Абраша - Александр Яблонский

Старая лохматая собака подошла, присела. Ее глаза слезились. Хвост дружелюбно расслабился. Она тоже прислушивалась к человеческому голосу, к его тембру, модуляциям, убеждающим и успокаивающим.

– Я не закончил. Итак – еврейская цивилизация, при всей своей уникально трагической истории и невероятно сложных условиях существования выжила и не собирается уходить на задворки истории. Почему? – А потому, что неукоснительно соблюдала эта нация Закон. Как был заключен союз между Господом и семидесятипятилетним Авраамом – а случилось это за две тысячи лет до Рождения Христа, – по которому потомки Авраама стали Избранным Народом, и как получили они землю Ханаан при одном условии, что все мужчины Избранного Народа будут делать обрезание на восьмой день после рождения или обращения, – так и совершают почти четыре тысячи лет неукоснительно сей обряд.

– Это в СССР-е то?

– СССР-у вы не берите. Это вообще не цивилизация. Здесь даже крестят детей тайком… если крестят. Девяносто девять процентов боятся. Да и не нужно это им. Во всем же нормальном мире – да, евреи делают обрезание на восьмой день. Как было сказано в «Скрижалях завета», полученных Моисеем из рук Всевышнего, «Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай всякие дела твои, а день седьмой – суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя…» и так далее, так и не работают правоверные евреи по субботам, аж по телефону не говорят, в машины не садятся, хотя, по-моему, в машине покататься, это не работа, а одно удовольствие… И так во всем. Как не ели свинину четыре тысячелетия назад, так и сейчас – немыслимо представить, как не мешали молочное с мясным… Да что говорить! Незыблемы были Законы иудейские.

– Ну и что?

– А то, милейшая Алена, только один раз они были нарушены. Причем все сразу.

– Когда?

– В ночь на 13 Нисана, когда судили Христа.

– Абраша, простите, а вы верите в то, что Христос действительно существовал, и действительно воскрес из мертвых?

– Это очень интимный вопрос, и я на него не отвечаю. Впрочем… Впрочем, вам отвечу. Да, я убежден в том, что существовал этот реальный человек, несправедливо и противозаконно осужденный и принявший мученическую смерть, и я верю в его тварную – человеческую и нетварную – Божественную природу, как и в то, что эта мученическая и несправедливая смерть человека Иешуа была и тварным воплощением Божественного Замысла, и необходимым условием прихода Мессии. И верю, что евреи были виновны в его смерти так же, как мы с вами или китайский император. Говоря об оболганном народе, я именно это имел в виду. Впрочем, это, возможно, сложно, да и неинтересно для вас. Вы не обижайтесь. Это так далеко от наших каждодневных забот.

– Вы напрасно расшаркиваетесь. Мне интересно – прозвучало не очень искренне, Абраша это заметил и, не скрывая, усмехнулся, но продолжал – его прорвало и мало что могло его остановить. – Однако не это важно. В конце концов, кто-то верит, кто-то не верит, кто-то колеблется, кому-то – а таких большинство – всё до лампочки. Важно другое: в сознании человечества обстоятельства смерти Иисуса, вне зависимости, как это было на самом деле, не подлежат сомнению, обсуждению, изучению. Это – догма. А эта догма, эти обстоятельства последних земных дней Иисуса, описанные в Евангелиях, не совпадают с тысячелетними законами и традициями еврейского народа.

Алена поначалу не очень внимательно вникала в слова Абраши, она смотрела на его профиль, слушала интонацию его голоса, наслаждалась пьянящим ароматом хвойного леса, песчаного карьера, вереска. Еще одна электричка прошмыгнула внизу. Солнце неторопливо заваливалось к синеющему далеко внизу лиственному лесу. Однако постепенно монолог Абраши ее увлек.

– Трижды судили Христа. Но не суд у Пилата, и не суд у Ирода Антипы важен для меня. Первый и последний – самый важный суд, согласно Евангелиям, – суд Синедриона. И тут главная загвоздка.

Собака поднялась, неторопливо нехотя отряхнулась и медленно удалилась, не попрощавшись.

– Независимое создание.

– Правильно. Не надо просить, заискивать, ждать…

Потянуло прохладным ветерком. Солнце постепенно растворялось в предвечернем мареве. На противоположном краю небосклона появились робко мерцающие звезды.

– Что-то холодает, – сказала Алена, но про себя подумала: «Рано или поздно он будет со мной».

– Заговорил я вас. Пошли. Пора отдыхать.

