Сказание о Доме Вольфингов - Уильям Моррис

И он заторопился изо всех своих немолодых уже сил, чтобы успеть набросить хоберк на плечи Тиодольфа.

Глава XXIV

Готы терпят поражение от Римлян

Едва Тиодольф ворвался в сечу, раздался могучий рев: многие родичи уже считали его погибшим; воины окружили его, и в радостных голосах звучала глубокая и сердечная дружба. Укоривший Тиодольфа старик, Йорутед из рода Вольфингов, подошел к Князю и протянул ему хоберк, который тот надел, почти и не заметив этого, ибо и сердце и душа его уже были обращены к сражению с Римлянами и ратным деяниям.

Тиодольф видел, что они отступают, сохраняя порядок, как бы уступая численному перевесу, но не разгромленными. Посему он собрал вокруг себя Готов и заново выстроил их, ибо сеча и преследование несколько расстроили ряды родовичей. Теперь он поставил их не клином, а рядами, где по трое, а где по пять или более человек в глубину. Враг отступал, и Князь надеялся опрокинуть Римлян, а потом повернуть в Волчьей Веси, чтобы изгнать пришельцев из окрестностей дома или того, что от него осталось.

Однако Тиодольф напомнил себе, что помощь может прийти к Римлянам и от большого полка: не так уж много людей требовалось там теперь, ибо ничто не угрожало Римлянам с тыла. Впрочем, мысль эта была лишь тенью в его голове, потому что, когда он вновь оказался в кольчуге, все вокруг заколыхалось, превращаясь в подобие видения. Тиодольф оглянулся, ничем не напоминая того, каким был он в прежние дни, когда не видел перед собой одного только врага и думал лишь о победе. Ему действительно показалось, что Вудсан, Солнце Лесное, где-то рядом, и не против его воли, не навязываясь, а как если бы привлекла ее сюда тоска ее, привлекла и не позволяла уйти… И краса ее в какие-то мгновения казалась ему более близкой, чем окружавшие его витязи. Во всем остальном он пребывал как бы во сне, и как бывает в подобных случаях, пытался что-то сделать, совершить нечто важное, что, тем не менее, не удавалось ему. И по мере углубления в этот сон обличье врагов менялось прямо на глазах; вместо суровых, загорелых, выбритых лиц под железными шлемами, над краями кованых железом щитов на него смотрели другие – принадлежащие людям невысоким, крупноголовым, длиннобородым, злобным, кособоким, и вообще мерзким с вида. Посему он только смотрел вперед, не имея сил шевельнуться, и голова его плыла кругом, словно от крепкого удара.

Остановились на время и родовичи, взволнованные и упавшие духом, потому что Тиодольф не ринулся на врага, словно сокол на добычу, как было в обычае у него. Остановились и Римляне, вновь обратившись лицом к противнику; место было выгодным для сопротивления, ибо склон здесь поднимался к жилищу Вольфингов; кроме того они заметили промедление Готов и воспользовались им.

Наконец Тиодольф сошел с места, воздев над головой Ратный Плуг в правой руке; левая же, отставленная вбок, как будто увлекала за собой кого-то еще. На ходу он бормотал: «Когда же эти поганые порождения иного мира расчистят нам путь, чтобы мы одни наслаждались друг другом среди цветов под солнцем?»

Оба войска сближались, и вдали вновь пропели трубы, говорившие, что выручка идет к Римлянам от большого полка. Враги Готов взревели от радости, и рать родовичей не могла более сдерживать себя и бросилась на врага. С Тиодольфом же вышло так, что, погруженный в свои видения, он не вел своих людей, а наступал вместе с ними. Но Ратный Плуг оставался в его деснице, и он бормотал себе в бороду: «Бей вперед, рази назад, бей одесную, только не ударяй ошую!»

Так сошлись полки, но, как и прежде, Готы не могли отбросить Римлян, ни Римляне не в силах были сломить Готов. Только многие из родовичей были в смятении: они понимали, что помощь идет и Римлянам, трубы их все приближались и пели с каждым шагом все веселей, и наконец, когда сеча начала уже утомлять родовичей, горны эти запели прямо им в уши. Ясно было, что пришел новый отряд, и воины Рима бросились врассыпную вправо и влево, уступая место новопришедшим. Свежие воины хлынули на Готов словно вода, когда открывают створ в плотине. Римляне наступали в строгом порядке, не нарушая рядов, но, тем не менее, быстро, и без промедления вступили в сечу, разрубив надвое Готскую рать, и погнали ее в две стороны вниз по склону.

Тем не менее витязи-родовичи доблестно сопротивлялись; останавливаясь группами в одну или две, а когда и в десять двадцатериц, отходили и снова останавливались; так что хотя многие были порублены Римлянами, но лишь после того, как каждый сразил своего врага, находились среди Готов и такие, старейшие, которые бились так, как если сам он и горстка друзей вокруг представляла собой остатки войска племени; эти не обращали внимания на то, что отступают другие, на то, что вокруг уже только Римляне, отрезавшие их от всякой помощи и подмоги, но рубились и рубились, пока не падали под тяжестью многих ударов.

Тем не менее боевой порядок Готов был сломан, многие пали, и родовичи отступали; казалось даже, что их вот-вот загонят в реку и все будет потеряно.

С Тиодольфом же было так: при появлении свежей рати он как будто проснулся, вновь стал самим собою и бросился в самую гущу битвы; многих сразил он, не получив даже раны, и на какое-то время его окружило пустое пространство – такой страх вселял он в сердца даже самых мужественных врагов. Но те, кто был рядом, видели смертельную бледность на лице его, остановившийся взгляд; и вдруг, когда стоял он, грозя кольцу трепетавших врагов, слабость вновь овладела Князем, и Ратный Плуг выпал из длани его и пал он мертвым на землю.

Тут видевшие его решили, одни – что пал он, сопротивляясь потаенной ране и наконец покорившись ей, другие – что проклятье пало на него и весь Народ Марки, третьи сочли его мертвым, четвертые – обеспамятевшим. Но жив был Тиодольф или мертв, витязи Порубежья не могли оставить своего Походного Князя в руках врагов. Посему, подняв его, они собрались вокруг Тиодольфа крепким отрядом, отбивавшимся от всех нападений и упорно прорубавшимся сквозь самую гущу битвы. Прочие Готы присоединялись к нему, и вот отряд этот вновь сделался ратью, которую Римляне не могли более разделить на кучки отчаявшихся людей.

Готы с боем пробивали себе путь; их вел ныне Аринбьорн Медведич, решивший стать