Шалинский рейд: роман - Герман Садулаев

Знаете, жить в лесу очень неудобно. Это совсем не романтично. Бывало, мы по нескольку дней кряду спали на земле, подстелив только хворост и куртки. Простываешь сразу. Федералы искали нас по синякам от приклада автомата на левом плече. Но можно было проще: полный нос соплей выдавал партизана с потрохами.

В лесу нет горячей воды. Можно вскипятить на маленьком костре, боязливо разведенном в лощине, чтобы дым не указал на наше месторасположение, котелок для чая или лапши. Но согреть пару ведер нереально. Поэтому никакой помывки. И на третьи сутки от тебя воняет, тело чешется, одежда в грязи.

Еда. Сухие пайки: сникерсы, сгущенное молоко в жестяных банках, сухари. Даже такую еду надо как-то добыть. Проще всего купить. Но для этого нужны деньги. А откуда они возьмутся? Ичкерия всегда была бедной страной. Когда Ичкерия поселилась в лесу, она стала совсем нищей. Финансирование ичкерийских отрядов было более чем скудным.

Мы могли рассчитывать только на поддержку мирного населения. Мы и рассчитывали. Но поддержка эта становилась все меньше день ото дня.

При каждом удобном случае мы наведывались в населенные пункты: чтобы поспать по-человечески на кроватях, помыться горячей водой, нормально поесть. Да, свои люди, сочувствующие, у нас были везде. И сначала их было много. Но вопреки ожиданиям, что террор федералов будет увеличивать число наших сторонников, их ряды, напротив, таяли.

Все чаще перед нами закрывали двери. Мрачный хозяин дома выходил ночью на наш стук, плотно прикрыв дверь за своей спиной. Отводя глаза в сторону, он просил нас поскорее уйти. У него семья, дети, старые родители…

И хорошо еще если так.

Бывало и по-другому. Как в Сержень-Юрте.

Наш лагерь стоял в буковом лесу, в Черных Горах. Мы выкопали землянки в сланце у подножия холма. Покрыли сверху ветками и дерном для маскировки. Неподалеку, в километре от лагеря, по белым камням бежала речка. Вода здесь, в верховьях, была кристально чиста. На речной воде мы готовили, воду из реки пили, стирали в реке свои вещи и мылись. И все было бы похоже на лагерь скаутов. Но та же река была опасностью: федералы использовали русло как дорогу, когда выдвигались в горы. Танки и бронетранспортеры легко шли по мелкой речке и каменистому берегу. Любое движение в прибрежном лесу вызывало шквал огня. Если мы пытались обстрелять отряд федералов, они наводили тяжелую артиллерию, вызывали авиацию, и квадрат леса перепахивался всеми видами боеприпасов. Только что напалм не лили на лес с вертолетов, как американцы во Вьетнаме.

Поэтому даже к своей речке мы ходили с опаской. По ночам. Выставив дозоры. Операции проводили подальше от лагеря: иногда делали засады у дороги на Ведено, чаще ставили мины.

Это был август, август 2000 года. В начале месяца группировка федеральных войск «Восток» обрушилась на наш лесной район. Каждый день вылетали самолеты, артиллерия работала по квадратам. Мы сидели на базе и старались не высовывать носа. Наш лагерь не обнаружили, прямых попаданий не было. Только земля тряслась от разрывов снарядов, бомб, ПТУРСов. Другому отряду, который базировался километрах в десяти от нас, выше в горы, повезло меньше. Да что там меньше, им совсем не повезло. Видимо, федералы добыли информацию об их точном месторасположении. Может, с помощью сдавшегося перебежчика или боевики сами позволили обнаружить себя с воздуха. Несколько часов в их стороне пикировали самолеты, грохотали взрывы. Мы старались выйти на связь с помощью спутникового телефона, но соседи молчали. Когда обстрел прекратился, ночью я был отправлен в их расположение для восстановления связи.

Со мной пошел молодой пацан из Сержень-Юрта, которого звали почти как меня – Тимуром. Был риск, что русские завершат обстрел высадкой десанта: мы могли попасть как кур в ощип. Настроение было мрачное.

Плотная листва деревьев скрывала нас от ночного неба. Поляны мы обходили по кромке, хотя всерьез опасаться, что нас ночью обнаружат с воздуха, было нелепо. И все равно мы не включали фонариков, передвигались во тьме. Луна пряталась за рваными облаками, в небе было чисто и спокойно, федералы в ту ночь не делали иллюминации осветительными снарядами. Мы оба, я и Тимур, хорошо видели в темноте.

Большинство чеченцев видят хорошо или очень хорошо. В моей школе я не могу вспомнить больше двух-трех очкариков. Я тоже хорошо видел раньше. Мог с километрового расстояния прочесть вывеску, мог читать при выключенном свете. Сейчас не то, сейчас я подслеповат, наверное, компьютеры виноваты.

