Ад - Александра Маринина

— Ну, хорошо, а спесь откуда? — допытывался Камень. — Откуда такое презрение к людям, которые не так тонки, как она, и не так глубоко разбираются в поэзии? Ни у кого из Романовых или Головиных такого не наблюдалось.

— А спесь, мил-друг, от необоснованных амбиций. Она ведь сначала поняла, что непохожа на других, потом слегка искусственно усилила это обстоятельство, а потом искренне в него поверила. Коль она такая необыкновенная и ни на кого не похожая, то ее должна ждать поистине необыкновенная, нерядовая судьба. То есть сперва она сделала себя ни на кого не похожей, а потом стала ждать от жизни всяческих подарков и наград за это. А подарков чего-то нет и нет, равно как и наград. Да, в университет на филфак она поступила легко и без протекции, это правда. Но это — единственное, что ей в жизни удалось. А так-то что она собой представляет? Ни копейки собственным трудом не заработала…

— А переводы? — перебил его Камень. — Ворон говорил, что она делает переводы с английского и с немецкого, у нее в университете второй язык был немецкий.

— Ой, я тебя умоляю! — рассмеялся Змей. — Сколько там платят за эти переводы? И кому вообще нужны переводы стихов в России конца двадцатого века? Никому. Ну заработала она пару раз по три копейки, так тут же их на себя саму и истратила. Я же говорю о том, что она в семейный бюджет не вкладывает, то есть семье не помогает никак. Она даже посуду ленится помыть, это для нее слишком грубо и приземленно, а она же такая небесная, в том смысле, что неземная… Родислав несколько раз предлагал ей принять участие в переговорах в качестве переводчика, так она отказалась. Попросил контракт перевести на немецкий — снова отказалась, хотя отец ей хорошие деньги за это предлагал. Не для нее это, видите ли, слишком низко, слишком грубо, это оскорбляет ее нежные чувства, не для того она учила языки, и какие-то там колбасы и машины для изготовления мясного фарша не могут стоять в одном ряду с великой английской поэзией. В общем, все понятно. Ничего наша Леля собой такого особенного не представляет, ничего она в жизни не добилась и не достигла, замуж не вышла, детей не родила, на работу не устроилась, карьеру не делает. Значит, что?

— Значит, идет в ход отрицание ценностей, которые ей недоступны, — подхватил Камень. — Замуж не вышла? Так не за кого, они же все тупые и примитивные. Карьеру не делает? Только потому, что все кругом тупые и примитивные и не понимают, как нужна людям английская поэзия. Все остальное отсюда вытекает. Наша Леля ничего не хочет делать, она хочет только быть необыкновенной и страдать, вот это ей по-настоящему нравится. Ведь посмотри, сколько у нее свободного времени! Она могла бы матери помочь по хозяйству, она могла бы дедом заниматься, могла бы, в конце концов, помогать Ларисе с малышом, та бы ей только благодарна была. Леля могла бы все это делать и чувствовать свою нужность, полезность, а она? Наслаждается своей бесполезностью и невостребованностью, потому что это еще один повод пострадать. Так вот хоть Вадима возьми: ведь до сих пор она об этом человеке мечтает и стихи ему посвящает! Это ж уму непостижимо! Хотя погоди-ка, — нахмурился Камень, — тут что-то не сходится.

— Например, что?

— Она же Вадима совсем не знает, если верить Ворону и тебе. Неизвестно, как он относится к искусству, любит ли поэзию, тонкий ли он. Как же можно по нему страдать? А вдруг он такой же тупой и примитивный, как все остальные в ее глазах?

— Так в этом и есть смысл страдания, как же ты не понимаешь! — воскликнул Змей с досадой. — Леля влюблена в него с детства. При этом ничего о нем не знает и, что самое главное, не хочет знать. Она боится этого знания. А вдруг он окажется не таким, каким она его себе намечтала? Пока она о нем ничего не знает, он может оставаться для нее прекрасным принцем, о котором можно день и ночь мечтать, а ну как он не оправдает надежд? Что ей тогда делать? О ком мечтать? О ком страдать?

— Думаешь? — с сомнением переспросил Камень.

— Уверен. Если бы я был не прав, она бы уже давно с ним познакомилась. Ведь сколько раз они сталкивались в подъезде, на лестнице, во дворе у дома — не перечесть! И Вадим, поскольку он парень воспитанный, всегда ей улыбался.

— А она?

— Она глаза опустит и мимо проходит. Да что проходит — проскакивает как ужаленная, вместо того чтобы поздороваться и заговорить! Отсюда вывод: она ищет не знакомства, а страдания на дистанции.

— Да, — задумчиво протянул Камень, — дела… Бедная девочка! Что-то я еще хотел у тебя спросить, да запамятовал…

— Давай, вспоминай, а то мне по делам надо сползать.

— Куда? — встревожился Камень. — Далеко? Надолго?

— Далеко. А вот надолго или нет — пока не знаю, как пойдет. Приятель у меня захворал в Южной Африке, надо побыть с ним, поддержать, помочь. Как поправится — сразу вернусь. Ну, вспомнил?

