Родная сторона - Василий Земляк

Вдовье болото

Раньше дед все уклонялся, говорил Зое: «Рано, деточка, — вырастешь, тогда расскажу». А тут вдруг раздобрился, и Зоя поняла, что она уже выросла, и, точно благодаря за доверие, слепо пошла за дедом в старый мир.

— …Да, деточка, давно это было… Вскоре после того, как царь крестьянам волю пожаловал. Вздумалось молодому графу подарить графине на именины живую дикую утку. Собрал он в поместье весь замысловичский люд — наши талаевские тоже пошли — и положил за утку добрую хату и десять моргов земли. Кинулись люди за той уткой во все стороны, только утка тоже не лыком шита — черта лысого, схватишь ее живую! Но какой-то Устим из Качуров[3] — это с тех пор их так называют — утку перехитрил. Теперь Артем, директор нашего эмтээса, этот род продолжает. Выследил Устим утиный выводок, сделал из камыша трубку, чтоб под водой через нее дышать можно было, и таким способом захватил утку на воде, прямо за ноги взял. В аккурат на именины с нею и поспел. Граф утку принял, а за платой велел после именин прийти.

На радостях Устим посватался, первую на селе дивчину взял — к тому же хата и десять моргов земли! По тем временам, деточка, это был большой куш, потому что царь волю посулил, а земли крестьянам не дал. Но граф обманывал Устима, тянул с уплатой, пока совсем не выгнал из поместья, да еще пригрозил в Сибирь сослать.

Пошел Устим жаловаться на графа в город, в губернию — не помогло. Тогда написал прошение самому царю и пешком отправился в Петербург. Много по дороге лаптей сплел, потому что долго, говорят больше года, не было Устима в селе, а принес все-таки графу на своем прошении царскую надпись.

— Сам царь написал? — удивилась Зоя.

— Нет, дитятко, не царь. Устим того царя — чтоб ему холера в бок — и в глаза не видел. Куда там мужику было пробиться к царю! Но когда шел обратно домой ни с чем, то в каждом селе про утку рассказывал. В одном русском селе талаевский ходок заночевал у молодого учителя. Видать, учитель был не простой, за народ стоял. Чтоб напугать графа, он надписал на прошении, что негоже, дескать, графу слово дворянина не выполнять и быть в долгу перед мужиком. И подписал прямо как царь. Граф страх как напугался, увидев эту подпись. А все-таки ни хаты, ни земли Устиму не дал. Сказал, что по царскому повелению, которое будто бы ему по почте пришло — вон какой жулик был! — он самое большое болото Устиму дает: «Осушишь его — и станешь таким же богатым, как я». Для бедного мужика и журавль в небе — добро. Принялся Устим осушать болото, охочих крестьян в компанию набрал. Граф испугался — вдруг Устим и в самом деле осушит болото — и подал в суд бумаги, чтоб отобрать болото обратно. Но до суда не дошло. Простудился Устим на болоте и умер. А, говорят, сильный был человек. И то сказать — из Качуров! Наш Артем вон какой, хоть теперь и помельче народ пошел.

Умер Устим… И приглянулась графу его славная вдова. Позвал он ее к себе, дал ключи и говорит: «Быть тебе ключницей у меня, а не в болоте гнить…» Только напрасной была графская затея. Не согнулась перед ним вдова-красавица и швырнула ключи графу промеж глаз. Стал он подстерегать ее на безлюдье, чтоб силой взять. И подстерег-таки — в лесу грибы собирала. Кинулась наутек, а он вдогонку. Вот тут-то, видать, и пришла вдове в голову мысль заманить графа в болото, как Русский Рыцарь когда-то заманил в пропасть врагов. Свернула в трясину, но граф догадался, повернул назад. Сбежались на вдовий крик пастухи, но уж засосало ее, только седая голова чуть виднелась — сразу поседела, вот как любила вдова жизнь! С тех пор и пошло — Вдовье болото…

Зоя поднялась и, посмотрев боязливо в ту сторону, откуда тянуло болотом, в отчаянии спросила деда;

— А графу, какая графу кара была?

— Э, деточка… Какая богатому кара в те времена могла быть? Подало село в суд, а суд докопался, что надпись на прошении не царь писал, а сам Устим, хотя тот, бедняга, и писать не умел. Посмертно присудили обоим — Устиму и его вдове — вечную каторгу за неуважение к царю. Такие, деточка, были в наших краях времена — ой, тяжкие!.. Никакой правды не было для бедных людей. Я тоже немало горя хлебнул…

Дед Евсей вытряхнул из трубки пепел, снова набил ее табаком и раскурил. А Зоя затуманенным взглядом смотрела в чащу. Перед глазами стоял могучий Устим и его красавица жена. Она почему-то представлялась Зое босой, в белой вышитой сорочке, с расчесанными на пробор поседевшими волосами и лицом такой сияющей красоты, что Зоя даже не знала, с кем сравнить ее.

