ЛюБоль - Соболева Ульяна "ramzena"

– Надо отцу рассказать, где ты лазишь по вечерам. Пусть всыплет тебе ремня или поколотит так, чтоб в синяках весь ходил. Мы не приближаемся к домам гаджо. Особенно к дому этого упыря.

Дея прицелилась и запустила нож так, что острие попало прямо в центр мишени, выпрямилась, откинув толстую косу за плечо и триумфально опустила руку.

– Сукой чтоб больше ее не называла. А я не мальчишка уже, чтоб ремня от отца получать. Так ты брата любишь, да? Я ей тощий зад прикрываю, а она меня отцу заложить хочет?

– Потому что люблю. Страшно мне, брат. Ведьма она! У них тоже ведьмы бывают! Пострашнее наших! Волосы у нее кровавые, и значит, ведьма. Я к Лоле ходила. Она карты разложила и будущее твое мне предсказала. Девка эта…она тебя уничтожит! Она змея! А может, и всех наших уничтожит! Не ходи туда, Ману. Забудь про нее. Вот на наших женись. Мирела на тебя смотрит, глаз не сводит. Она сильная, грудастая. Она тебе много сыновей родит… а не эта с глазами, как у кошки, и каменным сердцем. Они же…их бабы, они такие. Продажные, шлюховатые. Зачем она тебе?

Я отобрал у Деи нож и сам, прицелившись, метнул, попал так, что выбил ее кинжал, а мой встрял ровно на то же место. Опустил руку.

– Не лезь в это, Дея. Просто не лезь.

– Не лезь! Это ты мне говоришь? Ты себя со стороны не видишь. Ты как сумасшедший! Ты только ночи ждешь и к суке этой бежишь! Чем она тебя приворожила? Может, к кому-то из наших ходила?

– К Лоле не смей ходить…с таборными не водись. Они нам не друзья.

– Точно приворожила!

Глава 4

А потом впервые прикоснулся к ней и понял, что смотреть было ничтожно мало в сравнении с тем, что попробовал сейчас. Ее волосы на ощупь именно такие, как я представлял – нежнее шелка, а глаза еще ярче вблизи. Море в них. Адская бездна, сочная и опасная. Она странная такая – ресницы мои трогала кончиками пальцев, а мне, б*ядь, казалось, что это она душу дразнит. Осторожно, нежно, прикусив нижнюю губу и тяжело дыша, словно всегда мечтала делать именно это – касаться моих ресниц. Сказала что-то, а я за губами слежу, и мне внутренности в узел стягивает от бешеного желания наброситься на её рот и сминать его губами, чтоб капельки крови выступили от нашей одержимости друг другом. Руку мне на грудь положила, и я чувствую, как сердце ломает ребра и бросается в ее ладонь словно бешеное.

Она по губам моим пальцем проводит, а меня то в жар, то в холод, и дикость по нарастающей, как пружина, сжатая в спираль, закручивается.

Чем больше касался, тем сильнее пальцы ломало от желания под кожу ей влезть, проникнуть в неё, и я проникал языком в её рот, в ямочки на щеках, в ушко, нашептывая, какая она сладкая и горькая. Смотрел в глаза, видел, как они закатываются от наслаждения, слышал, как шепчет мне на своем языке, и пожирал ее шепот, жадно задирая тонкое платье, скользя голодно по бедрам, сминая кожу. Такая нежная и бесстыжая: то отталкивает, то сама руки мои к себе на грудь кладет и трется сосками о ладони, а я, одичавший от похоти, готов ради неё с обрыва вниз на камни, только бы смотрела вот так и шептала губами искусанными, перехватывала запястья мои, когда гладил между ног, умоляя позволить, а потом, когда переставала содрогаться в моих руках, пальцы облизывал и ей давал попробовать, какая она совершенная во всем. Оседает послевкусием на зубах, на теле так, что запах её еще сутками чувствую и от счастья уносит. Я себе её хотел. Навсегда хотел. Женой моей. Только моей. Плевать, кто она: славянка, ведьма, дочка олигарха. Я сын цыганского барона и могу все к её ногам бросить. Деньги, золото, драгоценности, дом, машины, меха. Да все, б*ядь.

И понимал, что несбыточно это, и она, видать, понимала. Иногда уходил, а она за руку держит, не отпускает, и в глазах морская гладь темнеет, как в ураган. Я не брал её, ласкал, дразнил, сам выл от бешеного желания, но не брал. Хотел. Видит дьявол, я мечтал об этом, но я берег, слишком обезумел, чтобы испортить то, что уже начал считать своим. Потому что потом, когда женой своей сделаю, своим надо будет показывать, что невеста честная. Не то брак будет недействительным. Так я ее любил. Чтоб никто не смел слово о ней гадское сказать.

