Человек-Горошина и Простак - А Шаров

Какая-то тайна чудилась в них.

Первая фигура представляла собой сухопарую женщину с огромными очками, сквозь которые в упор глядели колючие глазки стального цвета; из-под серого платья - негнущегося, тоже, должно быть, металлического, - выглядывали ножки в остроносых стальных туфельках.

Все в этой фигуре было острое, угрожающее и могло испугать - особенно в такой поздний час, да еще в незнакомом городе, в пустом переулке, да еще человека робкого.

Вдруг я понял, что это вовсе не женщина, не злая старая дева, а Ножницы; какими им быть, если не железными?!

Рядом с Ножницами прикорнула девочка с круглым, сонно улыбающимся лицом. Она светилась все сильнее и сильнее.

Было ясно, что хотя она спит, но все видит. И хотя она - девочка, но вот так спит и все видит миллионы лет, всегда.

Словом, это была Луна.

Чуть в стороне притулился маленький человечек - седой, в черной куртке, с белым фартуком, расшитым звездами - красными, желтыми и голубыми. Звезд на фартуке было много, но все не поместились там, и из толстой книги, которую он держал под мышкой, время от времени выскальзывали звезды, поднимались вверх и занимали обычное место на небе.

"Если есть падающие звезды, то чего удивляться звездам поднимающимся?" подумал я. Человечек в черном хранит между страниц книги звезды, как я хранил раньше в толстых книгах цветы и листья.

Была в нем еще одна странность: не отводя глаз, он смотрел на сухопарую железную женщину. Казалось, он видит не то, что нарисовано, то есть не злую старую деву, и, уж конечно, не ножницы, а необыкновенную красавицу - королеву, может быть?! Мне стало его жалко.

Я сразу почувствовал, что это человек ученый, даже ученейший - Магистр, может быть; и что он - вдруг это пришло мне в голову - давний друг метра Ганзелиуса. Ведь все ученые и благородные люди должны дружить друг с другом?!

"Магистр, Ножницы и Луна", - подумал я и, вероятно, проговорил вслух. Во всяком случае в этот самый момент фигуры на стене слились в бесформенные пятна, раскрылась дверь, которую я прежде не заметил, и на пороге появился Магистр - не нарисованный, а самый настоящий.

- Магистр, Ножницы и Луна! - проговорил он резким сердитым голосом, который, однако, ни чуточки не пугал. - Что ж из того? Значит ли это, что дозволено занятых людей беспокоить по ночам?! Да еще совершенно посторонних и не имеющих чести быть знакомыми с вашей милостью, и не домогающихся такой чести! Ах, вам нужно немедленно осмотреть город?! Ах, вы не можете ждать ни минуты потому, что того и гляди произойдут события, которые... А какое мне дело до событий, которые... того и гляди произойдут?

Магистр говорил скороговоркой, как бы ворчливо отвечая на чьи-то вопросы; а я ведь ни о чем не спрашивал. Он взмахнул толстой книгой, и из нее выскользнула Большая Медведица.

Созвездие спокойно поднялось в небо, но одна из звезд запуталась в седых волосах Магистра, и ковш Большой Медведицы оказался с прохудившимся дном.

Я обратил внимание Магистра на это обстоятельство. Он вполголоса пробормотал, что "терпеть не может нахальных мальчишек, непрошеных советчиков, сующих нос не в свое дело", но провел по голове расческой, и звезда всплыла в небо.

Потом он с размаху хлопнул дверью и побежал в глубь переулка. Я узнаю колдуна Турропуто.

Магистр бежал так быстро, что было трудно поспевать за ним. Он перебирал маленькими ножками, а потом, сильно оттолкнувшись от земли, прыгал ловко и далеко, как кузнечик. Порой он застывал в воздухе - вероятно, задумавшись, но, очнувшись, благополучно опускался на землю.

Рядом с ним летела Луна; она зябко куталась в облако, словно в пуховый платок.

На бегу Магистр бормотал под нос:

- Старина Ганзелиус не успокоился. Конечно, если назовешь сына Сильвер Серебряный - и думаешь, что у него и доля будет серебряная, а он станет каменным, с этим нелегко примириться, ох нелегко! Но Турропуто!.. Пора понять, Ганзелиус, что с Турропуто вам не справиться. Давно пора, старина!

Я очень обрадовался, услышав имя Учителя, и, не утерпев, сказал Магистру, что имею счастье быть учеником метра Ганзелиуса.

- Зачем мне знать, чьим учеником вы "имеете счастье" состоять?! - не оборачиваясь, крикнул Магистр. - И кто такой кузнец Ганзелиус, о котором я отроду ничего не слыхал? Какое, черт побери, мне дело до его каменных, серебряных, пусть хоть медных или оловянных сыновей?!

Люди говорят, будто я скорее простоват, чем умен. Все же у меня хватило смекалки сообразить, что раз Магистр назвал Учителя "кузнецом", хоть я и не упоминал этого слова, то несомненно он знал Ганзелиуса очень давно.

