Абраша - Александр Яблонский

Прочитал Белинского, Бестужева-Марлинского, с удовольствием Карамзина («Бедная Л.» и отрывки из «Истории Гос-ва Росс.»), без удовольствия Вересаева («Пушкина в жизни» здесь нет). Маяковский есть, а Блока нет, нет Брюсова (стихи его не люблю, но захотелось почитать «Огненного ангела»). Чехова – однотомник, Толстой (Лев) – «Избранное»… для детей!!! Но вот – чудо. Просматривал журналы. Естественно, ищу, как всегда, в первую очередь «Новый мир». Думал: вдруг повезет, но не тут-то было – первых номеров за 62 год нет – ты понимаешь, о чем я говорю. И вдруг – вижу 1956 год. И номера с сентябрьского по ноябрьский на месте. Помнишь, сколько было страстей по поводу романа Дуд. Я тогда не успел прочитать. Впечатление сегодня – мизерное, особенно после того, что мы знаем, в том числе и после первого номера «Н.М.» за 62-й. Но, так или иначе, интересно, за что такая бойня была, и за что многие в мои края переселились. Хотя, впрочем, тогда, при Н – те времена были помягче, «постные дни» были, Батюшка ты мой. Попили кровушки у Бор. Леон-ча да у «пидорасов» и успокоились. (Роман Б. Л. так и не прочитал, но стихи-приложение гениальные: «Вы шли толпою, врозь и парами, вдруг кто-то вспомнил, что сегодня…»). Сейчас с вегетарианством покончили. Не хер баловать.

Так вот, после грустного застолья – разведенный спирт, квашеная капуста, грибы соленые, оленина – засиделся на берегу с одной новой товаркой. Милая, на вид пожилая, хотя в разговоре выяснилось, что ей лет-то примерно 35–37, женщина. Сидит, как и большинство, по пустяку. Преподавала историю в школе, в Риге. Рассказывала о лете 17-го, в частности о вызове Ленина в суд, о том, что за явку вождя выступал Каменев. Один ученик поправил – «Каменев и Зиновьев» – эта пара в сознании спаялась, как Пушкин – Лермонтов, Гайдн – Моцарт, Маркс – Энгельс, Шостакович – Прокофьев. Маргарита – учительница – повторила: Каменев. Вот и весь диалог. Но мальчик был отличник, к тому же «помешанный» на истории, сын профессора университета. Дома он откопал в папиной библиотеке учебник истории, изданный в двадцатых, и убедился, что Маргарита Александровна была права: Зиновьев не мог участвовать в этой дискуссии, так как кормил комаров в Разливе вместе с Ульяновым. Эту информацию он и выдал на экзамене. Парторг, сидевший в комиссии, тут же просигнализировал. Стали копать. Выяснили, что в другом классе эта же учительница как-то сказала, что Лжедмитрий пользовался большой популярностью, если не сказать, любовью народа, и после убийства и неслыханного надругательства над телом долгое время был востребован народным сознанием, что послужило, к слову, одной из причин успеха – пусть недолговечного, его «преемников» – Лжедмитриев. Аж вспомнила, что когда Василий Шуйский, Куракин, Татищев, Голицын, коломенские и казанские митрополиты со товарищи составили первый заговор в январе 1606 года, наняв стрельцов и Шарефединова – убийцу Федора Годунова, и это покушение не удалось, толпа растерзала исполнителей, и ярость народная была неподдельной. Вот уж поистине, горе от ума! К Гришке Отрепьеву еще вернусь, а про Маргариту скажу лишь, что ей, дуре, покаяться бы, повиниться, начальство ее крови не жаждало и было заинтересовано дело замять – ей так прямым текстом и сообщили, но она стала искать и приводить аргументы – всяких там Соловьевых, Костомаровых, Ключевских, Платоновых, ни приведи Господь. Вот и приехала к оленям в гости. Папа этого еврейского паренька, «историка-правдолюба» тоже легко отделался: его всего-навсего выгнали из университета. Да и Маргарита на свой жизненный зигзаг, как и я, смотрит философски, без отчаяния. Лишь одна, как и у меня, боль – ребенок. У нее дочь десятилетняя с больной старенькой бабушкой – матерью погибшего в авиакатастрофе мужа, и у меня – Николенька с… Татой…

Маргарита же явно не прочь со мной сблизиться – в этом убедился вчера, сидя на берегу нашей речки – красота, конечно, тут изумительная, причем сейчас, пока вся эта комариная гнусь не проснулась, короткое время – недели две, не больше, можно дышать, наслаждаться дуновениями ветерка, омывающего лицо Божьим дыханием, то есть жить без назойливого гуденья, и изнуряющей борьбы с тучами кровососущей сволочи. Так вот, эта Маргарита и мила, и главное, того же «поля ягода», что и я, но, увы… Ты знаешь, после той ночи в КПЗ я по женщинам «не ходок».

