Женщины на российском престоле - Евгений Анисимов

Приветы с «Лизеты»

Собственно, к этому дело и шло уже давно. Петр и Екатерина фактически состояли в браке, правда не в церковном, а в «зазорном», но реальном и прочном. В начале 1707 года Петр получил в походе известие о рождении дочери Екатерины. Екатерина-старшая шутила в своем письме, что рождение девочки – к миру. Шел самый сложный, предполтавский этап войны, и шутка была к месту. Петр в тон отвечал: «Ежели так станется, то, может быть, больше рад буду дочери, чем двум сыновьям». После измены его союзника, польского короля Августа II, он действительно искал мира и, надо думать, был благодарен Екатерине за уместную шутку и заботу.

Но мир был так же далек, как и в начале войны, которая будет тянуться еще целых четырнадцать лет! Шведы наседали. Петр отводил полки все дальше и дальше в глубь империи. Король-викинг Карл XII надвигался на Россию. Под угрозой оказалось все завоеванное и построенное раньше. В январе 1708 года положение почти отчаянное – Петр буквально бежит из Гродно за два часа до захвата города Карлом XII. К началу этого же года относится поспешная записка царя, которую можно понимать как завещание: «Ежели что со мной случится волею Божиею, тогда три тысячи рублей, которые ныне на дворе господина князя Меншикова, отдать Катерине Васильевской и с девочкою». Это все, что он, солдат, идущий в бой, мог сделать тогда для близкого человека. Письма тех тревожных месяцев больше напоминают поспешные записки влюбленных, мечтающих о встречах, которые – не по их вине – постоянно приходится переносить, отодвигать, скучая и тревожась долгим молчанием любезного адресата. А встретиться некогда, да и встречи лишь урывками – война пожирает все время, все силы: «Сама знаешь – держу в одной руке и шпагу, и перо, и помощников нет».

Полтавская победа 1709 года все круто переменила. Уверенность и спокойствие появляются в Петре – победителе великого короля-воина. Царь устраивается в Петербурге навсегда, переводит в любезный его сердцу «Парадиз» учреждения, строит новые корабли, укрепляет Кронштадт. Здесь, в любимом им месте, вдали от московских недругов и завистников, он вьет свое гнездо, которого у него, повелителя великой страны, никогда не было. Еще раньше он перевез в новую столицу тех из Романовых, которых считает своей семьей: сестру Наталью, невестку – вдовую царицу Прасковью Федоровну с дочерьми Анной, Екатериной и Прасковьей и, конечно, Екатерину. Она теперь все чаще и чаще с ним.

Правда, с детьми не везет – они умирают один за другим в младенческом возрасте. Но родители, по обычаю тех времен, относятся к этому спокойно. «Бог дал – Бог и взял», – так успокаивает Екатерину царь в одном из своих писем, тем более что один за другим родятся новые дети (всего Екатерина родила двенадцать детей, но только двум из них – Анне и Елизавете – суждено было стать взрослыми). Появилась Анна на свет в конце января 1708 года, а к праздничному вступлению русской армии – победительницы под Полтавой – в Москву, 18 декабря 1709 года, Екатерина дарит царю еще одну дочь. Петр останавливает шествие и три дня празднует рождение Елисавет.

Мог ли накануне Полтавы Петр представить, что уже 1 мая 1710 года он будет плыть в финских шхерах на корабле, носящем имя его дочери – «Лизета», и слать в письмах приветы своей большой семье, так переменившей холостяцкую жизнь царя: «Отдай мой поклон сестре, невестке, племянницам и прочим домашним. Маленьких поцелуй, а наипаче всех и наибольше всех и наивяще всех поклонись… четвертной лапушке». Так называл он младшую дочь – Елизавету, которая только что начала ползать на четвереньках.

Боевая подруга

Весной 1711 года Турция начала войну против России. Это было серьезное испытание – воевать на два фронта, против турок и против шведов, было опасно. И Петр решил упредить неприятеля – увести войну на юг, как можно дальше от Украины и Польши – театра военных действий против шведов. Нехорошие предчувствия мучили царя перед этим походом, «которого конец Бог весть», как писал он Меншикову. Перед отъездом – а Петр брал с собой Екатерину – он сделал то, к чему был давно готов: объявил о помолвке с ней, а с дороги писал Меншикову, в петербургском дворце которого бегали его любимые дочки Аннушка и Лизанька: если, мол, девочки останутся сиротами, чтоб Данилыч позаботился о них. Если же Бог милует, то отпразднуют свадьбу «в Петербурге-городке».

