История Византии. Том 1. 395-518 годы - Юлиан Андреевич Кулаковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Автор до такой степени прикреплен к своим источникам, что очень часто не в силах изменить их летописного изложения на более систематическое (с. 61)... Слепо следуя источникам, автор, не задумываясь, буквально переводит непонятные слова (с. 61-62)» и т. д.
Конечно, в потоке информации, которой владел Юлиан Кулаковский и которую стремился направить в нужное ему летописное русло, за всеми сообщениями источников уследить сложно, еще труднее провести их сравнительно-исторический анализ. П. В. Безобразов справедливо подмечает, например, такую путаницу: «Довольствуясь тем, что находит он в том или ином источнике, и передавая эти известия по большей части без всякой критики, проф. Кулаковский не обратил внимания на довольно странное обстоятельство, что некий перс Мебод появляется в его истории много раз в течение целого столетия. Это какой-то бессмертный Мебод... При внимательном чтении источников можно догадаться, что Мебод совсем не собственное имя, хотя и догадываться об этом незачем, так как таинственный Мебод разъяснен около 50 лет тому назад известным ориенталистом де Лагардом, заметившим, что в Мебоде надо видеть персидского mobal [воинское звание]» (с. 62-63). Однако П. В. Безобразов не дает себе труд понять, что он — как вольный критик — имеет дело с одной книгой, которую подробно разбирает, Ю. А. Кулаковский же, ставя себе аналогичные научные цели, трудился над книгами многими, где пропуски и недочеты неизбежны по природе самого труда.
П. В. Безобразову кажется, будто он прав в утверждении, что «мелочная критика по отношению к общему труду была бы совершенно неуместна, если бы автор не переполнил своей Истории Византии множеством мелочей» (с. 67). Ведь именно в мелочи и состоит искусство летописи, которую, как сказал сам Безобразов, пишет Юлиан Андреевич. И таких мелочей в его «Истории. ..» ровно столько, сколько требуется, чтобы читатель смог ощутить — почти физиологически — дух живописуемой эпохи.
Хронологией Кулаковского Безобразов тоже недоволен: «Проф. Кулаковский излагает историю Византии в хронологическом порядке, но в то же время обращает недостаточное внимание на хронологию. Он любит указывать на дни, когда случилось какое-нибудь мелкое событие, но не всегда ясно, откуда он ведет счет годов» (с. 64)... — Все-таки следует думать, — от Рождества Христова или по годам хиджры (относительно арабов), что в тексте второго тома оговаривается (может быть, даже излишне часто).
Заключительные инвективы Павла Безобразова непререкаемы. Читателю, не знакомому с разбираемой книгой, может показаться, что рецензент останавливается на всевозможных подробностях и ничего не говорит об общих вопросах, которые должны же иметь место в общем труде по истории Византии. Не останавливаться на общих взглядах автора было бы, конечно, непростительным промахом со стороны критика. Но в данном случае рецензент лишен возможности остановиться на том, что представляется ему наиболее важным, и вынужден довольствоваться указанием на существенные пробелы в этом отношении (интересно бы узнать, чем именно “вынужден”. — А. П.). Проф. Кулаковский выбрал самую устаревшую манеру изложения — по царствованиям. Для подобного исключительно хронологического изложения политической истории можно найти некоторое внутреннее и внешнее оправдание. Направление дипломатических отношений и военных действий часто зависело от личности императора. Однако и фактическая история протекала нередко вне всякой зависимости от того, кто сидел на престоле. К таким явлениям принадлежало заселение славянами Балканского полуострова, и проф. Кулаковский совсем напрасно разделил славянскую колонизацию на мелкие кусочки; от этого теряется единство явления, имевшего громадное значение в византийской истории. Давно уже историки вслед за изложением политических фактов отводят отдельные главы, расположенные по эпохам и посвященные обозрению тех культурных и социальных явлений, которые не укладываются в тесные рамки отдельных царствований. Ничего подобного не находим у проф. Кулаковского. Он довольствуется изложением отдельных фактов, не считает нужным в них углубляться, избегает самого элементарного прагматизма»[27]. Во-первых, манера изложения по царствованиям, быть может, действительно устарела к тому времени, но этот упрек никак не должен бы касаться рецензируемого труда, поскольку до монографии Ю. А. Кулаковского связной истории Византии на русском языке не существовало ни в какой «манере»: ни по царствованиям, ни как-либо еще[28]. Во-вторых, «элементарный прагматизм», как можно заметить, Кулаковскому был чужд еще со студенческой скамьи. Он — филолог-историк и историк-филолог — всегда находился где-то между «небом и землей» (если позволительно здесь перефразировать высказывание А. И. Доватура, что «историк без филологии витает в воздухе, филолог без истории — прижат к земле»), отдавая должное тому, что находил нужным. Недаром А. Н. Деревицкий назвал Юлиана Андреевича «идеалистом, который проникнут возвышенным гуманитарным настроением».
Может быть, единственное, с чем можно согласиться в многостраничной и эмоциональной рецензии П. В. Безобразова (не может же он и вправду во всем быть неправым), — с тем, что «Ю. А. Кулаковский довольствуется поверхностным изложением фактов. Он не старается найти в византийской истории то, что для современного историка наиболее ценно, не вскрывает социальные и культурные основы византинизма, не интересуется общественными движениями, вызывавшими разные события, отмеченные летописцами. Проследить те корни, из которых в V и VI веках развивалось византийское древо, — интереснейшая задача, почти обязательная для ученого, решившегося написать историю Византии. Несомненно, что в византинизме переплелись и объединились три ветви, — азиатский Восток, эллинизм и романизм. Проф. Кулаковский с удовольствием передает подробности придворного церемониала, но не останавливается на вопросе, единственно важном в этом случае: не есть ли византийский этикет порождение Востока. Он очень продолжительно говорит о монофиситах, но из его книги можно вынести только одно заключение, что монофиситы — еретики, которых преследовали византийские императоры»[29]. О том же говорил и А. Н. Деревицкий: «Это труд, основанный исключительно на литературном материале. Конечно, было бы лучше, если бы во всей полноте были использованы также многочисленные археологические памятники и если бы наряду с политической, военной и церковной историей Византийской империи, на которой сосредоточен главный интерес автора, были с надлежащею рельефностью выдвинуты различные стороны культурной ее истории, — ее искусство, литература, если бы, далее, как это было указано в иностранной (и не только. — А. П.) критике, была установлена более тесная, органическая связь