Теперь о твоих мыслях и «убиенных родственниках». Вообще-то это забавная коллизия: не говоря уж про «наш круг», не говоря про интеллигенцию вообще, – даже в официальных, партийных и прочих «инстанциях» про убийство Романовых – и Николая, и, особенно, невинных детей, и Боткина, и прислуги – говорят – и говорят абсолютно справедливо! – с возмущением, негодованием, с брезгливым презрением к убийцам, в худшем случае – в номенклатуре – смущенно замалчивают, понимая, что это было кровавое, бессудное, бессмысленное и непростительное преступление. Но совершали его безграмотные, темные, забитые в прошлой жизни людишки, изгои даже в своей «черте оседлости», не имевшие представления о Романовых, о династии, о русской истории, «питавшиеся» тупыми, наглыми, посему действенными большевистскими лозунгами (Юровский, как известно, надиктовывал свои «Воспоминания», так как не научился писать даже к старости). Причем почти всех покарал наш «великий чистильщик» – Иосиф Виссарионович: только тот же Юровский, как известно, умер в своей постели, хотя, как говорят, приказ об его аресте был уже подписан – рак спас этого безграмотного убийцу от пуль НКВДшников. Все это ни в коей степени не оправдывает эту банду, банда она и есть банда. Что с них возьмешь?! Когда же речь заходит об убийцах не только из того же круга, НО РОДНЫХ!!! – история, общественное сознание самых различных кругов – и официоза – посмотри советские учебники истории, – и профессиональных историков, находящихся в скрытой оппозиции к этому официозу, и самые широкие круги разномыслящих интеллигентских кругов – все оправдывают и ЖЕНУ – Екатерину, «санкционировавшую» убийство своего законного мужа, и СЫНА – Александра, закрывшего глаза и не предотвратившего убийство своего отца! Поразительно! То, что не прощают безграмотному плебсу, не ведавшему, что творил, и наказанному при жизни (спасибо товарищу Сталину!), прощают тем, кто прекрасно ведал, что творит, самыми близкими людьми для этих убиенных, тем, кто прекрасно знал историю династии, России, более того, самих этих несчастных, кто жил с ними бок о бок. Им прощают, более того, возводят их злодейства в ранг праведной исторической миссии. А место этим екатеринам и александрам на виселице при жизни, и – анафема их памяти. Ан нет, не наказаны ни в жизни, ни в истории, жертвы же их оболганы – Россия…

Ну вот. Немного отвлекся. Спасибо тебе, Сереженька, за твои послания. Они для меня лучше любого успокоительного лекарства. Читая твои редкие, с оказией присланные письма и, главное, отвечая на них – время от одной оказии до другой долгое, поэтому я, не торопясь, всё обдумываю, по возможности достаю книги – в библ. или у моих «коллег», пишу несколько вариантов, и т. д. – я переношусь в иной мир – не столько в другое пространство, сколько в прошлое.

Невольно я вижу тебя с твоей «маленькой», Николеньку на ковре с твоим паровозиком в руках – это была его самая любимая игрушка, – Тату, тогда такую жизнерадостную, такую светлую – я помню, ты был в нее тихо и тайно влюблен, в нее все влюблялись, но, поразительно, никто никогда не пытался эту влюбленность проявить и, тем более, ей выказать – было в ней нечто царственное, недоступное. Я боготворил ее, и всю нашу совместную жизнь не понимал, почему она полюбила меня… Как это было давно и нереально, точно на экране, не про нас, у нас, грешных, так быть не могло. А было же…

Гоню от себя всякие мысли, но результат мизерный. Главное – ничем помочь не могу ни Коке, ни Тате – ей, впрочем, вряд ли кто может помочь. Несчастная она, несчастная. И всё – из-за меня. И возникает дилемма. Через семь месяцев истекает срок. Что делать, не знаю. Раньше, как и любой на моем месте и в моей ситуации, рвался бы на Большую землю, дни и часы отсчитывал, умирал бы от нетерпения. Теперь же —? Дни-то отсчитываю, но по другой причине. Надо принимать решение, но это трудно. Хочу ли я увидеть всех вас, прижать Николеньку, забыть прошедшие вырванные годы, вернуться к нормальной жизни? – Конечно, да. Но представить, что окажусь в своей комнате, в своей кровати, рядом с Татой, не могу. Знаю лишь, что начнется кошмар, из которого будет не вырваться. Ты, естественно, мне не советчик, мне никто не советчик. Приходит даже мысль, а не нарушить ли режим, не схлопотать ли еще дополнительный срок. Ладно, еще, слава Богу, семь месяцев (дико звучит, не правда ли!).

Как ты поживаешь? Всё в своей огнедышащей берлоге? Слушай, а что у тебя с женщинами? – По-прежнему любишь это дело?

Всё. Закругляюсь. Передам тебе письмецо для Коки. Будь здоров и счастлив. Да хранит тебя Господь.