Шалинский рейд: роман - Герман Садулаев

Мы не привели на хвосте русских. Но лагерь на следующий день передислоцировался.

Меня ждало расследование, почему мы решили расположиться в сельском доме, где попали под облаву. Ничем хорошим для меня, как старшего почти полностью уничтоженной разведгруппы, это расследование бы не закончилось.

Но поступило указание о моем «переводе на другую работу». Я уезжал в Россию, собирать деньги для сопротивления. Мой отряд был уничтожен через два месяца.

Используя ту же легенду, те же документы, паспорт Дениева с действительной российской пропиской, меня решили отправить в большую Россию.

Нет, не взрывать метро. Слава Аллаху. Нет. Я бы не стал взрывать метро. Это все понимали. Мне дали другое задание. Почти что мирное. Почти монашеское. Я должен был собирать пожертвования. Вспомоществования. Фонд-райзинг. Бюджет. Финансирование чеченского подполья.

Один прусский монарх сказал, что для ведения войны ему нужны всего три вещи: деньги, деньги и деньги. И Масхадову нужны были деньги. Ичкерии больше не было. Государственных денег не было. Пенсии и пособия из России уже нельзя было взять и пустить на вооружение. Накоплено было совсем немного – вернее, совсем ничего. Оставался единственный источник финансирования – это братья мусульмане, экстремисты с Ближнего Востока. Значит, через Хаттаба. И полностью зависеть от арабских добровольцев.

Масхадову нужно было другое, дополнительное, альтернативное финансирование. Чтобы он мог показать: он тоже имеет влияние. У него самого есть ресурсы. Чеченская Республика Ичкерия существует, а он – президент.

Таким источником могла стать помощь чеченской диаспоры в России и за рубежом. В первую войну это работало. Многие чеченские бизнесмены помогали деньгами, транспортом, даже сами закупали для чеченской армии оружие. Были целые структуры, работавшие на суверенную Ичкерию.

Хотя финансирование, которое, как говорят, организовывал один Борис Березовский, превосходило всю помощь сочувствующих чеченцев из России вместе взятую. Теперь уже не было Березовского. Березовский был отодвинут. Но ведь чеченцы остались! И они должны сочувствовать борцам за свободу родной земли. И если не участвуют в сопротивлении, то помогать материально.

Таков был набор оснований и аргументов, с которыми я должен был вдохновить удачливых земляков на пожертвования в фонд сепаратизма и терроризма.

Еще у меня были наводки, контактные данные, лица для связи. И схемы перевода денег через прибалтийские банки.

В сентябре 2000 года я выбрался из Чечни в Ингушетию, вместе с беженцами, оттуда в Краснодарский край и поездом из Новороссийска – в Москву.

Первое время мне было страшно. Мне казалось, что я выгляжу и веду себя подозрительно. Что все понимают, кто я такой на самом деле. Мне казалось, что мой слабый акцент выдает меня с потрохами. По ночам мне снилось, что за мной пришли, что квартиру штурмуют. Я просыпался и в темноте с ножом в руках проверял прихожую, смотрел в глазок, выскакивал на балкон. Я думал: ага, они наверняка заберутся с балкона, пока я буду ждать их у дверей! Даже если я жил на шестнадцатом этаже. У меня были все симптомы паранойи, доктор. Но это скоро прошло.

Я понял, что правоохранительные органы в России ловят кого угодно, только не настоящих преступников. Если ты прилично одет, если выглядишь славянином, – к тебе нет никаких претензий, даже если ты на самом деле Джек-потрошитель. Мелкую проверку всегда можно завершить, сунув тысячную купюру в ладонь человека с погонами. Для серьезных разборок у меня была хорошая легенда и практически подлинные документы.

Сразу скажу: я был не единственным, кто работал в России над поиском источников финансирования. И не я был главным. Здесь я не раскрою вам никаких имен и явок, потому что, я знаю, – некоторые из тех, с кем я контактировал, живы. Не хочу никому причинять вреда. И опять многих и многого я сам не знал. Я был просто одним из комиссаров. У меня были свои задания, которые я получал от связных, и объем информации, необходимый только для выполнения полученных заданий.

Не знаю, как у других моих коллег, но мои результаты были более, чем скромными. Впрочем, думаю, и у остальных было примерно то же самое.

Никакого энтузиазма помогать борьбе за свободу в среде земляков мы не встретили. Никто не верил, что Масхадов победит и вернется к власти. Мало кто верил, что Масхадов вообще руководит хотя бы чем-то. Мне приходилось выслушивать упреки в адрес властей независимой Ичкерии, которые я и сам мог бы озвучить: на что потратили годы фактической независимости? почему не наладили свою экономику? почему стали петь под дудку арабских террористов? зачем вообще полезли в Дагестан?