Время вражды с Лебединским вроде бы окончилось. Отец на встрече с ним был и принес хорошую новость: Олег Александрович пообещал разобраться с властями насчет земли, а в обмен на это мы позволим ему расширить лесопилку на нашей территории. Но для этого таборные должны уйти из леса к югу, освободить место.

Мирный договор впервые за долгие годы неприязни и конфликтов с гаджо. Это означало, что у нас с Шукар появился шанс. Мизерный, ничтожный, но появился.

Я жестоко ошибался, как и мой отец, как и все мы, потому что поверили Лебединскому, этой подлой сволочи. Мрази, которая предала нас…Мрази, чьей родной дочерью оказалась моя Шукар. И не Шукар она, а Ольга Олеговна Лебединская.

В ту ночь я бежал по лесу, чувствуя запах гари и слыша издалека потрескивание пламени и выстрелы. Ржание лошадей, чьи трупы потом будут валяться на залитой кровью траве. Ветки цеплялись за мои волосы, хлестали по лицу, царапая щеки. Я задыхался, стараясь не думать…но я уже чуял вонь этой войны, этот смрад заполнял легкие и заставлял сердце судорожно сжиматься и разжиматься в груди.

От звука первого выстрела вскочил вместе с ней, все еще прижимая к себе, опутанный её волосами и руками. Еще не подозревая, кого держу в своих объятиях. Да и не скоро узнаю. Совсем не скоро. Замер, не понимая, слышится ли мне этот жуткий звук со стороны Огнево? Какого хрена там происходит?

Я на ходу натягивал рубаху и целовал её руки, зарываясь в роскошные волосы пальцами, и шептал, что вернусь завтра, обещал, а внутри уже нарастал рев адреналина и страха.

Бросился вплавь через ледяную реку и в лес, сломя голову, к дому. Подвернул ногу, упал лицом в грязь, снова поднялся, смахивая липкую жижу со щеки. Чем ближе лагерь, тем сильнее вонь, и мне уже слышны душераздирающие крики и мольбы о помощи. Смерть…ее вонь разносится по воздуху и забивается в ноздри. Звуки выстрелов…самые страшные звуки для меня тогда. Звук, который я потом слышал во сне и просыпался в холодном поту. В ту ночь я стал тем, кто я есть сейчас. В армии меня называли Хищник. Ману-убийца. Ману-психопат. Цыганский демон. А я чувствовал себя проклятым своим народом. Проклятым за то, что в ту ночь не был рядом с ними и не защищал их. А ее я тоже проклял. Ее и весь ее род. Всех уничтожу. Придет время, и каждый из них поплатится за то, что сделали со мной, с моей семьей и с моими людьми.

Ворота распахнуты настежь – Огнево полыхает в огне и тонет в крови моих братьев, моего народа. Они все мертвы…я не вижу живых. Только мертвые тела, и то, как ходят среди них люди гаджо и пинают, проверяя – не уцелел ли кто ненароком.

Кровь растеклась ручьями по траве. В ней чавкают ботинки, и от ее запаха выворачивает наизнанку. Смерть цвета ЕЕ волос.

Я остановился, тяжело дыша и чувствуя, как начинает печь глаза и драть горло от понимания – нас предали. Разделили с табором и напали…Потом я узнаю, что и от табора ничего не осталось.

На нас напали те, кто должны были протянуть руку помощи. Мирный договор был нарушен именно сейчас, когда отец распахнул ворота для предателей и сам впустил смерть на улицы нашей деревни.

Я рванул туда, в самое пекло, доставая пистолет, содрогаясь от вида мёртвых тел, оглушенный воплями ужаса и агонии.

Эти твари заметили меня сразу, мальчишку, который с яростью дикого зверя кидался на них, ранил парочку, а одному попал в голову. Я обезумел и вращал глазами от сумасшествия, содрогаясь от лютой ненависти.

– Сдохните, твари проклятые, сдохните, суки! – срывающимся голосом, доставая нож и полосуя каждого, кто бросался ко мне, кто обманулся моим юным возрастом и пытался преградить дорогу к дому, из окон которого валил дым и раздавались душераздирающие крики и плач. Всё, о чем я думал сейчас – это моя семья. Я должен найти сестру и мать, вытащить из этого пекла. Если успел. Если они еще живы.