Хмельницкий (Книга первая) - Иван Ле

- Великий батырь, гордость мужественного Крыма! Разреши... - низким охрипшим басом обратился Селим к Мухамеду Гирею.

- Разрешаю, говори об Ахмет-бее... - перебил его хозяин шатра, опершись локтем на саблю.

Ему нравилось, что этот верный раб, омусульманенный грек, и в таком положении не растерялся, не утратил достоинства воина, искусно придерживая левой рукой кривую турецкую саблю.

- Гордость гвардии его милости султана Ахмет-бей... лежал убитым на дороге за Могилев-Подольском... За двести пиастров его прах перенесли к кургану в лесу и предали земле, ло иллах илалла... - тяжело вздохнув, закончил Селим свое печальное сообщение.

- Ла иллах ил аллаг... - будто поправляя грека, повторил Искандер-бей вступительную сунну из Корана, молясь за упокой души погибшего. Как и все присутствующие, он провел ладонями по лицу.

Только теперь Селим поднялся на ноги и выпрямился так, что захрустели кости его стройного, занемевшего в поклоне тела. Он стоял, ожидая вопросов или приказаний...

- Как и где ты наскочил на след? Кто из неверных собак посмел поднять руку на правоверного? Рассказывай все, что видел, о чем узнал... За хорошую службу получишь награду, назначаю тебя старшим разведчиком, торопливо произнес Мухамед Гирей, словно боялся, что Искандер-бей поведет допрос в ином направлении.

Селим еще выше поднял голову, будто целился своим горбатым носом в будущего властелина Крыма. А тот стоял, расправив грудь, ожидая ответа подчиненного.

- Под Паволочью, где произошел бой Ахмет-бея с казаками...

- Ты видел во время боя казаков, а не жолнеров гетмана Жолкевского? грозно перебил Мухамед Гирей разведчика, шагнув к нему со свирепым видом.

Что сие значит - знал каждый аскер [солдат (турецк.)] их войска. Ничего хорошего не жди от рассвирепевшего Мухамеда Гирея.

- Ни тех, ни других я уже не увидел на месте боя, наша мудрость и повелитель... Я только расспрашивал у людей, прикинувшись мирным путником. А местные... мужики, а может, и казаки... Они недовольны своеволием жолнеров, да-да. Вероятнее всего, что именно Жолкевский наскочил близ Паволочи на отряд светлейшего нашего батыря...

- Ахмет-бея...

- Разумеется: на отряд гвардейцев Ахмет-бея. Наш арслан [лев (турецк.)], гордость султанской гвардии, прорвался из окружения врага и с остатками храбрых синопцев вышел к Днестру. Они, наверное, возвращались сюда, когда по пути встретили обоз львовских купцов. Очевидцы из числа неверных видели на дороге и в лесу следы побоища, но кто на кого напал божились, что не знают. Видел несколько десятков трупов правоверных, а в лесу трупы гяуров...

- Ахмет-бей?..

- Неверные рассказывали, что в тот лес бежали купцы. Синопцы, естественно, не разрешили им бежать... Женщину, юркого мальчишку и нескольких мужчин, взятых в ясырь, синопцы уже заарканили, как вдруг словно с неба или из ада налетел вооруженный отряд... Среди них был известный мне Горленко из Чигиринского староства и какой-то Силантий, гяур из русских...

- Из Чигиринского староства? Так это же и есть королевские вооруженные силы Речи Посполитой!.. Ну вот вам и доказательство, светлый разум и глаза Высокого Порога уважаемый Искандер-бей! - Мухамед Гирей вдруг почувствовал себя победителем. Он выдернул саблю из ножен и взмахнул ею так, что казалось, искры посыпались. - Вооруженные отряды Чигиринского староства преследовали отважного Ахмет-бея вплоть до турецкой границы! Король подписывает соглашения с султаном, а его гетманы ловят по дорогам и убивают правоверных, удовлетворяя звериную жажду мщения гяуров...

Обескураженный чауш повернулся к Селиму и спросил:

- Это правда, что известный тебе Горленко служит в коронных войсках Чигиринского староства? Ты можешь доказать, что этот королевский воин Речи Посполитой уничтожал правоверных на турецкой границе?..

- Пусть на это будет воля нашего вождя, ясного солнышка Крыма, нашего мужественного повелителя... Неверный, говорю же вам, побожился на кресте, глядя на солнце, что буланый конь Ахмет-бея, родной брат султанского араба, был привязан к мажаре, на которой ехали раненые чигиринцы. А я хорошо знаю обычаи... этого края - конь убитого врага становится собственностью победителя. Наверное, тот раненый гяур, убийца правоверного батыря, и был владельцем трофея... жолнер или реестровый казак, возможно, шляхтич, который командовал чигиринцами. Не будет же сам Жолкевский водить небольшие отряды.

- Кровь за кровь! - провозгласил после минуты напряженного молчания окончательно овладевший собой Мухамед Гирей.

