История советской фантастики - Кац Святославович

Чуть сложнее было с футуристами. По правде сказать, чисто политически Лежневу было выгоднее держать этот пестрый и скандальный народец в оппонентах, нежели в союзниках: практической пользы от них было немного, зато их возмущенные демарши служили неплохой рекламой. Другое дело, что они раздражали, мешали спокойно работать. Первоначально «Леф» исправно покусывал «селенитов» («Так называемые фантасты! — издевался Осип Брик. Дайте, наконец, вашей Луне новые цвета, новые очертания. Мы уже знаем, что она голубая. Нам уже объяснили, что теперь она еще и красная (будто это планета Марс). В магазинах потребкооперации есть хороший выбор новых красок, мы ждем!..»). Лежнев отмалчивался, спокойно накапливая силы. После очередного демарша Брика в 1924 году, когда он позволил себе несколько довольно оскорбительных высказываний, типография «Гиза», по непонятной причине, повысила «лефам» расценки за полиграфические работы. В то же самое время «Правда» напечатала ту самую подборку Маяковского, на которую рассчитывал «Леф»; журнал вынужден был заполнить освободившиеся страницы рифмованной рекламой. Еще два-три таких «совпадения» — и «Леф» дрогнул, пошел на попятную. Брик торжественно принес «селенитам» оливковую ветвь мира, напечатав статью «Из Пушкина — Луну!», где предлагал фантастам объединить усилия в борьбе «с кровным врагом — искусством прежних лет, а также с теми, кто необычайно быстро усваивает фразеологию новаторов, ни капельки не изменяя своим прежним верованиям…» Лежнев снисходительно принял мировую и подписал с «Лефом» нечто вроде совместной «декларации» («Наш взгляд на искусство — под углом близко-далеких интересов рабочего класса…» и т. п.). Маяковскому, как автору «Летающего пролетария», было даже предложено войти в «КС», но Лежнев сделал свое предложение в такой небрежной форме, что Владимир Владимирович справедливо посчитал ее оскорбительной — и отказался. Собственно, руководитель «КС» и рассчитывал на отказ: в одной команде со столь крупной личностью, как Маяковский, даже Лежнев чувствовал бы себя не очень уютно. В качестве «моральной компенсации» Лежнев опубликовал в 6-м выпуске «Селены» мелкую подборку «лефов», подвергнув их предварительно строгой правке (это, само собой, не касалось Маяковского). Инцидент был полностью исчерпан. «Исперчен», как горько пошутит несостоявшийся «селенит» Маяковский в своей предсмертной записке шесть лет спустя…

Говоря о «Селене», нельзя не сказать подробнее о содержании ее выпусков, последовавших вслед за первым. Произведения, опубликованные в альманахе, в целом, объективно отражали текущий литературный процесс 20-х, часто находясь в эпицентре газетных и журнальных споров.

Романы «Старт» Даниила Крептюкова (вып. 2, 1921), «Возвращение Гельмута Саса» Сем. Шпаныря (вып.3, 1921), — «Лунное затмение» Леонида Полярного (вып.4, 1922) и большая повесть Александра Зайцева «Разворот» (вып.9, 1924) стали довольно заметным явлением в литературной жизни России. (К примеру, «Лунное затмение» сочли своей обязанностью отрецензировать в «Правде», в «Рабочей газете», в журналах «Молодая гвардия» и «Литература и революция» такие заметные критики, как Войтоловский, Ангарский, Друзин и Дейч). Произведения эти талантливо развивали темы, внедренные в читательский обиход Обольяниновым: путешествия на Луну, возможность существования на Луне разумных существ (организовавших свои социумы по законам той или иной политической системы), разработка недр спутника Земли и т. п. Никто из авторов, похоже, не сомневался, что осуществление «лунного перелета» — дело весьма недалекого будущего, и потому о проблемах грядущего авторы писали как о практически решенных, когда завершение работы тормозится только из-за незначительных деталей. Такая деловитость — на грани «конструктивизма» — публикуемой в «Селене» фантастической прозы производила впечатление.

Подготовка космического старта (в романе Д.Крептюкова) была показана всего лишь как будничная «часть общепролетарского дела»: быт завода «Лунный скороход», нарисованный автором с большим знанием реалий, был «фантастически» узнаваем, а сама цель (достижение поверхности спутника Земли) придавала тяжелому производственному труду высокий смысл, мелким конфликтам — принципиальную многозначность, неосмысленным и корявым железкам — облагороженный облик будущих частей ракетоплана. Сергей Королев, в юности жадно читавший каждый выпуск «Селены», позже вспоминал о том, что тогда «был абсолютно уверен: ракета на Луну уже практически готова. И мечтал хотя бы учеником попасть на „Лунный скороход“ и успеть до старта поглядеть на корабль „Стремительный“, а, если повезет, прикоснуться рукой к ребристому стабилизатору…» Даниил Крептюков действительно сумел захватить читателя ощущением работы-подвига, поэтизацией этого едва ли не рабского труда в три смены, без инструментов, с «надо!» вместо отдыха, когда после рабочего дня сил хватает только чтобы дойти до кровати. («Шатаясь, вошел в комнату. С усталой улыбкой сказал Кате: „Мы все-таки его сделали… Катюша…“ И повалился навзничь, даже не дойдя до постели — все с той же странной, горячечной улыбкой…» — цитирую финальные строки первой части романа «Старт»).

