По следам Ван Гога. Записки 1949 года - Давид Давидович Бурлюк

от нашего корабля, в капитанской рубке человек в шляпе с толстым лицом с прищуренными глазами сходит с Sobieski на моторную лодку, она быстро делает круг вокруг «Пилота»-буксира… лоцман вывел в океан Sobieski. Качает, ветер, волны в белых гребнях: «будет купать» — сказал бы Додик. Мы с папой сидим на деревянной скамье для 5 человек; в лиловой дымке тонет Джонс-бич{13}, а дальше линий не видно. Гонг на обед. Мы с папой идём спать в каюту № 329 — на 8 человек, но сейчас занятую только нами. Качает, трудно слушаются замки чемоданов. Маруся надевает ночную рубашку — подарок Рии Риппенбейн{14}, розовую, мягкую, тёплую и залезает в койку головой к двери. Качает: «крепись, моя дорогая, мы едем для искусства, нам нельзя уже откладывать путешествия; трудно, неудобно, но это необходимо для нашего успеха», — говорит папа, ложась в другую койку ногами к двери. Качает, качает, шумит ветер вентиляторов, горит в каюте электричество, Маруся привыкает к новому жилью.

24 сентября, 8 часов утра, 1949 года

Папа ушёл в умывальню. Стук в дверь, и сыплются заботливые слова: «Леди, леди, как ты себя чувствуешь, ты не обедала вчера, вставай, вставай, завтрак приготовлен, день солнечный, ветер, качает, вставай, вставай», — щебечет лакей итальянец Донато. Синее, синее как океан, небо, облака; итальянцы — крестьяне, старые, отдавшие молодость, счастливые годы, Америке — они одни, без детей, старые женщины крепко зажали изработанными, измочаленными руками (жилы видны) увесистые ридикюли; в них всё, что дали им годы труда — крохи, упавшие от продажи фруктов, мехов (красильщики), мороженого, сигар, вина, хлеба, сыра, платья, газет, мяса. Мы едем туристским классом. Третий класс — ниже, в трюме спальни общие для мужчин. Наш стол обеденный № 7. Сидит за ним 10 человек, из них 5 с Папой и француженка с двумя детьми: Патриком — растрёпанные светлые волосёнки до плеч, глаза чёрные, ему 4 года; Мишель — один год, она начала ходить два месяца назад. Детки упитанные, крепкие, с матерью делят они одну порцию еды: закуски, суп, или кашу из риса, жаркое — мясо с картофелем, бобами, салат, политый крепким уксусом, пирожное, кофе или чашку чая, одно яблоко или апельсин. Их отец остался в Чикаго, они едут к родным во Францию и выходят вместе с нами в Cannes.

Бланк с изображением парохода «Собески». Фрагмент

Маруся с папой — места имеем около стены, когда качает, все стаканы и ложки плывут в нашу сторону. Напротив нас три итальянца из Калифорнии. Владелец сада 60 акров с седыми густыми волосами и красным лицом, чисто говорит по-английски, не возвышая голоса, в саду его растут вишни, абрикосы, сливы, апельсины. Рядом с владельцем сада его рабочий, лысоватый, с большими серыми глазами, утиным носом, весь в поту, капельки покрывают всю его голову с редкими волосами, лоб, щёки, он вытирается синим смятым платком, трёт и глаза, которыми он смотрит на меня, «как дитя», застенчиво, «исподлобья». Маруся даёт ему прозвище «Вишня». Вишне 48 лет, он не женат, его работа в саду — цветущем и зреющем.

Мои дорогие детки, наш привет всем, берегите малютку. Мама, папа Бурлюки

Рукопись М. Бурлюк. Последняя страница первого письма

Д. Бурлюк. Автопортрет с Марией Бурлюк. 1941

II письмо книги

— Как вы оберегаете вишни от птиц? — Никак — всем хватит, птицы съедают только с верхних веток, а лучшие внизу, в листьях.

Третий — приятель владельца садов, с громким гаркающим голосом, с лысиной, с длинным носом и толстыми розовыми щеками, с глазами выцветшего осеннего неба.

Гаркало не женат, ему 46 лет; имеет лавку вина и продуктов; даёт деньги всякой церкви, босяков кормит сэндвичами, но за пищу они должны ему отработать, прибрать, подмести двор и постричь траву.

Гаркало любит острить: «В этот кувшин с водой пустим золотую рыбку».

На завтрак и обед на столах стоит по три графина с красным вином. Еды смачные, от свиного сала и мяса, и вкусно пахнут. Но Маруся и папа не едят этой пищи (почти вегетарьянцы). Утром — булку с маслом, чай, папа — кофе; за завтраком — несколько ломтиков томата, огурцов, яблоко или апельсин и чай горячий с лимоном. За 12 суток езды, кроме обилия мяса, рыбу дали 2 раза, раз — курицу и утку; а в именины капитана 1 октября 1949 года был устроен пир «обед индюк», еды было — горы! Бедняки-крестьяне, итальянцы, приехав в Италию домой, никогда уже такого обилия пищи не увидят. Вокруг звучит итальянская, французская речь, Маруся с папой говорят по-русски, после еды идём гулять по палубе, ветер, волны синие, синие.

24 сентября, суббота

Маруся сидит на лавке около четырёх итальянок толстых, старые лица в морщинах; все четыре итальянки быстро, быстро говорят, одна из них горько плачет, повторяя «что я могу сделать, они глупые». Маруся дремлет около расстроенных, опечаленных женщин, дети которых выросли, завели семьи, детей. У плачущей три сына и две дочери.

«Я восемь лет тому назад, — рыдает итальянка, — сыграла три свадьбы за один год, это стоило больших денег — пять тысяч, женила двух сыновей и выдала замуж старшую дочь, ей сейчас 28 лет, у неё родились две девочки 7½ лет и 5». Отец их был убит на европейском фронте. Три месяца тому назад тело его привезли домой в Америку и похоронили с почестями, это хорошо; но на детей Терез получает на старшую 18 долларов в месяц, на маленькую — 15; этого хватает им только на молоко, а где взять башмаки, одёжу и всё необходимое? Терез имеет страховку в 10 тысяч; она с детьми жила с нами в нашей квартире, утром детки бегут на мою кровать и так просят: «Бабушка, дорогая, вставай, приготовь нам тост, дай молока, яичницу, мама спит». «И я должна встать, — продолжая плакать, говорит итальянка, — и опять заботиться, а это значит растить новую мою семью, но мне 59 лет и сил я не имею. Майк болен астмой, нашу торговлю фруктами во Флошинге{15} забрал старший сын. Мы прожили в Америке 39 лет на одном месте, я с невестками жить не умею, им всё мало, они устроены при моих детях, их мужья зарабатывают только 50 дол. в неделю, а эта