Эридиана - Жумабек Алыкулов

[*Идиоморфные зерна — зерна минералов в горной породе с хорошо выраженной огранкой.]

Шурф становился все глубже, раздвигался вместе с расширяющимся основанием идола.

Все остальные идолы уже давно были извлечены на поверхность, только идол № 17 как прирос к интрузиву.

— Все, Никифор Антонович! — удрученно сказал Введенский на двадцатый день раскопок.- Глубже рыть шурф мы не можем. Да, видимо, и смысла нет.

— Да,- поддержал его Лев Николаевич. — Попробуем по-другому. Давайте отмоем этот обелиск. К-гм! Может, найдем какой-нибудь намек, какое-нибудь объяснение сей каменной конструкции. С какой целью она создана?

Они стояли на дне шурфа, и Никифор Антонович каким-то желчным тоном ответил:

— Цель? Сомневаюсь, Лев Николаевич! Какую цель преследовали древние египтяне, сооружая пирамиды и колоссы Мемнона*? Никто и сейчас не знает об этих целях. Сейчас мы предполагаем — цель была конфессиональная, вероисповедная. Житель нильских побережий считал, что чем выше пирамида, чем выше мастаба**, эти ступеньки к всеблагостному Нут — всеобъемлющему небу,- тем ближе умерший к лучетворному богу Амону-Ра. Потому-то изощрялись друг перед другом фараоны Хеопс, Хефрен и Менененкра. А с нашей, утилитарной, точки зрения создание пирамид смысла не имело и не имеет. Нам непонятно предназначение обелиска. Горообразовательные процессы позднеальпийского времени не коснулись египетских пирамид — и они остались великим памятником человеческого труда! А здесь… Хотя, прошу прощения, увлекся, как же иначе объяснить тогда возраст идолов?

[•Колоссы Мемнона — огромные фигуры из камня, воздвигнутые в Древнем Египте при фараоне Аменхотепе III.]

[** Мастабы- древнеегипетские гробницы (3000-2000 гг. до н. э.).]

Никифор Антонович задумался, потом улыбнулся, поднял лопату и слегка стукнул ею по обелиску:

— В самом деле, давайте отмоем его. Может, Лев Николаевич, вы и правы. Все-таки…

Рабочие курили махорочные самокрутки, отдыхали, вслушивались. Сизый дым оседал на дне шурфа.

— Берегись!- раздался сверху испуганный крик Вероники. — Наверх! Быстрей! — кричала она.

Подчиняясь неподдельной тревоге ее голоса, все бросились к деревянным лесенкам. Гурилев поддержал не привыкшего к подъемам по узким лестницам Никифора Антоновича. Стенки шурфа, подрагивая, как бы медленно изгибаясь, стали оползать.

— Быстрей, быстрей! — кричала Вероника.

Лесенки потрескивали, сопротивляясь напору оседавших речных наносов.

Все обошлось благополучно, если не считать даром пропавших усилий многодневного труда: стенки шурфа обвалились, галечники и суглинок вновь похоронили под собой основание обелиска. Он теперь, как и прежде, возвышался метра на полтора над воронкой, опоясанный жилками прозрачного гребенчатого кварца.

Никифор Антонович, Введенский, Гурилев и Вероника стояли возле воронки. Никифор Антонович понимал, что нет никакого смысла заново откапывать каменного истукана, взглянул на Веронику и вдруг схватился за сердце.

— Вздохнуть не могу,- сдавленно сказал он.- Валидол…

Сердце его останавливалось. Смутная догадка мелькнула в голове, он глубоко вздохнул, с усилием отворачиваясь от Вероники и обводя взглядом долину Каинды.

Гранитные скалы, речные террасы, каменные идолы — все вокруг приобрело особую значимость, напряженность бытия, смысл. Все увиденное воспринималось с непривычного, чуждого угла зрения и представлялось не просто хаотическим нагромождением в пространстве, уо специально организованным для выполнения необходимого действия.

— Вот валидол! — голос Гурилева вернул его к действительности. Догадка ускользнула.

Встревоженный Мамат испуганно и торопливо говорил что-то по-киргизски.

— Тут вот какое дело, Никифор Антонович,- переводил шурфовщик Карпыч,- послушайте, что Мамат говорит…

Никифор Антонович невольно посмотрел на Веронику: ее глаза светились! И голос Карпыча медленно угас, все дальше уплывали звуки, растаял и исчез грохот Каинды. Глаза Вероники светились, казалось, они приглашали в какую-то недоступную сияющую глубину, и нужно было спускаться по гранитным ступенькам осторожно, чего-то опасаясь. Верить Веронике, и тогда все станет ясным.

Девушка кивнула на прямогубую маску и вдруг закрыла глаза. Свет как будто погас.

Никифор Антонович взглянул на идола № 17.

Каменная маска улыбалась вздернутыми губами — улыбка была поощрительная и доброжелательная, возник треугольный подбородок, уперся самым острым углом в темное пятно на груди. Затем гранитные губы маски дрогнули, возвращаясь к прямой линии, темное пятно и треугольник подбородка исчезли.

Восприятие внешнего мира наконец полностью вернулось к Никифору Антоновичу, сердечные спазмы прекратились.

Карпыч продолжал перевод:

— …ну, Мамат говорит, что очень удивился и побежал за девчонкой, следом. Слышь, Никифор Антонович, девчонка как чувствовала: будет обвал — со всех ног бежала к шурфу. Мамат еле успевал. Вот такая чертовщина! Еще мои старики говорили, мол, есть такие люди, что подземный шум задолго до землетрясения чуют, слышат как-то. Вот так животные перед землетрясением волнуются: коровы мычат, собаки воют, лошади ржать начинают. Вот, гляди, не верил! Ан и человек может подземный гул услыхать. Может такое быть! Сам теперь убедился!

Профессор Преображенский оглядел рабочих, суеверно отступающих от Вероники. Лицо ее было бледным.

Не хватало еще, чтобы рабочие разбежались, поверив в чертовщину. Удачный домысел Карпыча пришелся как нельзя кстати, подтвержденный авторитетом: старики, мол, так говорили! Карпыч — мудрец.

Гурилев сказал, что Карпыч прав: есть такие люди. Наука пока не может объяснить механизм их предчувствия. Это предчувствие — природный дар, сохранившийся у животных и почти утраченный человеком.

— Оно, конечно! — глубокомысленно заметил Карпыч, скручивая козью ножку. — Наука хоть и много может, да не все. Вот у нас, в Орловке, один мужик свинью задумал заколоть,- Карпыч важно доклеил самокрутку,- а та ему, значит, человечьим голосом начала говорить…- Дальше он рассказывал русскую народную сказку про упырей и вурдалаков.

Все направились в лагерь.

Вероника жаловалась на головную боль. Легла поверх спального мешка и сразу заснула.

— Вот вам и девчонка! — ошеломленным шепотом сказал Павел Игнатьевич. — Она нам всем жизнь спасла! Но как она почувствовала?

— А вы поверьте Карпычу,- улыбнулся Никифор Антонович,- народному мудрецу! Но здесь, мне кажется» нечто совсем иное.