— Нет… Черт, память подводить стала. Наверное, я старею, — пожаловался Камень. — Кости болят, суставы ноют, боюсь, как бы не подагра, да и радикулит замучил, спать не дает, а теперь вот и голова сдает позиции. Зачем придумали вечность, если старость не отменили, а?

— Ну, ты уж не прибедняйся, — усмехнулся Змей, — ты еще огурец. Со стороны на тебя посмотришь…

— Есть! — завопил Камень радостно. — Вспомнил! Вспомнил, что хотел спросить.

— Валяй, — разрешил Змей.

— Помнишь тех мужчин, которые со стороны наблюдали за Романовыми и в некоторых ситуациях оказывали помощь? Я еще тогда подумал, что это какая-то команда спасателей семьи. Помнишь?

— А как же. И что?

— Так что-то Ворон давно ничего о них не рассказывает. Они что, пропали? И кто это такие? И зачем они следят за Романовыми? Зачем помогают им? Я так ничего и не понял, а Ворон не говорит.

— А ты его спрашивал?

— Конечно. Он клянется, что их больше не видел.

— Ну, стало быть, и не видел, — уклончиво ответил Змей. — Ты что, Ворона проверяешь? Это не по-товарищески: не доверять ему и за спиной устраивать проверки.

— Ты что! — Камень испугался, что его заподозрили в непорядочности. — Я никоим образом не хочу уронить его достоинство. Но я ведь и раньше просил тебя уточнить что-то, что Ворон пропустил, и ты никогда не возражал. Что на этот раз не так?

— Да нет, — Змей отвел глаза, — все так.

— Тогда скажи мне про этих мужчин, — потребовал Камень. — Ты же наверняка уже все выяснил.

— Выяснил, — Змей согласно покивал овальной головой.

— Ну? — в нетерпении проговорил Камень. — Чего ты тянешь? Говори.

— Не скажу.

Камень оторопел. Впервые за все время Змей отказывался рассказывать о том, что увидел.

— Как это? Почему?

— Не скажу — и все. Иначе тебе сериал твой смотреть будет не интересно.

— Ну, Змей, — расстроился Камень, — ну это вообще… Вот это как раз и называется «не по-товарищески». Как так можно? Сказал бы уж, что ничего не знаешь, все-таки не так обидно.

— А я никогда не вру, — отпарировал Змей. — И ты, как поборник истины, должен ценить это мое чудесное качество.

— Я ценю, ценю, но все-таки… Может, скажешь, а? Ну хоть намекни! — взмолился Камень.

— Ни за что, — твердо отказался Змей. — И не проси. Дождись, пока твой юный зритель все сам увидит и сам тебе расскажет.

— А вдруг он не увидит?

— Увидит, увидит. Там невозможно не увидеть. Наберись терпения.

— Ладно, — с угрозой произнес Камень. — Я это запомню. Ты еще попросишь меня о чем-нибудь…

— Да? И что будет? — насмешливо спросил Змей. — Ты мне откажешь?

— А вот и откажу! В отместку за сегодняшнее, — заявил Камень.

— Ну, считай, что я уже испугался. И такой весь перепуганный пополз по своим делам. Бывай покедова, не скучай.

Камень смертельно обиделся и ничего не сказал другу на прощание. Настроение у него испортилось, и даже суставы начали ныть сильнее. Хоть бы Ворон, что ли, побыстрее прилетел… Нет, ну как это так: все знать и ни словом не обмолвиться?! Даже как-то непорядочно. Не по-дружески. Камень решил, что, пожалуй, будет дуться.

Прошло еще несколько месяцев, и Любовь Николаевна Романова стала ощущать нечто странное, необъяснимое. Ей казалось, что обстановка накаляется, хотя в чем именно это проявляется, объяснить не смогла бы. Она так чувствовала. В январе 1998 года произошла тысячекратная деноминация рубля, и в обиходе снова после многолетнего отсутствия появилась металлическая копейка. Казалось бы, ерунда, ничего сверхъестественного, и цены, на первый взгляд, из-за этого не выросли, но в душе экономиста Романовой ни с того ни с сего поселилась тревога. Потом, в конце марта, Президент страны отправил без видимых причин в отставку премьер-министра Черномырдина и внес в Государственную Думу кандидатуру молодого, никому не известного Сергея Кириенко. Госдума встала на дыбы и утверждать Кириенко не захотела. Правда, с третьего раза кандидатура все-таки прошла, но только потому, что возникла реальная угроза роспуска парламента. Любе стало еще тревожнее. И хотя за последние десять лет о слове «стабильность» можно было только с нежностью вспоминать и все вроде бы свыклись с тем, что в завтрашнем дне никто не может быть уверен, весной 1998 года у Любы возникло четкое ощущение надвигающегося краха. Какого? Экономического? Семейного? Личного? Она не знала. Но ощущение усилилось в мае, когда страну постепенно стала охватывать начатая шахтерами «рельсовая война». Сотни тысяч людей самых разных профессий перекрывали железные и автомобильные дороги, устраивали голодовки на рабочих местах, пикетировали здания областных и городских администраций и даже Дома правительства Российской Федерации.