Кто-то все же перечислял деньги. Просто чтобы мы отвязались. Из страха, что иначе мы можем навредить ему или родственникам в России или в Чечне. И даже тогда нас слезно умоляли забыть к ним дорогу. И говорили, что они сами, конечно, никогда не донесут, но у спецслужб везде глаза и уши, и нельзя быть полностью уверенными, что нас не вычислят, особенно если мы будем постоянно выходить на контакт.

А мы и без намеков понимали. И боялись еще больше, чем наши спонсоры. Каждый мог нас сдать с потрохами. Пока не сдавали. Но слишком настойчиво светиться было, действительно, опасно.

Сначала я часто переезжал из города в город. Исколесил весь Северо-Запад России. Петербург, Новгород, Псков, Петрозаводск, Мурманск, Архангельск… в Архангельске чеченец, владелец торгового комплекса, пытался меня образумить. Предлагал остаться в его городе, работать с ним, жить, как нормальный человек, порвав со всеми этими боевиками, террористами, сепаратистами и прочими моджахедами. Я улыбался и отвечал чуть ли не прямой цитатой из фильма «Братья Блюз 2000» – мы с миссией от самого Всевышнего…

Мы расстались по-хорошему. Денег на борьбу за свободу он не дал. Но и меня самого не сдал в ФСБ. И на том спасибо.

Летом 2002 года с разрешения руководства я осел и легализовался в Санкт-Петербурге. Мне больше нравилось жить в маленьких городах, но в маленьком городе все на виду, а к чеченцам еще был повышенный интерес. Если хочешь спрятать дерево, то спрячь его в лесу. К тому же в городках не сильно развернешься с бизнесом. А я начал бизнес. На деньги из фонда Масхадова, как я это называл. Сначала попробовал открыть сеть соляриев и салонов красоты. Но не пошло – много мороки, а толку мало. И я занялся компьютерами. И пиратскими дисками. Прибыль пошла. Конечно, большую часть заработанных денег мы возвращали в фонд Масхадова. Но и самим на жизнь хватало.

Я говорю мы – со мной в деле была пара чеченских ребят, тоже направленных подпольем, мы втроем были в теме. Остальные, работавшие в фирме, не знали, куда идет чистая прибыль от нашего бизнеса, кто и зачем вообще начал это дело. Думаю, им было все равно.

Такими делами я занимался три года. В самой Чечне я бывал не чаще, чем раз в год, – три раза за все это время. И оставался не дольше, чем на пару недель. У меня были встречи с руководством подполья. Отчитывался, получал новые инструкции и снова отбывал в большую Россию.

Санкт-Петербург. Это был третий Петербург в моей жизни. Первый назывался Ленинградом. Город-сказка, город-мечта, как пелось в модной песенке. Какой-то античный или барочный, и неземной. Скоро он открыл мне свою оборотную сторону – заблеванные рюмочные, дворы-колодцы, беспросветные тупики. Второй Петербург был городом, который я покинул в 1996-м. Серый, голодный и злой. Город бомжей, бандитов и проституток. Город контрастов – подыхающие пенсионеры и новые русские на черных больших машинах. Тот город, в который я вернулся в 2002 году, был снова другим, третьим. Бритых наголо угрюмых мужчин сменили менеджеры в опрятных костюмчиках. Внушавшие восхищение и священный ужас 600-е «мерседесы» приуныли, поблекли, помялись. Теперь на улицах катались и пижонские «хаммеры», и праздные кабриолеты – никому, кроме длинноногих девчонок, не было до них дела. Все устоялось тут, устаканилось – пока мы там играли в «Ичкерию» и бегали по лесам. Люди перестали голодать – разве что немногие продолжали умирать от голода. Люди одевались в фирменных магазинах на распродажах, покупали в кредит автомобили, квартиры в ипотеку. Страна качала нефть, каждый получал свой маленький гешефт, как это стало принято говорить. Это было так неромантично! Куда романтичнее – партизанские отряды, долгие переходы и короткие жестокие бои, верные товарищи и заклятые враги.

Я чувствовал, что ненавижу романтику.

Новый Питер был благополучным и мирным. Глянцевым, зазывающим, пахнущим хорошим парфюмом, прирастающим торговыми центрами и ресторанами. Таким мирным, слишком мирным! Трудно было поверить, что в трех часах лета продолжается то ли война, то ли спецоперация – стреляют. Что мои товарищи продолжают спать на голой земле в лесах или прятаться по подвалам, ставить мины на дорогах и нападать на блокпосты.