До 2000 года у меня не было никаких компьютеров. Когда я служил в полиции, у нас был один компьютер в конторе: в основном на нем играли. А протоколы писали от руки.

Мы хорошо видели дорогу. Ориентировались без компаса и GPRS, просто по внутреннему чувству и используя знание местности – здесь овраг, там обогнуть холм, тут спуститься в лощину, дальше через заросли кустарника на тропинку, протоптанную еще в мирное время собирателями черемши. И подснежников.

Весной, когда сходит снег и земля прогревается, в лесистых Черных Горах расцветают подснежники. Они очень красивые, эти белые цветы, колокольчики, склоняющиеся книзу, как в молитве. Они пахнут свежестью, пахнут новой жизнью робко, тонко, как первая любовь.

Мы всегда привозили с собой охапку подснежников. Хотя, конечно, не за подснежниками мы отправлялись в горы. Мы шли собирать черемшу. Набирали целые ведра и сумки, она была легкая. Потом дома женщины сидели и снимали с луковиц «сапожки», мыли, варили, жарили в масле. Весь дом наполнял пряный чесночный аромат. Черемша – это не подснежники, черемша пахнет резко, но вкусно!

Я замечтался, мне даже показалось, что я слышу этот запах – черемши, не подснежников. Мы шли по узкой тропке, я впереди, Тимур за мной. Всю дорогу мы молчали. Но тут я вдруг сказал:

– Это старая тропа. Здесь люди ходили собирать черемшу. Ну, раньше, ты понимаешь.

Тимур сказал:

– Да, я знаю. Я знаю эту тропу. Мы собирали тут черемшу. Поэтому я вызвался идти с тобой, помочь, если вдруг ты потеряешь дорогу.

Я сказал:

– Я не потерял бы. Я ходил к соседям уже раз пять. Я же связной.

Тимур сказал:

– Да. Но, давай, я лучше пойду впереди.

И мы поменялись местами.

Я спросил:

– А вы собирали только черемшу? Мы, когда детьми собирали черемшу, всегда еще срывали подснежники, хотя нас никто не просил. Что толку с этих подснежников? Их же не приготовишь на ужин, мусор!

Тимур ответил:

– Я тоже рвал подснежники. Я ходил за черемшой, вместе со взрослыми женщинами, только потому, что можно было набрать подснежников.

Я спросил:

– А зачем тебе было набирать подснежники?

Тимур ничего не сказал.

Он шел впереди, а я шагал сзади и продолжал болтать.

– Знаешь, я тогда думал, что если бы мог подарить девочке, которая мне очень нравилась, цветы, то обязательно подснежники! Но ты ведь знаешь, у нас совсем не принято дарить девушкам цветы. Просто я читал слишком много русских книг. Там всегда дарили любимым цветы. Вот и я мечтал. Я же и сам почти русский. Я даже больше русский в том, что касается девушек и цветов. А ты, Тимур? Ты дарил девушке цветы?

Он внезапно остановился. Вдруг. Так, что я испугался: вдруг он заметил опасность. И замер, сжимая свой АК.

Но он ничего подозрительного не заметил. Просто остановился, встал вполоборота ко мне и сказал:

– Ее звали Седа.

Мы были уже совсем недалеко от места, к которому шли. А он застыл как вкопанный. Прошло несколько минут. Выглянула из-за облаков луна, и сквозь листву, мимо полных, тяжелых ветвей, ее свет просочился, как если бы свет был молоком, стекающим каплями с листа на лист, я увидел в этом молочном свете его прямой, правильно очерченный профиль. Я стал беспокоиться и чуть было не спросил, как в американских фильмах: хочешь поговорить об этом?

Но Тимур снова повернулся ко мне спиной и тронулся с места, осторожно делая каждый свой шаг, стараясь, чтобы под ботинком не хрустнула предательски ветка. И говорил, тихо, его слова доносились до меня спереди, а мягкое лесное эхо делало так, что я слышал их звучащими со всех сторон вокруг себя.

– Она жила по соседству. Это ей я таскал подснежники. Надо мной смеялась вся улица. А старший брат Седы – у нее был старший брат – однажды побил меня, когда я перелез через забор, чтобы положить цветы на окно ее спальни. Тогда мы были совсем детьми. Даже ее старший брат тогда еще учился в школе.

– Почему ты не женился на ней? Или женился? – Я хотел спросить, но не спросил. Хорошо, что не спросил.

Он продолжал рассказывать.

– Осенью федералы делали зачистку в СерженьЮрте. В том, что осталось от Сержень-Юрта, – село два раза стирали с лица земли. А ее брат, ее старший брат, тот самый, был у Хаттаба. Это все знали. Федералы искали, может, он прячется в сарае или в подвале. Но он не прятался, он был где-то с Хаттабом, воевал. А в сарае пряталась Седа.