Дед Евсей заметил волнение внучки и упрекал себя за то, что рассказал о вдове. Надо бы еще подождать. Чего доброго, нападут на девчонку страхи! Он послал Зою загнать на ночь телят, а сам принялся ладить курень. Ловко связывал снопики из сухого болотного сена, что собрали прошлой осенью, сложили в копны, но не вывезли: плохое оно в этих местах — жесткое, старое, скотина его не ест, а на снопики годится, — хватило бы только на курень. Прикинул, сколько его осталось, и стал делать снопики поменьше. Загнав в кошару телят, Зоя подошла к деду, взяла у него из рук готовый снопик и, оглядев, спросила:

— Что это вы, дедушка, так замельчили? Курень протекать будет.

Ничего не ответив, дед Евсей захватил большую охапку сена. Но не успел накрыть курень, как дождь неожиданно посыпался крупными теплыми каплями. Оба молчали, потом Зоя сушила верхнюю одежду над костром, оставшись в одном байковом платьице. Дед Евсей тоже подсушивал свою безрукавку. Внимательно поглядывая на Зою, он только теперь заметил, до чего осунулась девушка с тех пор, как они перешли со стадом в лес.

Дед Евсей заботился о харчах, чтобы внучка поправилась. Но, видно, он успел забыть за свою долгую жизнь, отчего может сохнуть молодость, а может, ничего и не знал про Бурчака, которого высматривала внучка на всех тропках, что сбегались сюда.

Даже тетя Фрося — на что уж частый гость в этих местах — и та не приходит за ландышем, усыпавшим всю опушку. Странная эта тетя Фрося! Любит свежую копейку, все перепродает в местечке на ярмарке и складывает деньги в чулок, который носит за пазухой. Говорят люди: в город переезжать готовится. Ее муж, Иван Вареник, которого запросто зовут дядей Ваней, работает в Замысловичах парикмахером от кооперации. Стрижет, бреет, закручивает девушкам кудряшки и будто ничего не знает о жениных намерениях. Что-то с нею случилось, если не приходит. Верно, на чем-нибудь другом денежку выколачивает. А Зое так не терпится расспросить, что нового в Замысловичах, украдкой выведать у тети Фроси, как там Бурчак.

Допоздна переливается по лесу печальная Зоина песня, а на болоте будто кто-то исподволь подхватывает ее. Кажется, что это подпевает вдова, становится жутко, и Зоя спешит в курень. А утром, когда она еще спит, дед Евсей замечает на росе ее поспешные следы и тихо улыбается в белую прокуренную бороду.

Иногда дед оставляет спящую внучку одну и выходит на дорогу, чтобы поприветствовать с добрым утром самого раннего человека в районе, Артема Стернового (из Качуров), поговорить с ним о том, о сем. Но после своего рассказа дед лишил себя этой возможности — ведь детям особенно страшно, когда они просыпаются одни среди леса и рядом никого нет.

Между тем Артем предположил, что дед отправился со своим хозяйством куда-нибудь в глушь, на лучший выпас, и не скоро появится снова в здешних местах.

Не из одного родника Артем Стерновой воду пил, не из одной печи хлеб ел. Но такой воды, как эта, и такого хлеба, как Марта пекла, кажется, нигде не пробовал. Хлеб — дело ясное, просто привык к нему. А вот вода! Говорят, какой у воды вкус? А вкус есть! Любил, очень любил воду Артем из этого родничка на опушке. И за то, что она свежая, прозрачная, чистая, и за то, что пьешь ее прямо из родника, вот как только что напился: наклонился и припал потрескавшимися губами к студеной воде.

Смотришь на родник, а он льется без конца. Утолишь жажду, сядешь, слушаешь… Вода булькает, как сытый перепел в перезревшей пшенице, а мысли мчатся куда-то, и не успеваешь охватить воображением эту даль.

Артем опустился на травку вблизи родничка и только сейчас заметил, как увязли в песке колеса машины. Подумал: «Ничего себе дороги в наших краях — сколько работы!» Закурив, перевел взгляд на кустарник. За молодым ольшаником начиналось Вдовье болото. В старину, говорят, оно тянулось далеко, подбиралось под самые Талаи, а оттуда гнилыми рукавами шло дальше на север, к Пинским болотам. Но время обрезало болотные рукава. Тогда проложили люди эту дорогу и как бы подчеркнули ею свою мнимую власть над болотами. И, возможно, неизвестный смельчак, впервые проехавший здесь некованым колесом, еще видел в глубокой колее угрожающий отблеск мутной воды…

Смутно представил себе Артем этого смельчака и вспомнил почему-то, как когда-то по этой дороге он проехал вместе с отцом. С тех пор прошла добрая треть века. А казалось, было это только вчера.