Предчувствия не обманули царя. В начале июля 1711 года турки сумели отрезать русскую армию от тылов и окружить на реке Прут. Численное превосходство османов, непрерывный плотный огонь, нехватка боеприпасов, продовольствия и воды – и все это под палящим солнцем Молдавии – сделали несколько дней блокады сущим адом для вчерашних полтавских триумфаторов, рассчитывавших на легкий поход. Несколько раз царь пытался вступить с турками в переговоры, но все усилия были тщетны. Наиболее драматичной была ночь с 10 на 11 июля, когда, не дождавшись парламентера, Петр прервал военный совет и приказал готовиться к прорыву. Это было смертельно опасно. Для ослабленных русских войск прорыв мог кончиться катастрофой, и дата смерти Петра могла бы стать другой. И в этот момент Екатерина проявила мужество, находчивость и волю. Пока Петр отдыхал, она, не спросясь его, собрала генералов и провела с ними совет, показавший самоубийственность прорыва. Затем она разбудила Петра и уговорила его написать еще одно, последнее, письмо визирю – командующему турецкой армией. К этому письму тайком от царя она приложила все свои драгоценности – такие памятные и дорогие для нее вещицы, подарки Петра. Возможно, это и решило дело – утром визирь дал согласие на переговоры. Кошмар Прута кончился.

24 ноября 1714 года, награждая жену только что учрежденным им орденом Святой Екатерины, Петр сказал, что орден этот «учинен в память бытности Ея величества в баталии с турками у Прута, где в такое опасное время не как жена (в смысле – женщина. – Е. А.), но как мужская персона видима всем была». И позже, в указе о коронации Екатерины, вспоминая злосчастный Прут, царь вновь подчеркнул, что она вела себя, как храбрый мужчина. Боевое крещение воодушевило будущих супругов, и все чаще Екатерина отправляется на войну вместе с Петром. Особенно долгим и опасным был Персидский поход 1722–1723 годов, в котором царица опять была на высоте. Лишь в морские походы царь отправлялся в одиночку – Екатерина оставалась на берегу, ожидая короткие грамотки от мужа.

Господин адмирал женится!

В феврале 1712 года произошло долгожданное событие – венчание и свадьба Петра и Екатерины. Это не была царская свадьба со всеми ее пышными атрибутами и церемониями. Это была скромная свадьба Петра Михайлова – одного из русских адмиралов. В посаженые отцы он, как почтительный служака, пригласил своего непосредственного морского начальника – вице-адмирала Корнелия Крюйса, а также коллегу – контр-адмирала галерного флота Змаевича. Посажеными матерями стали жена Крюйса и вдовствующая царица Прасковья Федоровна, вдова покойного брата и соправителя Петра – Ивана Алексеевича. Среди немногочисленных гостей, приглашенных на венчание в маленькую церковь Исаакия, переделанную из чертежного амбара Адмиралтейства, были преимущественно моряки и кораблестроители. Наконец, ближними девицами невесты, которые несли за нею длинный шлейф, выступали две поразительно прелестные, изящные и важные особы. Одной было четыре, а другой – два года: Анна Петровна и Елизавета Петровна. Обойдя с матерью вокруг аналоя, они становились привенчанными, и их происхождение перестало быть зазорным. «Но так как вся церемония слишком бы утомила этих малолетних принцесс, – с искренним огорчением отмечает английский посланник Ч. Уитворт, – они показались только на короткое время, а затем были заменены двумя племянницами царя» – Прасковьей и Екатериной Ивановнами.

Дипломаты давно и много писали о своеобразной педагогической игре царя в солдаты, капитаны, кораблестроители. Все эти необычайные для государя занятия на плацу, мостике корабля, стапеле верфи истолковывались ими как наглядные примеры для ленивого русского дворянства, обязанного теперь, как сам царь, проходить лестницу чинов, осваивать в поте лица своего новые профессии, а не гордиться пустым титулом.

Но согласимся: одно дело – с педагогическими целями махать топором в Адмиралтействе или ловко лазать по вантам, и совсем другое – жениться на портомое, причем жениться не шутовски, а всерьез, преступив все мыслимые и немыслимые запреты и заветы царственных предков и их жен. Для этого требовалось нечто большее, чем склонность к воспитанию подданных на личном примере. Для этого нужны были внутренняя свобода, раскованность, смелость пойти против принятого и обязательного. Он женился по любви, и на все остальное ему было наплевать. И адмиральскую свадьбу царь устроил не потому, что хотел кому-то что-то доказать. Для него это было естественно и удобно, как был удобен кафтан адмирала в отличие от мантии царя. Он стремился отделить свою личную жизнь от жизни самодержца, и в этой жизни частного человека он хотел полной свободы. Недаром, как вспоминает англичанин Перри, царь частенько говорил своим «боярам», что «жизнь английского адмирала несравненно счастливее жизни русского царя».