Ненависть навсегда - Николай Александрович Масленников

– Надеюсь. Но есть еще одна проблема. Мне кажется, у нас слишком мало места, где мы посадим условную толпу?

Глеб окинул помещение взглядом. Холодильники и столики, расположенные хаотично, занимали большую часть территории. Места здесь много, подумал Войнов Глеб, только используется оно нерационально.

– Смотри: вот здесь, возле стойки, можно разместить музыкантов. Холодильник передвинуть к противоположной стене. Что один, что второй. Поставим их в ряд.

– А людей?

– Ну, если закупимся столиками и стульями, то устроим посадочные места, например, вдоль правой и левой стены, как в обычных пивных. Так мы спокойно вместим человек двадцать. Можно полукругом, тогда проход будет где-то сбоку, но меньше мест. Вариантов, короче, много.

Когда Глеб осушил свой сосуд и начал наполнять новый, у Мари оставалось еще половина. Если она пила, то очень маленькими глотками. Ну и пусть, Глебу больше достанется. Как-нибудь потом, на случай, когда надумает накидаться вишневым. Но сейчас ему хочется самого крепкого – Бельгийского, практически проспиртованного. Возвращаться к Ореховому казалось чрезвычайно скучным продолжением.

– А ты ведь рисовать любишь, Мари? Никогда не хотела показать миру свои работы?

– Предлагаешь устроить художественную выставку в пивной? Не думаю, что человека, пришедшего купить литр Чешского, заинтересует натюрморт с тыквой и одуванчиками.

– Нет, я не про пивную… – сказал Войнов Глеб, хотя про себя подметил, что в этой идее что-то есть. Сочетать несочетаемое, это будто отдельный вид искусства. – Можно выставить работы на современной арт-площадке. Сейчас это модно, когда на разрушенной кирпичной стене висят картины. И эффектно.

Мари перевела взгляд на потолок, в золотистых глазах работал ум.

– Согласна, выставки могут многое дать. Но для этого нужны знакомства, время, деньги. И мне кажется, много денег. В наше время недостаточно сделать что-то качественное и уникальное, чтобы обрести успех. Нужно приложить кучу усилий для продвижения работы, иначе ее просто не заметят. В мире сейчас чересчур много творчества. Я, скорее, рисую для души, да и вряд ли кто заинтересуется моей мазней.

– Заинтересуются, – запротестовал Глеб, – заинтересуются, и ты сама только что сказала почему. «В мире слишком много творчества». Его много потому, что творчеством многие интересуются. Не меньше восьмидесяти процентов людей на земном шаре, это серые и бесцветные существа, которые соприкасаются с искусством в надежде скрыть свою духовную немощность. Я знаю, о чем говорю. Сам такой. Мне нравятся картины, нравится музыка, но создавать я это неспособен – поэтому я это покупаю. Чем больше выбор, тем больше буду скупать, ведь бездарность никуда не пропадет!

– Я думаю, в каждом человеке есть творческое начало, – невозмутимо ответила Мари.

– Нет, – Глеб горько улыбнулся, – не в каждом.

– Ты очень талантливый, Глеб.

– Ну да, просто обалдеть насколько! Я работаю семь дней в неделю, прихожу домой, ужинаю и ложусь спать. Делаю все это машинально, как робот. В последнее время даже думать перестал – сил не хватает! Живу без мыслей, не говоря о каких-то творческих чувствах. – Глеб акционировал внимание на своем лице, заросшем бородой, и не так давно разбитого в щепу. – Взгляни на меня: какой может быть талант?

Мари всматривалась своими золотистыми глазами, и не сказать, что испытывала омерзение. Она вздохнула, собираясь с мыслями.

– Пусть мы знакомы два месяца, я могу сказать, что хорошо тебя знаю. Знаю, какой ты на самом деле.

– И какой же?

– Я думаю… – Мари подобрала его руку своими двумя маленькими, нежными руками, чтобы продемонстрировать татуировку «пусто» на боковой части пальца. – Я думаю, в жизни не происходит случайностей, и в тюрьме ты сидел неспроста. Такой ужасный: общаешься с компанией подростков, которые выглядят и ведут себя, как настоящие отморозки. Набиваешь мрачные татуировки – чего стоит одна эта надпись. Ругаешься, а еще, когда не в духе, смотришь на посетителя так, будто испепелить его хочешь. Не бреешься, видимо, хочешь отрастить черную бороду. – Она все гладила его костяшки, и Глеб не уразумевал, почему она продолжает это делать после сказанных слов. – Своим внешним видом ты обманываешь всех, кроме меня. Я знаю, ты добрый, Глеб, у тебя светлое сердце, но ты прячешь его от всех – почему?

Войнов Глеб глотнул через силу. Теплые слова, особенно если учесть факт, что в него никогда никто не верил. На него постоянно вешали клише трудного подростка, не отдающего отчета собственным поступкам. Или считали просто за отморозка. Не верила даже мама, иначе она не оставила бы его на произвол судьбы в тринадцатилетнем возрасте, отправив в другой город к старушке. Мама священна, но Глеб никогда не чувствовал ее морального присутствия в минуты трудностей. У них не было этой духовной связи – а с Мари эта близость есть, Глеб чувствует ее. Ощущает так же ясно, как эту влажную ладонь.

Обнаружив, что прикосновение затянулось, Мари отпустила его. Войнов Глеб колебался: ему хотелось перехватить кисть, прижать к губам, покрыть поцелуями пальцы, руку, поцеловать в шею. Спуститься пониже, вдохнуть аромат волос, расстегнуть пуговицу, поцеловать в ключицу… а потом что, спросил внутренний голос, что сделаешь потом? Ничего. Мысль о телесной близости показалась оскорбительной, несмотря на то, что Мари казалась ему красивее других. Раньше такого с Глебом не случалось. Неужели Мари и вправду порождает в нем что-то светлое? Она будто ангел, и если его внешность ассоциируется с демоном, то золотистые глаза и соломенные волосы олицетворяют свет.

– Я не показываю свои чувства, потому что это то же самое, что жить за стеклом. Да и как ты можешь судить о моем «светлом сердце», когда до сегодняшнего момента мы не разговаривали о чем-то таком? Всегда о пустяках.

– Человек раскрывается как раз в пустяках, при самых обыкновенных условиях, когда он ничего не обретает и ничего не теряет.

– Не знаю, в колонии… – Глеб мотнул головой, ощутив омерзение от собственных слов: какой же он непутевый! – … в сложных и суровых условиях люди меняются, показывают свое истинное лицо. Я неоднократно это замечал. Будто бы что-то щелкает внутри, и у человека просыпаются черты, о существовании которых он сам никогда не догадывался.

– Например?

– Например, сколько бывает злости. Сколько безумия.

– А у тебя?

– Я про себя и говорю.

– Но эта злость до сих пор тебя беспокоит? Или уже прошла?

– Вроде бы прошла.

Неуверенный ответ Мари не смутил.

– Все проходит со временем, и эти трансформации личности тоже. Человек может сколько угодно выходить из зоны комфорта, чтобы развить в себе определенное качество, но если вдруг перестанет поддерживать развитое, он каждый раз будет возвращаться к состоянию, в котором ему проще и удобнее жить…

Попивая, Глеб задумался. Неужели он говорит с девочкой, или ему кажется? Такой философский, постигаемый будто бы только на интуитивном уровне смысл заключен в ее словах. Мало того что у Мари имеется сформированный взгляд, удивляла