А Магистр между тем бежал быстрее и быстрее. Иногда он выкрикивал несколько слов своим резким голосом.

- Запоминай, мальчик! Это - Бюро проката, где за доступную цену можно нанять надежных скаковых мух! В этой Аптеке, самой старой в мире, продают таблетки превосходного мизерина, легко и безболезненно уменьшающего рост в пятьсот пятьдесят раз!

Луна выглядывала из облака, давая возможность разглядеть каждый дом.

Ветер буйствовал. Скрип флюгеров становился нестерпимым, но сквозь него весело звенели колокольчики: "донн-донн-донн!"

Из узкого переулка мы выбежали на огромную площадь, и сразу же я увидел колдуна Турропуто.

Его легко было узнать по носу, горящему, как раскаленный уголь, сине-красным огнем. Колдун кружил по площади и мурлыкал под нос:

Турропуто...

Путо... Турро...

Турропуто все подвластно,

Для него все в мире ясно:

Добрый - глупый!

Злому - счастье!

Размахивая сине-красным плащом, он поднимал сотни северных ветров, от которых жалобно стонали флюгера.

Все-таки проклятый Колдун поспел вовремя, несмотря на то, что мы угнали его ездовую упряжку.

Заметив нас, Турропуто притворился чужестранцем, от нечего делать прогуливающимся по городу.

Северный ветер, все северные ветры разом утихли. И скрип флюгеров прекратился.

К сожалению, Магистр, погруженный в свои мысли, не заметил Турропуто, а я не решился потревожить его.

Там, где переулок выходил на площадь, к небу поднималась самая высокая в городе башня, обвитая плющом от подножья до вершины; напротив виднелся старый трехэтажный дом; на краю крыши стояла ярко освещенная луной каменная фигура Юноши с кудрями, по старинной моде падающими на плечи.

Юноша был высокого роста, богатырски сложен, казался человеком добрым, смелым и надежным. Он, несомненно, был бы красавцем, если бы не страдальческая и насмешливая гримаса, искажавшая его лицо. Мрачный молящий взгляд Юноши был неотрывно устремлен на единственное окошко башни, мерцающее в лунном свете на головокружительной высоте.

- Несчастный Сильвер, - тихо, самому себе говорил Магистр, глядя на Каменного Юношу и покачивая головой. - Ты еще веришь, что Принцесса снова тебя полюбит?

Я понимал Сильвера. И конечно, любил его; как не любить сына Учителя. И все-таки до чего же нехорошо устроена душа человеческая, во всяком случае, моя душа - ведь я обрадовался тому, что Принцесса не так уж любит Юношу.

Магистр то бежал, семеня ножками, то прыгал, как кузнечик, по замощенной камнями площади; застывал в воздухе и снова прыгал еще быстрее. Я едва поспевал за ним.

Позади крался Турропуто.

Мы миновали аллею каштанов и очутились перед ратушей, очень старым зданием, черепица на котором почернела от времени. Так вот, значит, откуда доносилось неумолчное "донн-донн-донн": часы на башне ратуши с синим циферблатом и знаками зодиака вызванивали секунды.

Магистр взглянул на меня и украдкой достал с груди тяжелый серебряный ключ, величиной с небольшую кочергу.

То есть, ему казалось, что он делает это украдкой, но я прекрасно разглядел ключ с резной головкой, изображающей поющего петуха.

И Турропуто, который все еще разыгрывал чужестранца, громко ахая, как бы от восторга перед древней красотой города, конечно, тоже увидел все, что ему было нужно.

Что поделаешь, бывает, что мудрый, мудрейший человек, даже Магистр, попадается впросак, когда сталкивается с последним негодяем. "Высокое боится низкого, и мудрость боится подлости, как слон боится мышей", - часто напоминал дорогой Учитель.

Магистр взбежал по лестнице, вившейся вокруг башни ратуши, на вершину ее, и смело прыгнул на звезду, висевшую как раз перед циферблатом часов. Устроившись на звезде, как на стремянке, он достал ключ и стал заводить часы.

При этом он бормотал под нос, но достаточно громко, чтобы могли расслышать и я, и Колдун.

- Двадцать поворотов слева направо, как идут часы, как течет время от ночи к утру. Но если повернуть ключ десять раз справа налево, как уходит жизнь в смерть, день в ночь о, тогда...

Он не договорил.

Донн-донн-донн

Это песня о том, что,

Если любишь, сбудется!

А черное горе забудется...

вызванивали часы простенькую, но такую милую песенку.

"Не у меня сбудется, так у другого, у Сильвера, Каменного Юноши, который восемьсот лет ждет свою суженую", - подумал я и твердо решил помочь Сильверу, если только смогу, даже если мне будут угрожать страшные опасности; хорошо бы не очень страшные, а то вдруг не хватит решимости...