Сестры Карамазовы - Андрей Шилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Яркий квадрат окна четко отпечатался в самом центре огорода. Тит прикурил папироску, затянулся. Освещенная земля казалась чернееобычного. Тит прислушался, пытаясь различить среди самолетного шума жалобное пение сверчков, но понял, что пока все это не кончится, сверчки смогут петь лишь в его голове. Не отрывая взгляда от яркого квадрата на своем огороде, он забычковал окурок о тяжелый кирзовый сапог, вдохнул порцию свежего воздуха и широко улыбнулся.
– Благодать! – Тит попытался как можно точнее скопировать интонации покойного Серафима, местного дьячка, отдавшего Богу душу прошлой весной, и удовлетворенно охнул. Но в тот самый момент, когда он мастерски причмокнул языком – точь-в-точь как Серафим после рюмки горькой – в двух шагах от него с жутковатым воем пронеслось и упало нечто такое, что заставило сладкоголосого дьячка содрогнуться в своем тесном подземном жилище. Тит был спокоен, но удивлен изрядно.
Он, словно слепой, медленно приблизился к бомбе. Взорвется…
Made in USA. 02.02.77.
…или не взорвется?
Тит с силой пнул ее ногой. Та не поддавалась. Тит ударил еще… Когда-то, во вторую мировую, Титу приходилось видеть такие дуры, только поменьше да попроще. Тит быстренько прикинул, что если бомба была произведена в 77-ом, то вторая дата означает срок годности, который истек в декабре позапрошлого года.
Хоть американская бомба – не краковская колбаса, срок годности – дело серьезное, и если уж еще не рванула, то вовсе не потому, что протухла. Тогда в чем же дело?
Такое случается, думал Тит. Редко, но случается. Он уселся верхом на бомбу, снова закурил. А когда папироса потухла, поднялся, расстегнул ширинку и обдал бомбу мощной струей… И пошел спать, оставив на утро решение всех возникших вопросов.
Лишь только первые солнечные лучи, теплые и ласковые, заглянули в заспанные глаза Тита, он уже твердо знал, как ему обойтись с неожиданным трофеем. Но прежде он должен был разыскать невесть куда пропавшего Хераську – одному не справиться!
Соседский огород безмолвствовал, будто все семейство вымерло.
Тит громко постучал в окошко. В глубине хаты послышалась недовольная возня, чуть позже из форточки высунулась взъерошенная головаХераськиной бабки, как две капли воды похожей на спившуюся Мадлен Олбрайт. Олбрайт поморщилась.
– Да нету его, Тит. Напился вчерась до чертиков, блукает где-то, чтоб его пескарь забодал!
Хлоп. Форточка закрылась. Тит вышел со двора и побрел в сторону забегаловки – уж там-то точно подскажут, где искать. Напротив дома участкового прихватило сердце – Тит присел на скамейку, прислушиваясь к небесному гулу, да так и просидел с час.
Ендовище потихоньку оживало. Вот уже бабы коров к Ведуге повели, вот затарахтел где-то мотоцикл, вот пропылил мимо первый автобус. Титу даже показалось, что в его окне он разглядел румяную физиономию Кончитты, похорошевшей и потолстевшей одновременно.
Мишка унд Гришка, близнецы-братья, открыли бар, тут же скрывшись за массивными бронированными дверьми с желтой надписью: «Вошел с кошельком – вышел под хмельком!»
Мальчишки…
Тит ловко ухватил за рукав рыжего пацана с модным рюкзачком за спиной.
– Погоди. Что кричите-то?
– Ты че, дед, глухой?! Хераська ночью утоп. Напился на лодочном и утоп.
Тит отпустил рыжеволосого, разочарованно глядя, как тот догоняет своих. Он пошарил в карманах и, обнаружив в залежах махорки засаленную десятку, решил помянуть покойного друга. У вывески остановился, перевел дух.
Движение на улице усилилось, людской поток забурлил, зажурчал; жизнь продолжалась, но уже без Хераськи.
Окинул Тит взглядом родную округу, и не узнал свое село: с одной стороны – хляби земные разверзлись и вонь до небес, где лишь облака да самолеты, с другой – тишь, гладь, дворцы из красного кирпича. И нет благодати Божьей ни на той стороне, ни на этой.
Или есть?
Екнуло что-то в груди Титовой, ох как екнуло. Так, что захотелось ему убежать в чистое поле, броситься на землю, уткнуться в травунекошенную и захлебнуться в горячих слезах. Но дряхлые ноги волочили его к сверкающему стеклом заморским прилавку, а выплаканные давным-давно слезы все до капельки остались у заветной могилки с зеленым облупившемся памятником железным, с которого уже двадцать первый год смотрели на Тита нежные и молодые глаза его Дашеньки.
– Водки!
Ему налили. Он выпил. Сзади громко хлопнула входная дверь. Тит обернулся нехотя.
