Хмельницкий (Книга первая) - Иван Ле

Мухамед Гирей вспомнил об одном обычном для султанского двора скандале. Красивая невольница албанка, которую из собственного гарема султан подарил молодой жене в день бракосочетания, как-то ухитрилась шепнуть султану, что юный Осман мог родиться и... от месяца. Недаром молодая султанша в первый год своего замужества очень любила по ночам при свете месяца гулять в роскошном саду гарема. Недаром она и прозвище получила "Лицо месяца"...

- Но ведь дочери синопского мурзы, утехе ясных очей султана, красавице Мах-Пейкер, наверно, страшно было ночью выходить одной в сад? - не понял султан намеков бывшей своей наложницы, которая тоже родила султану сына, умерщвленного в ту же ночь.

- Разумеется, страшно... - вздохнула невольница. - Но я всегда находилась при ней, мой мудрый из мудрейших повелитель. Да и охрана гарема... Ахмет-эфенди-бей тоже из Синопа...

На следующий день невольницы албанки не стало при дворе султана. А молодой Ахмет-бей, в это время уже чауш султанши, по-прежнему возглавлял один из отборных отрядов султанской гвардии. Только султан еще больше охладел к своему сыну, юному Осману.

Ахмет-бей безусловно мужественный воин. Всего лишь каких-нибудь семь лет тому назад, во время войны с персами, во главе отряда синопских аскеров Ахмет удачно преградил путь коннице шаха Аббаса, пытавшегося захватить Багдад. Только мужество Ахмета спасло тогда султанскую конницу от неминуемой гибели. Раненый Ахмет стал примером для всей турецкой армии, героем войны с шахом Аббасом. Не только султанша, заботившаяся о будущем наследнике султанского трона, по и диван, да и сам султан радовались назначению такого храброго сына Турции на пост начальника нового отряда султанской гвардии. Янычары - старое войско, охранявшее трон, - не раз тревожили Ахмета Первого своими распрями и бунтами, поэтому он, по примеру европейских дворов, создал свою собственную гвардию, чтобы в критическую минуту было на кого опереться султану во время грозных волнений в стране. Но и молодая султанша рассчитывала на поддержку гвардии, подбирая себе фаворитов-командиров.

Мухамед Гирей понимал, что такой воин, как Ахмет-бей, не удовлетворится службой в гвардии султана. Он может занять подобающее ему место одного из столпов государства, в управлении которым столь важную роль играет молодая султанша.

Но Ахмет-бей до сих пор еще не вернулся после боя в Наволочи...

Порой Мухамед Гирей ловил себя на мысли, что было бы неплохо, если бы тот и вовсе не вернулся с поля боя. Ахмет-бей не только живой свидетель его позорного поражения, но и претендент на ханство в Золото ордынском независимом Крыму, о котором так мечтает сам Мухамед Гирей!.. Но, с другой стороны, Мухамед Гирей - пока что только великодушно помилованный султаном бунтовщик, благодаря стараниям Ахмет-бея приближенный к энергичной султанше. Погибнет Ахмет-бей - и перед Мухамедом Гиреем закроются двери Высокого Порога. Султанша, Фатих-хоне, взлелеянное в мечтах ханство, степные просторы, выход к Волге... ой-ой, как далеко ты, золотое счастье Чингисхана!..

Начинало смеркаться. И, хотя еще было душно, Мухамед Гирей почувствовал, как по телу пробежала холодная дрожь. Как-то он проведет эту ночь, в напряженном ожидании бесследно пропавшего Ахмета? Ни один из посланных им разведывательных отрядов не возвратился с казацкой стороны. Неужели все разведчики захвачены казаками или изменили ему?

А Селим?

Больше всего он надеялся именно на этого отуреченного грека, который долгое время жил в Запорожье, казаковал. Взятый в плен грек, желая избежать тяжестей невольничьей жизни, принял ислам, получил правоверное имя Селим и некоторое время помогал Ахмету охранять сперва гарем, а затем - старинную Черную башню. Несколько лет закалял свой характер, сторожа приговоренных к казни. Слыхал он здесь, в башне, передававшийся из уст в уста рассказ о стойком узнике казаке Байде, который, уже вися на крюке, перед смертью потребовал, чтобы ему дали покурить, но не просил помилования у султана. Отуреченный грек Захар-Селим, считавший уже себя настоящим мусульманином, немилосердно издевался над невольниками, сидевшими в башне, особенно над славянами, - он изменил их православной вере и добивался от них того же. Знание языка, казацких обычаев, духа края обеспечивало Селиму полный успех в разведке...

2

Неожиданный шум, донесшийся со стороны холма, будто разбудил Мухамеда Гирея от тревожного сна. Откинувшись назад в седле, он напряг свое зрение, стараясь разглядеть в вечерних сумерках, что происходит в долине. Может быть, там скачет разведка, возвращения которой он ждет с таким нетерпением?

