Родная сторона - Василий Земляк

Смутно представил себе Артем этого смельчака и вспомнил почему-то, как когда-то по этой дороге он проехал вместе с отцом. С тех пор прошла добрая треть века. А казалось, было это только вчера.

…Они тогда везли березовые веники в город, чтоб купить на зиму соли. Оба были в новых лаптях, но свитка одна на двоих. «Пополам грейтесь», — кинула мать с порога. Отец сел рядом, осмотрел большую связку веников на задке и передал Артему кнут: «Погоняй, сынок, через Вдовье болото». Артем дернул вожжи, и подслеповатая кляча удрученно тронулась в путь — должно быть, беду чуяла… Ехали молча. Лишь тихо поскрипывала повозка и, словно прорванные мехи, сопела клячонка. Осенний ветер развевал на ней обтрепанную гриву, забирался Артему под сорочку и колол холодными иглами — так и тянуло шмыгнуть под отцовскую свитку.

За селом повеяло сыростью. Отец накинул на Артема свитку и показал на север: «Вон то, сынок, и есть Вдовье болото». Потом набил длинную трубку, высек огонь, кашлянул в кулак и взял у Артема вожжи. «А теперь, сынок, ступай домой да слушайся матери, потому что ты в семье самый старший». Прижал крепко к себе, помог слезть с повозки и уехал…

Долго стоял Артем, мял в руках свитку и смотрел вслед отцу до тех пор, пока тот не скрылся в лесу. Тогда не было здесь ни кустарника, ни этого родничка.

Только старые осокори перешептывались над дорогой да кувшинки испуганно покачивались на болоте. Страшно стало. И побежал Артем к селу так быстро, что ветер не мог его догнать.

А позже мать сказала шепотом, чтоб младшие не слышали: «Поехал наш отец к Николаю Щорсу».

И пальцем погрозила — люди, мол, в селе разные… Лишь тут смекнул Артем, почему такими тяжелыми были березовые, веники и почему так сопела лошаденка…

Как святыню, берег Артем тайну. Но село вскоре само заговорило. И стали талаевские бедняки Артему вместо отца.

…К тихому биению родника примешалось тревожное шуршание камыша. Кто-то крикнул, будто звал на помощь. Артем порывисто поднялся и в то же мгновение заметил на болоте белый платок.

— Марта?! Каким ветром?

Она устало улыбнулась.

— Нашим…

Артем оглядел с головы до ног свою приземистую Марту, в подоткнутой юбке, в запачканной белой блузке, с лукавыми, чуть прищуренными глазами, и добродушно рассмеялся.

— Смейся, смейся! — сказала жена, поправляя юбку. — Скоро совсем не узнаешь.

— Кого? Тебя?

— Да нет! — возразила Марта, хотя имела в виду и себя. — Болота не узнаешь, вот что.

Артем насупил серые мохнатые брови. Болота… Столетиями окутывались они густым туманом, жадно пили солнечный свет, а на человека дышали промозглым холодом, прятали от него самые плодородные земли Полесья. «Добыть их, проложить бы по ним борозду!» — мечтали люди из поколения в поколение, но руки не поднимались — сил было мало. А теперь… Артем положил на плечо Марты жилистую руку.

— Хорошее дело задумали в Замысловичах, Только взвесьте все как следует. Может, еще рано?..

Она стояла в задумчивости. Осторожно сняла руку мужа с плеча, на какое-то мгновение задержала ее в своей.

— Нет, Артем, не рано, — и пошла к роднику. Села на пенек, на котором отдыхали путники, а Артем подпер плечом старую, но необыкновенно белую березу — только на Полесье березы так долго сохраняют свою свежесть и белизну.

Марта украдкой поглядывала на мужа, любовалась его силой, гордилась им и боялась признаться себе в том, что иногда завидовала ему. Ей казалось, что всюду, где он проходит, след остается. А она оглянется иногда и никакого следа после себя не видит.

