Волчья ягода - Элеонора Гильм

Нюте жалко было Тошкину жену, Таисию, всяк говорил ей гадости, потешался над ней. А ей нравилась баба своей добротой, веселым нравом и легкостью. Матери такого не скажешь, не посмеешься с ней, не откроешь все, что на сердце. Нюта рассказывала Таисии все: про Илюху, про разговор со Строгановым, про свои страхи. Та не укоряла, не грозила наказанием, не указывала, что говорить и кого любить. Нюта знала, что несправедлива к матери, но продолжала вести свои тайные беседы с Таисией.

– Жена, знай свое место! – Голос Фимки разнесся по всей избе, жилы на могучей шее его вздулись, словно веревки.

– Не кричи на мою дочь! – Георгий Заяц стукнул кулаком по столу. Глиняная чаша разбилась, обиженно хрустнув.

Установилась тишина.

– Жена мужа да убоится. Ты теперь власти не имеешь, Георгий Заяц, – Фимка выговорил «Заяц», словно ударил тестя по лицу.

Нюта с противоположного конца стола видела, что лицо Фимкино покрылось бурыми неровными пятнами, что глаза его блестели точно, как у Илюхи, когда собирался тот наброситься на кого-то с кулаками. Быть драке.

– Батюшка, Ефим, виновата я сама. Мужу слова неосторожные говорила. Не ссорьтесь вы, простите меня за глупость мою, – Анна звенела жемчужинами на подвесах кокошника, и Нюта в очередной раз восхитилась ее красоте. Обычная девка была, невзрачная, а тут сердце застилала прелесть ее, загадочная, точно у лесной девы.

– Будет знать, как с мужем говорить, – буркнул Ефим и осушил до дна кубок с медовухой.

– Кровь, тятя, у вас кровь! – Таисия подбежала к свекру.

С ладони Георгия Зайца капала темная, густая кровь и заливала белую льняную скатерть. Мужик послушно пошел за Таськой в сени.

– Пошли поглядим, как она будет рану заговаривать, – шепнула Нюта Гошке.

Нюта и Гошка, никем не замеченные, поднялись из-за стола, побежали вслед за Георгием и Таисией.

– Мамушка мох прикладывает, слова тайные шепчет. Меня научить хочет, а я противлюсь…

– Дура ты, – дерзко ответил Гошка Зайчонок, и Нюта хотела было возмутиться, но не произнесла ни слова.

Внимание детей приковано было к открывшейся перед ними картине. Георгий Заяц сидел на лавке, бледный, разозленный ссорой с зятем и пустяшной раной, а Таисия склонилась над ним и слизывала кровь с крупной ладони, залечивая рану жадным своим языком.

– А зачем она…

– Пошли к столу, – оборвал ее Гошка, и Нюта подчинилась.

Скоро Георгий и Таисия вернулись к столу, гулянье продолжалось, словно ничего и не случилось. А пред глазами Нюты Ветер так и стояли красные капли на полных Таськиных губах.

* * *

– Где Нюта? – Степан Строганов оглядывал избу, словно котенка искал, а не дочку.

– На свадьбе.

– Опять у вас в Еловой гуляют! Любите вы пиршества да свадьбы. Кто женится?

– А тебе что за дело? – Кожа головы в том месте, где дернул Строганов, болела. Чуть не выдрал прядь, изверг.

– Опять дерзишь мне, знахарка. Язык у тебя поганый, словно отбросы в мясном ряду.

– Фимка, Макаров сын, и Нютка, дочь Георгия Зайца, обвенчались.

– А ты почему не на свадьбе? Не позвали?

Аксинья пропустила и церковный обряд, и свадьбу Фимкину – не пристало знахарке, что грехи отмаливала, радоваться воссоединению двух душ в храме и на миру. Не говорить же Строганову неприглядную правду…

– Ты много вопросов-то приготовил? На всю ночь?

– А хоть на неделю. Твое дело – отвечать.

– Люди говорят, любопытной Варваре на базаре нос оторвали.

– Узнаю тебя, не сточила нужда язычок твой, Аксинья.

– Я в остроте той спасение нахожу.

– Давно мне так не перечили. Ваше бабье дело какое? На лавку лечь да подол задрать.

– Стара я для таких дел, помоложе ищи баб. Я тебе зачем?

– Да и правда, к чему ты мне? Старая да норовистая кобыла без надобности.

Ни один мужчина на свете не приводил ее в такую испепеляющую ярость. Аксинья чуяла в себе силы быстрокрылой ласточки, вольной лани, загоняющей добычу волчицы. Улететь, убежать… или сбить спесь с красных губ… вонзиться зубами в его крепкое, загорелое горло! Откуда дикое желание? «От нечистого», – шептал разум, и Аксинья обратилась к иконам и зашептала молитву.

– Я уйду – помолишься. Я не черт, от молитв твоих жарких не исчезну. Знахарка, ни одна баба не доводила меня до белого каления – а ты мастерица.

– Что тебе надо от меня, Степан Максимович?

– Давно бы так, по отчеству величала, – Строганов довольно потер подбородок. – Сказал я тебе давно, дочь моя нужна, хочу, чтобы под присмотром отцовским жила.

Аксинья сжала кулаки. За окном что-то пропела вечерняя птаха. «Держись, держись, держись», – слышала Аксинья в ее трелях. Нет у нее управы на Строганова.

– Молчишь? То-то же. Ладно, люди мои ждут, а я с тобой разговоры бессмысленные веду. Бывай, ведьма.

Аксинья всю ночь видела сны о волке, что набрасывался на ее ненаглядную дочь, но всякий раз скользил зубами по ее рукам, лицу, хватал ее за сарафан, рычанием встречал каждую попытку Аксиньи ударить его. Да и что могла она сделать голыми руками с лесным зверем? Во сне Нюты капли крови стекали из кувшина на пол и образовывали узор из красных ромашек, и Таисия бегала по ромашкам, и срывала их, и смеялась громко.

Фимка раскинул руки-ноги на постели для новобрачных и оставил жене своей крохотный клочок. Спал он неспокойно, стонал, кряхтел, ругался непотребными словами, коих Нюрка ни разу не слышала. Когда попыталась она подвинуться поближе к мужу, прижаться спиной к горячей его руке, он немедленно толкнул ее, и молодая жена Ефима сжалась в комок на медвежьей шкуре. Ровно пятьдесят лет назад зверя убил охотник Лукьян Пырьев. А сейчас слезы его внучки обильно впитывались в бурый мех, и безрадостная первая ночь наполняла ее страхом перед будущим.

7. Отец Евод

Богородица позаботилась о Солекамской землице, укутала в снега бескрайние леса, поля, луга, маленькую деревушку Еловую. Не замерзшая еще Усолка парила, над деревней постоянно висел густой туман. Аксинья до рассвета проснулась и вздрогнула. Отчего-то непокой, смутная тревога охватили ее сердце. Аксинья знала: скоро произойдет нечто, что разрушит ее тихий мир.

Хозяйка растопила печь, и веселый огонь затрещал, пожирая березовые дрова. Проснулись куры, захлопала крыльями Степаша, завозились подросшие цыплята.

Кто-то возился на крыльце, топал. Аксинья услышала стук в дверь, и холодный пот смочил ее спину. Строганов пожаловал?

– Хозяйка, отпирай дверь, – голос был знаком Аксинье, она почти узнала его, но… – Да поскорее отпирай, не лето на дворе.

Аксинья подняла с петель тяжелый язык.

– Заходите, батюшка, – склонила голову Аксинья.

Отец Евод зашел в