«… Янки Кубой управляли,/ За людей нас не считали,/ Но явился тут Фидель » – и ансамбль радостно подхватывал: « Но явился тут Фидель!». Чудный получился Новый год, веселый. Николенька выпил полтора бокала Советского шампанского, бутылка хранилась между оконными рамами и чуть не замерзла, но именно такое – ледяное было особенно вкусным. Ему и раньше разрешали выпить полбокала шампанского в самый важный момент наступления Нового года, когда часы на Кремлевской башне ударяли двенадцатый раз, папа выстреливал пробкой в потолок и все кричали: «С Новым годом! Урррра!». Однако раньше оно было сладеньким – родители вообще любили сладкие вина, и особым шиком считалось купить вино «Мускат Прасковейский», а шампанское на Новый год – «полусладкое» или, в крайнем случае, «сладкое». Кроме того, как правило, вино забывали или опаздывали охладить, и Кока не получал никакого удовольствия, глотая эту сладкую, теплую, газированную водичку. В этот же год «полусладкое» не достали, и папа принес «полусухое», плюс еще накануне его положили между рамами на вату и гроздья рябины, которыми украшали межоконное пространство на зиму. Так что Николенька выпил бокал холодного терпкого вина с удовольствием и даже попросил добавки. Мама удивленно посмотрела, но не возражала. Коке стало весело. Он смеялся так заразительно, что родители не выдержали и расхохотались вслед за ним. «Заяц окосел», – давилась от смеха мама, и папа радостно кивал. В этот момент Кока любил их особенно сильно, думая, что тут же, не задумываясь, отдал бы за них жизнь, такие они хорошие. Впрочем, в этот момент он любил всех на свете. Потом зажгли елку. Николеньке, хоть он и стал высоким и стройным юношей, пришлось забраться на стул, чтобы зажечь верхнюю свечку, потому что елку в тот год достали высокую и относительно пушистую. Папа запел: «О ель моя, о ёлочка, ты вечно зеленеешь». «Тепло тебе и в зимушку, тепло тебе…» – подхватила мама, «О тоненбаум, о тоненбаум», – запели они дуэтом, но Ника не знал, что такое этот Тоненбаум.

Потушили свет, свечи излучали волшебство, и Николенька решил в темноте добавить в свой бокал шампанского. В этот момент в дверь постучали. Родители моментально замолкли, уставившись друг на друга.

– Зажги свет.

– Ни в коем случае. Продолжай, будто ничего не случилось.

– Звонка же не было.

– Зачем им звонить.

Стук раздался снова.

– Да, да, входите, – с неестественным радушием сказала мама и зажгла свет. Папа встал. Дверь открылась, и вошли Гера с Элей.

– С Новым годом, с новым счастьем!

– Господи, это вы…

– А кого вы ждали?

– Заходите, с Новым годом! Садитесь! Сань, наливай.

– У нас было! – гоготнул Гера, и Николенька увидел бутылку шампанского. – Полусладкое крымское игристое экспортное, – с гордостью сообщил Гера. – На сборах отхватил. Это – вторая, первую мы уже приговорили, да, Элёк?

Гера стал разливать «Экспортное», и Кока с готовностью протянул свой бокал. Он заметил быстрый взгляд папы, но он содержал не угрозу, а, скорее, насмешку. Налюлюкаешься, мол, смотри…

Гера был спортсменом и соседом по квартире. Вернее, он был сыном их соседки Галины Ферапонтовны, тоже бывшей спортсменки, ныне работавшей судьей в «Трудовых резервах». Она часто уезжала судить соревнования по прыжкам в воду, чем Гера, к тихой радости всей коммуналки, с успехом пользовался. Папа как-то назвал его ЖЖ. «А это что? – спросила мама. – Жизнерадостный жеребец». Действительно, увидеть Геру без девушки – «очередной пассии», особенно, когда его мама отбывала на судейство, равно как и расстроенным, озабоченным, или, тем более, задумчивым было невозможно. Также было немыслимо представить его с книгой в руках, даже, если бы это был чудный роман Дюма «Три мушкетера». Кока очень любил историю д’Артаньяна, не меньше «Войны и мира», «Хаджи-Мурата» или «Детства». Вместе с тем Гера был мужчина отзывчивый, всегда готовый помочь – не раз на глазах Ники он выхватывал из рук мамы тяжелую сумку с продуктами или связку дров, которую они тащили на свой пятый этаж, и легко, через две ступеньки, вприпрыжку доставлял эти тяжести к входной двери их квартиры. Мама не успевала его поблагодарить, как он молнией пролетал вниз, что-то насвистывая или напевая. Гера прыгал в длину. Как он прыгал, Кока не знал, но, видимо, не очень шибко, так как в чемпионах не ходил. В последнее время Гера «перешел на тренерскую работу», как сообщила не без гордости его мама, то есть уже он сам в длину не прыгал, но успешно учил заниматься этим ремеслом подрастающее поколение.