По следам Ван Гога. Записки 1949 года - Давид Давидович Бурлюк

Арль. Собор святого Трофима на почтовых карточках: внутренний двор с галереей и портал

16 октября 1949 года

В 9 часов утра пили чай и кофе в отеле «Форум», что делаем ежедневно для сохранения приятных отношений с сестрами Катериной и Марией Oggier{37} — платим 320 франков за две большие чашки кофе и чая с горячим молоком и за 4 слоёные булки (бриоши) и катушечку масла.

Сёстры Oggier перешагнули за пятьдесят, швейцарки, утонувшие в заработках денег. Под их ферулой, ярмом, три женских прислуги и два худых, более чем тихих, высохших старика — они дежурят у входа, чистят обувь и носят чемоданы приезжих.

С 11 часов до 12½ дня мы были в музее Lapidaire. Остатки архаики не только учат современного художника разнообразию способов выражения, но они также сообщают ему мудрость умения опускать ненужные детали. Знание ударов случайного: ветра, холода, бурь, дождя, невежества и детской злобы варваров, крушащих прекрасную мраморную беззащитную статую античной красавицы и в примитивной похоти отламывающих ей руки, ноги, голову, дырявящих пастушеским посохом промежности…

Арль. Музей Лапидер в стенах церкви св. Анны

Слева — колонна с «Голым человеком»

Папа сделал несколько рисунков: «Голый человек» с растрёпанными волосами, с корзиной винограда на плече, на фоне высеченных из камня листьев. Лицо человека почти стёрлось, но сила крепкого телом этого хозяина древней земли осталась. Затем были нарисованы петушки — их приносили в подарок храму, ища излечения от «дурного глаза» или болезни. А также удачным оказался рисунок, темой для которого послужил античный барельеф, изображающий неведомых мирных супругов.

В воскресенье в Арле все лавки закрыты, нет грузовых автомобилей, не слышно криков детей и не видно жителей, среди такого безлюдья и тишины достигли улицы Mireille, идущей вдоль насыпи железной дороги к юго-востоку от города.

Эта улица во времена Ван Гога была просёлком. Почти все деревенские этюды Ван Гога написаны в садах и на полях за нею. Измученный духотой и скудностью парижских кварталов, где Ван Гог прожил с марта 1886 года по февраль 1888-го, художник искал деревни, в нём горело чувство восторга перед природой, которое так ярко изобразил Эмиль Золя, когда его Нана в деревне под струями дождя восхищается зелёными побегами салатной грядки{38}.

Мы принесли с собой книгу снимков с картин Ван Гога, и теперь в гостиной с цветным каменным полом директора школы с площади Lamartine Mr Garagnon{39} просматриваем, один за другим, все этюды, написанные художником в Арле.

Mr Garangnon женат на Елене Serret. Её покойный дядя, Феликс Serret (1867–1937), хорошо знал Ван Гога. Когда Ван Гог был в Арле, Феликсу исполнилось 25 лет. В 1925 году сестра жены Theo Ван Гог ответила на его письмо{40}. Текст этого письма любезно предоставлен нам, и мы его воспроизводим здесь{41}.

Vincent Van Gogh

Я встретился с Ван Гогом, с этим великим художником, имя которого, увы, было признано лишь через большое время после его смерти, в середине прекрасного лета 1888 года; наша встреча имела место в поле около Sassy. Он сидел у дорожки, ведущей от фермы, и был занят живописью; большими ударами кисти он изображал [строение], защищенное от северного ветра двумя или тремя горными кипарисами, любимыми деревьями художника.

Так как я хорошо знал его, встречаясь с ним у токаря по имени Maurice Villaret, мастерская которого расположена около площади Lamartine, поблизости от дома, арендуемого Ван Гогом, то я вступил с художником в беседу, расположившись на траве. Во время разговора он продолжал усердно работать над своим холстом.

Я позволил себе спросить, продаёт ли он свои работы, с улыбкой и с оттенком грусти вот что он сказал:

— Нет… кроме того, я ничего не предпринимаю для этого, у меня нет коммерческой жилки. Но случается, что необходимость вынуждает меня делать это — так, например, на последней неделе я расстался с холстами, которые особенно были мне дороги — на одном был изображён точильщик ножей со своим станком под платанами на бульваре des Lices, на другом — старый бродяга, закусывающий своей коркой хлеба на краю канавы у подножья холма Montmajour{42}. Я продал обе картины всего за 300 франков антиквару на площади Rond-Point des Arènes.

И после короткой паузы художник прибавил, покачав головой:

— Не будем говорить более об этих холстах, в которые я вложил всё моё сердце, всю душу мою!.. Это причиняет мне боль.

После этого, обменявшись несколькими банальными фразами, я оставил Ван Гога в спокойном и диком месте, в котором художник стремился найти уединение и вдохновение…

И по дороге домой я спрашивал себя, как продолжаю спрашивать до сего дня, что случилось с этими неизвестными миру холстами, которые может быть являются выдающимися шедеврами художника-гения, каким был несчастный Van Gogh.

Felix Serret

Брату покойного, отцу Елены, Фредерику Serret теперь 80 лет, он помнит Ван Гога; по его словам, его мать несколько раз давала художнику чашку супа, когда Van Gogh писал поблизости их дома на улице Mireille.

Фредерик Serret рассказал также историю арлезианки и хитрости доктора Рея, воспылавшего страстями коллекционера, после того как и до Арля, через 25 лет после смерти Ван Гога, докатилась молва о баснословных ценах на его произведения.

История арлезианки — достоверна она или нет, безразлично, — живописует провинциальные нравы, так называемую тину провинции, взбудораженную событиями, возникшими на почве роста славы Ван Гога.

В 20-х годах в Арле проживали оба доктора Rey. Старший, лечивший Van Gogh’а, и младший — Louis{43}. Братья отличались темпераментами. Старший, живого характера, непоседа, был жаден к деньгам. Когда он прочитал в газетах о ценах на картины Ван Гога и вспомнил, что Ван Гог написал его служанку в костюме арлезианки и подарил картину своей модели, то у него возник план по дешёвке отобрать у неграмотной пожилой женщины этот холст, за который в Париже можно выручить аховые деньги. Доктор приехал к арлезианке и, увидев портрет на стене, начал с того, что он и