Ритуальные услуги - Василий Казаринов

Заметив меня, Малек набычился и опустил руку во внутренний карман пиджака— по обыкновению, собирался вызывать ребят с аллигатором на рукаве. Нисколько не обращая внимания на его угрожающий жест, я прошествовал мимо, попросил у Тани банку спрайта.

— Господи, на кого ты похож... — устало улыбнулась она.

— А что, заметно?

Солнце и плотный, дующий в Казантипе постоянно ветер сделали свое дело: растрепанная, штормящая мелкими завитками шевелюра и того же качества борода сообщали моей физиономии сходство с лешим.

— Тебя опять выгнали с работы? — сердобольно спросила Таня.

— Не исключено.

Я уселся за столик в дальнем углу как раз напротив обширной прорехи в плотной ткани шатра, которая выполняла роль окна. Обычно этот проем закрыт матовым виниловым клапаном, но сегодня было слишком жарко, и Таня клапан откинула, спасибо ей — Садовое кольцо дышало на меня теплым сквозняком, — а Малек, энергично жестикулируя, в чем-то горячо убеждал свой мобильник, наверняка вызывал аллигаторов, и вот спустя минут пять он появился.

Такой экземпляр мне еще видеть не приходилось. Он был примерно одного со мной роста, то есть что-то около метра девяносто, и располагал добрым центнером живого веса. Перебросившись с Мальком парой реплик, он хищно глянул в мою сторону, повел покатыми плечами, приосанился и медленно поплыл ко мне с таким видом, словно я был утратившей инстинкт самосохранения антилопой, неосторожно приблизившейся к водопою.

— Катись отсюда, — гулко проворчал он и, скосив пухлую щеку, принялся ковырять ногтем мизинца в зубе, наконец, насладившись этим занятием, он вытащил из рта палец и, вертя его и так и эдак, отдался внимательному разглядыванию отвратительно розового кусочка, застрявшего под ногтем.

Меня чуть не стошнило.

— Что было на завтрак? — спросил я.

— Пицца, — отозвался он и щелчком стряхнул кусочек на пол. — Давай, мужик, подымай свою задницу и двигай к выходу.

— Ас чего ты взял, что я мужик? Может, я баба.

Он окончательно очнулся от полусна, в котором, как мне кажется, все это время пребывал, и взглянул на меня с интересом.

— Пошел вон! — ласково произнес он, поводя мощными плечами, и набычился. — Гуляй! — Он широко зевнул, демонстрируя мне во всей красе свою розовую пасть. — Вот ведь, блин! Суббота. Все отдыхают. А ты работай...

— Ну и что с того, что суббота? — спросил я, наблюдая за тем, как он запускает мизинец с желтоватым, старательно заточенным пилкой ногтем в левую ноздрю, и подумал о том, что, если он вытащит оттуда козявку и примется ее с прежней тщательностью разглядывать, меня уж точно стошнит.

Насладившись блужданием мизинца в ноздре, он вздохнул:

— Суббота — это святое.

— Ты что, — спросил я, — ортодоксальный еврей?

Лицо его начало наливаться багровыми тонами.

— Ты, вошь лобковая, еще и оскорблять меня будешь?—угрожающе зарычал он.

Я пожал плечами — вот уж не думал, что подозрение в принадлежности к богоизбранному народу может быть воспринято как оскорбление, — опустил глаза, чувствуя, как привычно деревенею: мышцы черствеют, кожа делается шершавой, и вот уже прочная кора стелется по щиколоткам, восходит выше, к коленям, потом бедрам, охватывает грудь и наконец поглощает меня без остатка. Я медленно поднялся из пластикового кресла.

— "Коттон вуд"? — спросил я таким тоном, словно разговаривал сам с собой, внимательно оглядывая фигуру охранника.

— Что? — нахохлился он и сделал шаг в мою сторону.

— Нет, "Коттон вуд — не подойдет. Тогда, может быть, "Дипломат"? — не обращая внимания на его угрожающие телодвижения, продолжал я диалог с самим собой. — Или "Консул"?

— Чего?

— Нет, скорее — "Махогон"... Да, "Махогон" будет в самый раз, — облегченно выдохнул я и, взяв его за край воротничка, тихо произнес: — Слушай меня сюда, ты, земноводное... "Коттон вуд", "Консул", "Дипломат", "Махогон" — это названия модных по теперешним временам американских гробов, понял? Я просто прикидывал про себя, в какой из них тебя упакуют... Да, кстати, — я достал из кармашка рюкзака визитку, сунул ему в карман рубашки. — Это твоим коллегам. Если у них будут проблемы с твоими похоронами, пусть обращаются в наше бюро ритуальных услуг.

Он отшатнулся, встал ко мне вполоборота. Что означала эта стойка, мне было ясно — сейчас ударит.

Он так и поступил — пихнул свой жирный кулак мне под дых.