«Лунное затмение» Леонида Полярного (Л.М.Каневского) было, собственно говоря, все тем же «производственным романом», только действие его разворачивалось уже не на Земле, а на борту «транспортного ракетоплана „Август Бебель“». И работа, стало быть, протекала в еще более экстремальных условиях — правда, еще и в условиях невесомости, позволяющей рабочим сделать то, что немыслимо на поверхности планеты. Критики справедливо замечали, что невесомость в данном случае не столько физическое явление, сколько красивый символ «освобожденного труда». К энтузиазму героев «Старта» добавлялось еще и восхитительное чувство легкости — легкости как металлических пластин, которые героям надлежит приварить на место, так и работы вообще. «Лунное затмение» было, вне всякого сомнения, пропагандистским произведением, сочиненным по ленинским лекалам. Но это была очень умная и художественно цельная агитка. Абстрактному понятию из учебника политграмоты Л.Полярный придал конкретные, «вещественные» черты. Во всяком случае, понятие «радостный труд» внедрялось в сознание еще убедительнее, чем даже у Крептюкова. С работой мало было свыкнуться, ее еще надо было полюбить — как наркотик; причем речь шла отнюдь не о творческом или просто осмысленном труде, но о грубом, чисто механическом действии. (Грустный парадокс истории: сам Леонид Полярный погиб еще в те времена, когда страницы «Селены» с его романом не успели пожелтеть, — надорвался на лесоповале в 1939-м…)

В отличие от Д.Крептюкова и Л.Полярного, автор «Возвращения Гельмута Саса» Семен Шпанырь не касался производственных дел, от которых, кстати, был и весьма далек (до 1917 года автор работал курьером в «Одесском листке», после 1917-го и переезда в Москву — делопроизводителем в Главпушнине). «Возвращение…» — забавная сейчас и вполне естественная для начала 20-х фантазия на тему «мировой коммуны». Гельмут Сас, бывший военнопленный, а затем — коммунистический агитатор в кайзеровской армии, после мировой войны живет в РСФСР, хотя и мечтает вернуться домой, в Германию. Увы, пока у власти «социал-предатели», это невозможно: убежденного коммуниста ждет сфабрикованное обвинение и почти наверняка тюрьма. Чтобы каким-то образом отвлечься от мыслей о родном Гамбурге, Гельмут соглашается лететь добровольцем в составе 1-й Лунной экспедиции. Приключения героев на Луне (обследование кратеров и борьба с чешуйчатыми лунными хищниками) занимают примерно треть книги, зато дальше и начинается самое важное. Из-за свойств «мирового эфира» ракета прибывает на Землю через… 15 лет после старта, в 1937-м. (По всей видимости, Сем. Шпанырь что-то слышал об открытиях Альберта Эйнштейна, но это преломилось его фантазией в довольно неожиданных формах). На Земле герою сообщают, что теперь нет никаких препятствий к тому, чтобы вернуться в Германию. Более того: отважный путешественник будет встречен с почетом. Оказывается, за то время, пока 1-я Лунная была в полете туда и обратно, на всей Земле победила пролетарская революция. Гамбург переименован в Карл-Маркс-Штадт, а родная улица нашего странника — соответственно, в улицу Гельмута Саса.

Последние десять глав романа представляют собой описание поездки Саса и его друга Василия Куркова по обновленной Германии; в ходе поездки многочисленные доброхоты рассказывают друзьям о грандиозных изменениях, которые произошли в стране. Герои (в первую очередь — Гельмут) удивляются и радуются, и еще попадают в занятные переделки — поскольку им трудно еще привыкнуть к коммунизму. Стиль Сем. Шпаныря выглядит несколько легковесным, а тональность повествования — отчасти пародийной, причем некоторые описания сегодня кажутся гротескной издевкой. Тем не менее книга, вне всякого сомнения, писалась совершенно искренне. Читателям альманаха «немецкие чудеса» Сем. Шпаныря пришлись по вкусу, отдельное издание разошлось довольно быстро, роман даже был успешно инсценирован в ГосТИМе. В то же время некоторым коллегам писателя роман показался «опошлением великой мечты» или «грубым политическим трюком» (цитирую внутриредакционную переписку «Селены»). В архиве А.Лежнева автору этих строк посчастливилось найти очень злую анонимную пародию «Второе возвращение Гельмута Саса». В ней рассказывалось, как Гельмут, изрядно отупев от пресного дистиллированного счастья коммунистической Германии, решает лететь обратно на Луну, в мир кратеров и чешуйчатых чудовищ. Разумеется, в ту пору этот памфлет никто не решился бы опубликовать.