К прилавку, пошатываясь, шел изрядно помятый Хераська, собственной персоной, с ужасным кровоподтеком
на правой щеке.
– Ты ж утоп, – угрюмо сказал Тит, недоверчиво разглядывая Хераськин фингал.
– Не-а, – протянул Хераська. – Утоп не я, а Кузя. Правда, поначалу спасатели меня опознали. А я пьяный на элеваторе дрых. А утоп Кузя, ветеринар. Не я! Недоразумение.
– Сам ты недоразумение, – Тит икнул. – А ко мне вот бомба в огород залетела…
– Врешь!? – Хераська бесновато завращал зрачками. – Врешь, поди?
– Чего мне врать-то? Хотел было тебя кликнуть, чтоб подсобил, а ты утоп.
– Утоп не я, Кузя.
– Знаю уже. Скажи лучше, как это тебя угораздило, – Тит указал на щеку, Хераська тут же поморщился. То ли от боли, то ли от неприятных воспоминаний.
– Не помню, – честно солгал он. Накануне его крепко отдубасили пятеро дачников за то, что тот обблевал привязанного к «Москвичу» пуделя. Так, слово за слово, они добрели до Титова огорода, а после беглого осмотра места происшествия Тит отправил Хераськуотсыпаться к себе на веранду. А сам принялся за дело.
Бомбу он решил приспособить под душевой титан – сбить с нее капсулу, вычистить внутренности, вытрясти порох, если таковой имеется, наполнить водой. Водрузить ее на блоки чуть выше уровня земли – для того, чтоб костерок под ней разводить, водичку нагревать в сырую погоду, а рядом яму вырыть, досками струганными обложить. Душ будет что надо! Титан-«томагавк» нагреешь, нырнешь в земляную «кабинку», повернешь краник, а из лейки над головой водичка теплая на тебя – чем не банька!?
В тот же день все Ендовище разузнало о Титовой бомбе. Поглазеть приходили целыми семьями, будто на экскурсию в столичный зоопарк. Бомба не кусалась, не строила рожи, и селяне воспринимали ее спокойно. Молча, лузгая семечки, смотрел люд, как Тит мастерит что-то
на огороде, копает, бомбу рулеткой обмеряет. И икает. Жалобно так икает.
Однажды пришли к нему рыбаки. Хотели бомбу купить, пока Тит ее вконец не испортил, да вовремя передумали. Втолковал им Тит, что нельзя такой дурой рыбу глушить – все село разнесет!
Согласились рыбаки, самогонки тяпнули и пошли с миром – сети у участкового выпрашивать.
В другой день зашел новый председатель. Интересовался, не надо ли саперов иль взрывников. Убедившись, в народно-хозяйственной важности бомбы, оставил Тита в покое.
Через неделю – на удивление местной публике – в огороде Тита уже возвышалось неуклюжее сооружение, напоминавшее кому немецкий рейхстаг после взятия, кому разворованную военную базу со всеми вытекающими выводами – «Как бы на тебя, Тит, оккупанты аглицкие не ополчились. Ведь вычислют баню твою ракетную, как пить дать вычислют. А тогда и пальнут по нам как по Белгороду».
– По Белграду, – поправлял Тит, любуясь строением. – По нам не пальнут, испужаются.
Ему возражали, а наиболее светлые деревенские головы вспоминали Хусейна. Бывал тогда в деревне студент один, практикант-агроном. Все книжки толстые читал, ликбез селянам устраивал. Сказывал он, что в незапамятные времена Ирак называли Вавилоном…
– Баб-Илу, – повторял студент, и слова накрепко оседали
в деревенских головах. – Это Вавилон, врата Бога, значит. Так говорилШаркалишарри, аккадский царь. Вот и думайте, если американцы пускают свои ракеты в самые Божьи врата… У нас в СХИ даже шутка была – мол, по воротам бил Клинтон!
Практикант горделиво отбрасывал назад челку и продолжал, обращаясь уже непосредственно к Титу:
– Знаете, Тит, ничего у них не свято. Доллар – вот их Господь! Ничего м не стоит взять да и накрыть целый народ атомным грибом, как японцев в сорок пятом…
И студент подолгу рассказывал – со всеми подробностями, будто сам свидетель, – что же все-таки сотворили Штаты с бедными япошками. Тит помнил эти беседы, но значения придавал им не больше, чем найденной на свалке плюшевой кукле с глупыми наивными глазенками.
Хераська тронул Тита за плечо.
– Что задумался? Плесни-ка лучше самогону, выпьем, за жисть потолкуем.
– Да за какую жисть толковать-то, нету никакой жисти, одна Поебень-река, – отрезал Тит, протягивая соседу кружку.
– Я и говорю: не жисть, а сплошная поебень, – Хераська удрученно опустошил кружку, через 10 минут повторил, через 20 – улегся в яме спать, перед этим обдав бомбу непереваренными помидорками.