- Разведка вернулась? Немедленно ко мне! - крикнул он джурам, которые дремали, сидя в седлах. И, повернувшись, стал всматриваться в противоположный берег реки, хотя там не мог увидеть ничего, кроме черного силуэта безграничного леса, окутанного вечерней мглой.

- Чауши от Высокого Порога святейшего его милости султана, - издали скороговоркой доложил всадник, галопом выскочив на холм.

Мухамед Гирей всегда недолюбливал чаушей султана, постоянно наблюдавших за ним - отпрыском непокорного ханского рода. Во время этого похода он оторвался было от чаушей и совсем не ждал их появления в такой тревожный момент. Ведь он не визирь турецких войск, а свободный вожак, потомок Чингисхана. Зачем нужны на молдавской земле эти султанские чауши? Прибыли они случайно или уже кто-нибудь успел сообщить султану о позорном поражении Мухамеда Гирея? Кто бы это мог, кто посмел это сделать?

Мухамед Гирей натянул поводья, и усталый конь, послушно повернувшись, тронулся с места. Позор поражения не затуманил разума молодого хана, понимавшего, что он всего лишь наказанный и помилованный султаном бунтовщик. А чауш обладает здесь полнотой власти, предоставленной ему султаном, милость которого безгранична. Пусть вразумит меня аллах всемогущий: как вести себя с этими чаушами? Повернуть коня в степь, перейти к казакам, обмануть их бдительность и убежать за Волгу?

Но Мухамед Гирей не повернул коня и, как кролик в пасть удава, двинулся навстречу приехавшим. Два чауша в роскошном одеянии, украшенном золотом, на лошадях с дорогой сбруей рысью поднимались на холм. Пышность их нарядов скрадывалась в вечерних сумерках, но ее ясно представлял себе человек, так сильно жаждавший быть в числе приближенных султана. Послов сопровождал отряд воинственных янычар, которые на своих свежих конях легко выскочили на взгорье.

Мухамед Гирей, подчинившись воле Высокого Порога, соскочил с лошади и пешком пошел им навстречу. Вытащив из ножен изогнутую саблю - ее, так же как и сивого коня, подарила султанша перед походом, - он почтительно приложил горячую от жары сталь ко лбу. Идти в таком неудобном положении было трудно, но зато этим проявлялось уважение к султану в лице его послов. Мухамед Гирей хотя не привык подчиняться чьей-либо власти, но покоряться силе султана был вынужден.

"Скорее бы уже стемнело!.." - нервничая, прошептал он, идя навстречу чаушам.

Оба чауша тоже остановились, заметив достойное похвалы проявление уважения к ним со стороны мятежного сына хана. Мухамед Гирей, остановившись в нескольких шагах от них, низко поклонился, приложив руку с саблей к сердцу.

- Слава всевышнему аллаху и его правой руке на земле, святейшему среди мусульман, солнцу очей наших, Высокому Порогу в преддверии будущего правоверных, великому султану боевой салем! - не раздумывая, не подыскивая выражений, сплетал Мухамед Гирей словесный венок покорности и уважения к султану. Потом он выпрямился, взмахнул саблей перед Искандер-беем, опередившим своего товарища Али-бея, чауша жены султана.

По обычаю, как равные с равным, обнялись чауши с сыном хана и, как принято было в таких случаях, наговорили ему много лестных слов. Однако Мухамед Гирей почувствовал леденящий холодок в словах Искандер-бея, подчеркнутую сдержанность посла султанши.

Как хозяин степного стана, он пригласил гостей в свой шатер, стоявший в лощине. Никому из них не хотелось начинать серьезный разговор на холме, тем более в ночное время. Медленно спускались они в лощину, изредка перебрасываясь словами, расспрашивая друг друга о здоровье родственников и знакомых. Вошли в шатер, освещенный четырьмя сальными плошками, разливавшими неровный свет. Следуя примеру хозяина, чауши совершили омовение рук, словно воздавали хвалу Магомету, перед началом такой важной беседы.

Мухамед Гирей обратил внимание на то, что Искандер-бей внимательно осматривает убогую обстановку его шатра: потертые ковры, смятые подушки, старый медный чайник, таз для мытья рук. В шатре не было богатой добычи, которая свидетельствовала бы об удачном походе султанского визиря, и это для опытного чауша было свидетельством поражения крымских войск на казацкой земле. Впрочем, о Том же говорил и облик хозяина шатра. Обычно оживленный, с наглыми искорками в глазах, развязный и самонадеянный, Мухамед Гирей сидел сейчас словно с креста снятый: бледный, осунувшийся, будто даже постаревший, с дряблым лицом, сухой, как азовский лещ. Глаза поблекли, черные веки покрылись пылью, губы потрескались. Даже усы гордого Мухамеда Гирея были растрепаны, не свисали черными серпами на редкую, давно не бритую бороду. Малахай был надвинут на уши, бобровый мех его свалялся от пыли и дождей.