Посмотрел на вытянувшегося Селима и снова поднял саблю, словно шел в бой. Селим в тот же миг вытащил и свой палаш.

- Кровь за кровь! - как эхо, один за другим произнесли присутствующие.

Мухамед Гирей подошел к Селиму, вытянув клинок в сторону Днестра, приказал:

- На рассвете выедешь в казацкой одежде в Белую Церковь и в Чигирин. Будешь находиться среди казаков и жолнеров до тех пор, покуда не разведаешь, кто убийца правоверного, кому достался буланый конь. Ври им, как можешь, клянись, чем хочешь, что ты снова возвращаешься к казакам, если понадобится, даже примешь веру гяуров... Но непременно узнай, кто он, где живет... и мне лично сообщи об этом. Надо до единого уничтожить род этого убийцы! Как смел поднять од руку на моего названого брата?.. Кровь за кровь!..

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. ДАЙ МНЕ СОВЕТ, МАМА...

1

...Порадь мэни, маты, дэ щастя шукаты?

Най витры попутни вэдуть у той край.

Чы маю женытысь, чы йты воюваты?..

Порадь мэни, маты, розраду ми дай!..

Не выходила из головы у Богдана песня, которую по дороге пел Максим. Он, собственно, и не пел ее, а мурлыкал, словно вдумываясь в ее смысл, не заботясь о мелодии. Раненый Богдан, лежа на возу, прислушивался: а что же дальше будет - посоветовала ли мать, подули ли попутные ветры? Кривонос так и не доводил песню до конца. Обрывал на высокой ноте: "розра-аду ми да-ай!.." - и умолкал, пока снова у него не появлялось желание петь. Хотелось спросить у него, чем же кончается песня.

Мажара раскачивалась на неровной дороге, поскрипывали колеса, клонило ко сну, но и во сне песнь Кривоноса мерещилась впечатлительному Богдану-Зиновию. Он порой и сам в одиночестве пел, играл на лютне, прислушивался к пению Мелашки, аккомпанировал ей. А эта песня Кривоноса трогала своим мудрым содержанием, укрепляла в поисках жизненных дорог... Посоветуй, посоветуй, матушка...

Но Максим был неразговорчив, у такого не многое узнаешь. Насупив брови, он всю дорогу ехал, углубившись в свои мысли. Его пение тоже было выражением напряженной душевной жизни. Уже по тому, как пришлись по душе Максиму слова этой песни, Богдан мог судить о настроении своего старшего побратима. Ему все стало ясным: и скупость Кривоноса на слова, и проклятья врагу, имени которого он не называл, и даже следы оспы на лице - все это складывалось воедино.

Впервые Максим стал браниться, когда Мусий Горленко рассказал о жестокости шляхты, о смерти невинного Галайды на колу в Звенигородке. Вторично Максим выругался, когда Иван Ганджа вспомнил о том, как он бескорыстно оказал услугу Потоцкому, за что его потом шляхта чуть не лишила жизни.

Богдан уже понял, в ком видит своего смертельного врага Максим, и огорчился. Разве можно жить на свете, когда душа переполнена ядом, когда сердце горит ненавистью? Богдан не думал о неисчислимых страданиях людей, о горе, которое за свой долгий век причинил украинскому народу прославленный седой гетман Станислав Жолкевский. Юноша не мог простить ему убийства Наливайко, но уважал в нем Храброго и талантливого воина и человека, покровительствовавшего семье Хмельницких. А Жолкевский после короля является первым шляхтичем Речи Посполитой!

Хмелевский, да и Андрей Мокрский - тоже шляхтичи. Могут же и среди шляхтичей быть люди с добрым сердцем, заслуживающие уважения! Вон отец уже сколько лет хлопочет о восстановлении шляхетства Хмельницких с гербом "Абданк", затерявшимся в сложных, счастливых и несчастливых судьбах их рода. Может быть, уже восстановил?..

Знает ли и что думает об этом Максим? Спросить бы у Мусия, ведь он старший в их отряде. Ганджа и Базилий тоже остались в отряде. Отмену приговора они рассматривали как попытку магистрата заманить их во Львов. А им не хотелось снова попасть в руки магистратского правосудия.

Путь их длился недолго.

В Киеве, благодаря неустанным заботам Максима, раненого Богдана приняли в госпиталь при школе Богоявленского братства, что на Подоле, и поместили в одну из самых светлых, уютных палат. Ректор школы братства, настоятель Воскресенской церкви Нов Борецкий, оказался знакомым Богдана по Львову. Учительствуя в школе львовских братчиков, он встречался с любознательным юношей во время бесед у преподобного Кирилла Лукариса. Борецкий сразу узнал Богдана и тепло принял его. Монахи братства разными бальзамами лечили раны Богдана. Мелашка целыми днями просиживала в палате, подавая ему еду, развлекая больного.