Я покачнулся, но устоял — сказалась школа Майка Медведя.

Помнишь, внешностью, грацией и комплекцией Майк (вообще-то звали его Михаил, но он настаивал на английской версии своего имени) вполне отвечал смыслу своей фамилии: этот двухметровый сержант отделения, в которое ты угодил, отправившись зализывать в армии душевные раны после разрыва с Голубкой, отчаянно походил на гризли в расцвете его диких, необузданных сил. Помнишь, собрав вас, новобранцев, в туалете на торжественный обряд посвящения в бойцы крылатой пехоты, Майк построил отделение, прошелся вдоль шеренги и вдруг без подготовки заехал своим огромным кулаком правофланговому прямо под ложечку. Тот рухнул на влажный пол как мешок с песком. Так он отправил в нокаут человек пять, а потом очередь дошла до тебя, и ты узнал, что рука у Майка тяжелая, как дубина, но, отдохнув с полминуты на полу, ты с трудом поднялся, а Майк несказанно удивился и с подозрением глянул на свой кулак, а потом мощно отправил его тебе в солнечное сплетение, и во второй попытке ты валялся на полу дольше, но все же потом встал. После третьей ты не поднялся, но вы сделались с этого момента друзьями.

— Ты что, железный? — донесся до меня откуда-то издалека голос охранника.

— Хуже, брат. Я деревянный. — Резко крутанувшись вокруг своей оси, я пяткой нанес ему удар пониже уха вовсе не из желания ударить или сделать больно, а просто сработал рефлекс; и. он отлетел к столу, но отключился не вполне — стоял на полу, опустившись на одно колено, и мотал головой.

Я взял его за галстук и, резко двинув рукой, вздернул ему подбородок. Судя по объемному, не направленному в конкретную точку пространства, взгляду, он был в легком нокдауне.

— Сейчас я тебя отвезу на другой берег, — произнес я как-то очень буднично и, все еще удерживая в левой руке его галстук, костяшками пальцев, правой руки врезал ему точно в переносицу.

Послышался легкий хруст. Видно, я сломал ему нос — опять-таки вовсе не желая покалечить его, а просто не стоило ему попадать под горячую руку, но он по глупости попал, издал мучительный стон, глаза его закатились. Он обмяк, но я не дал ему упасть. По-прежнему крепко сжимая в кулаке галстучный узел, я размахнулся и опустил кулак ему на темя. И только после этого расслабил пальцы левой руки.

Лишившись подпорки, он ткнулся лицом в пол.

С минуту я стоял над телом, потом подхватил его под мышки, усадил в свое кресло, подвинул стол так, чтобы на него можно было обрушить массивный торс.

— Отменно! — донесся до меня негромкий, но твердый голос.

Принадлежал он человеку, на которого я мельком обратил внимание по дороге от метро до шатра, он фланировал неподалеку от увитой диким виноградом низкой изгороди, отсекающей от улицы пространство пивной, обмахиваясь газетой и время от времени поглядывая на часы, — наверное, кого-то поджидал. На вид ему лет сорок пять, крепко сбит, выше среднего роста, здоровый цвет жестко очерченного лица, прохладный взгляд серых проницательных глаз. От него исходил настоянный на каком-то сухом, древесном аромате запах дорогого мужского одеколона, в целом он в своем светлом, идеально сидящем костюме производил впечатление вполне благополучного бизнесмена.

— Отменно! — повторил человек, обогнув ограду, зашел под живительную тень шатра и уселся за свободный столик. Измерив меня внимательным, придирчивым взглядом, он ни с того ни с сего четким командирским голосом отчеканил: — Звание?

Вопрос прозвучал неожиданно и сбил меня с толку.

— Ну, допустим, старший сержант.

— Садись, сержант! — Он властным кивком указал на свободный стул. — Я в прошлом — полковник, хоть и в запасе. Но независимо от этого — можешь считать, это приказ.

— Да хоть генералиссимус! — усмехнулся я и тем не менее присел за столик, а он обвел медленным взглядом расслабляющихся за столиками посетителей шатра и едко, словно от приступа язвенной болезни, прищурился, уставившись на шумную компанию тинейджеров, которые сидели наискосок от нас и, судя по плавно-размашистой и несколько заторможенной жестикуляции, уже успели влить в себя литра по два пива каждый: ребята беспрестанно сорили матерными словечками, которые распускались в их речи настолько естественно и просто, будто обширный словарь инфернальных выражений они впитали с молоком матери. Мне кажется, я верно истолковал взгляд собеседника: он явно из той породы наших граждан, что спят и видят, как бы всех поставить в строй, выстроить в шеренгу — и этих юных алкашей, и ту девочку с копной соломенных волос, с которой мы сидели на парапете, наблюдая за игрой в сокс, и меня тоже, и потому я тихо ему сказал: