмерть, но когда мы услышали об уничтожении евреев, сотни из нас написали антинацистские листовки и прикрепили к подкладке кителей, чтобы их обнаружили в случае нашей смерти.

Он встал, взял с коленей матери свой китель, разорвал внутренний шов, вытащил измятый пожелтевший кусок бумаги, развернул его и стал читать вслух:

— Меня зовут Дитрих Бёльц, я из города Хессенталь в Германии. Заявляю, что я и многие мои товарищи не согласны с гитлеровской политикой. Пусть все знают: мы осознаем, что битва под Сталинградом обречена на провал, но у нас нет другого выхода, кроме как продолжать ее. Расскажите всему миру, что все тяготы боевых действий, страх и вина за них ложатся на плечи солдат в окопах, в то время как истинные виновники войны прячутся в своих бункерах и принимают решения, от которых зависят чужие жизни.

Когда он дочитал, мутти схватила его за руку.

— Мне все равно, как заведено в армии. Я не хочу, чтобы ты снова уходил на войну! Я скажу им, что ничего о тебе не слышала! Пусть думают, будто ты пропал без вести!

— И что потом? — отец пристально смотрел на жену. — Останусь дома в надежде, что меня не станут искать?

— Nein! — подбородок у мутти дрожал. — Ты спрячешься! На чердаке! Там есть потайная комната, где можно скрыться, если за тобой придут! Твою униформу мы положим в общую корзину. Никто ничего не узнает!

Кристина судорожно вцепилась в китель, лежавший у нее на коленях.

— Если война продолжится, — возразил фатер тот чулан понадобится, — чтобы прятать наших сыновей. Эти мерзавцы вложат оружие в руки каждому, кто может стоять на ногах.

— Простите, — Кристина поднялась, сдерживая дрожь в коленях. — Я умаялась. Пойду-ка все-таки на боковую.

— Gute Nacht, — пожелал ей отец. — Я тоже скоро буду ложиться. Не терпится поспать в собственной постели.

— Gute Nacht, Vater, — Кристина чмокнула его в щеку. — Очень рада, что ты вернулся. Gute Nacht, Mutti.

Она нарочито неспешным шагом направилась к двери. Конечно, отец откажется скрываться. Разумеется, она была бы счастлива, если бы фатер остался дома. Но что ей в таком случае делать с Исааком? На раздумья у нее осталась одна ночь. Ночь, когда отец будет спать в своей постели. А что потом? Неужели им с Исааком в конце концов придется бежать? Она уже дошла до двери, когда мать окликнула ее:

— Кристина!

Девушка обернулась, чувствуя, как выпрыгивает из груди сердце.

— Ja? — ответила она как можно более ровным голосом.

— Куда ты понесла эту форму?

Кристина только сейчас поняла, что все еще сжимает в руках черный китель.

Глава двадцать первая

Летний ветер ворвался в открытые окна кухни, принеся с собой пение соседского петуха и звон колоколов из собора Святого Михаила. Теплый душистый ветерок разогнал застоявшийся ночной воздух и наполнил комнаты ароматом свежего хлеба. Мутти подняла Кристину до рассвета, чтобы та помогла ей с выпечкой. Она приберегала остатки ржаной муки, надеясь растянуть их хотя бы до конца следующего месяца, но теперь пришлось истратить всё, чтобы испечь отцу в дорогу хлеб.

Фатер стоял на кухне в утреннем свете, умытый и чисто выбритый, седеющие черные волосы зачесаны назад с угловатого лица, руки выскоблены, ногти сострижены и вычищены. Он снова был в форме — чистой, без единого пятнышка, прорехи зашиты аккуратными стежками. На ногах — старые рабочие ботинки. Хотя их сухая кожа потрескалась, а подошва прохудилась, они все же были лучше, чем напрочь разбитые армейские сапоги, в которых он пришел. Мутти погладила мужа по одной щеке, потом по другой и улыбнулась.

— Какой ты красавец! — она поцеловала его в губы и вернулась к печи.

Карл и Генрих сидели за столом и во все глаза таращились на отца. Изредка они посматривали друг на друга и на тарелки, которые Кристина ставила перед ними, но потом снова прилипали взглядом к папиному лицу. Молча и с невозмутимым видом фатер наполнил помятую флягу водой, надел на шею армейский жетон и сунул боевой нож в кожаные ножны.

— Садись, — сказала ему Кристина, — позавтракай.

Фатер огладил обеими руками переднюю часть кителя и сел возле Генриха. Напротив устроились Мария и Карл, а по краям обеденного уголка — ома и Кристина.

— Ведите себя хорошо, берегите маму, — наставлял фатер мальчиков. — Вы очень выросли. Теперь, пока я не вернусь, вы единственные мужчины в семье.

Кристина положила ему на тарелку два жареных яйца с глянцевитыми темно-желтыми желтками — следствие питания кур насекомыми и овощными обрезками. В любимую кружку отца она налила теплого козьего молока и передала ему кусок хлеба, намазанного повидлом. Мутти обернула полотенцем ручку дымящегося котелка с мятным чаем, поставила его на середину стола и села на стул возле мужа. Семейство завтракало в молчании, с улицы долетали звуки обычных утренних хлопот маленького городка. Мальчики уже закончили есть, но не вставали с места, а всё глядели на отца, будто ждали, что он испарится, как плод их воображения.

— Куда тебя отправят на этот раз? — наконец спросила Мария.

Мутти издала нервный вздох, встала и принялась убирать со стола. Наблюдая, как она составляет грязные тарелки горкой и собирает столовые приборы, Кристина почувствовала легкую досаду, смешанную с удивлением: ну неужели мать не может спокойно посидеть за столом?

— Mutti, сядь и поговори с отцом, — сказала она. — Я потом все вымою.