Артем уловил на загорелых щеках Марты знакомый ему румянец. В такие минуты грусть и радость уживались в ней одновременно. Он помнил это выражение еще смолоду, когда Марта, бывало, ревновала его, и теперь радовался тому, что так много из того, что он в ней любил, она пронесла сквозь годы, не растеряла на дорогах жизни. Подошел, склонился над нею, как над ребенком, которого боятся разбудить, сдвинул платок на плечи и почти неслышно провел рукой по черным, как спелая бузина, косам. Марта подняла голову.

— Как ты думаешь, Артем, с какой стороны нам браться за болото?

— Со всех сторон, — и рука его описала круг в воздухе. — Только не одним, а вместе с Талаями.

— Это как же?

— А так — объединиться. Одной вашей силы для такого дела маловато.

Оба согласились, что Талаям необходимо объединиться с Замысловичами. Артем пошел к машине, а Марта к ручью — ноги мыть. И лишь когда зачерпнула пригоршней воды, спохватилась, что не спросила, придет ли он обедать.

В камышах тревожно шептался ветерок. Недолго ему там гулять, ой, недолго, если Замысловичи соединят свою силу с Талаями! «А соединят ли?» — с тревогой подумала Марта, склонившись над ручейком.

А неподалеку, в густом орешнике, стояла Зоя с обливным кувшином и колебалась: подойти или нет? Тем временем Марта надела туфли на босу ногу, поправила платок и, перейдя дорогу, свернула по полевой тропинке к селу. А может, догнать? Сказать ей: «Марта Ивановна, я слыхала ваш разговор о болоте!»

Зачерпнув воды, Зоя поставила кувшин на притоптанный бугорок возле родничка, подоткнула юбку, как бывало перед забегом на школьных соревнованиях, но в это время из лесу донесся хрипловатый голос деда. Девушка заколебалась, потом схватила кувшин обеими руками, чтоб не расплескать воду, и бегом заспешила к куреню.

— Дедушка Евсей, дедушка Евсей! Новость!

— Эй, девка, погляди-ка, где твоя вода! — заметил дед, показывая половником на мокрую Зоину юбчонку.

Зоя поставила у костра, на котором упревал борщ, полупустой кувшин.

— Слышите, дедушка, Замысловичи хотят Вдовье болото осушать…

— Болото осушать?.. — встревоженно промолвил дед. — А ты, случайно, не плетешь, девушка?

Он обложил жаром чугунок с борщом, легко выпрямился и, опираясь на рогатинку, служившую ему кочергой, пошел к болоту. Зоя взволнованно шагала за ним. Дорогу им перебежал, наверно ужаленный оводом, еще не слинявший озимок. Зоя позвала его: «Минь-минь-минь!..» Теленок доверчиво остановился и, поразмыслив, тоже пошел за Зоей поглядеть на болото. Дед стоял сосредоточенный и строгий.

— Эх, и земелька под ним, черт его побери! — не по-старчески круто повернулся он к внучке. — Ты хорошо слыхала или так, показалось?

— Все слыхала. Подойти не осмелилась.

— А надо бы подойти, порасспросить.

— Опять Марта Ивановна стала бы стыдить: зачем это ты, девка, школу бросила?

Дед Евсей шагнул к Зое, тепло, по-родному, взял за белый вышитый воротничок.

— Вот что, — предложил он, — сбегай к Калитке и доложи ему все, как было. Скажешь — замысловичане собираются болото осушать. Нам от этого дела нельзя отстать. Если они осушат, то они и землю заберут, а Талаям фига достанется. Только гляди, чтоб все было в точности сказано. Да заодно прихвати харчей. — Он опустил голову. — Скажи Усте, пусть сала даст! Перебьемся до покрова одолженным, а там отдадим…

Зоя скрылась в кустарнике. А дед по-хозяйски похаживал вдоль болота, мерил его пристальным взглядом и все приговаривал:

— Эх, и земелька под ним! На все Талаи хлеба до отвала хватило бы. И ленок от такой земельки не отказался бы… Эге-ге, какой еще ленок вырос бы! Беда, если наши хозяева не захотят связываться с болотом. Всю земельку тогда Замысловичи заберут, а ты, дед Евсей, сиди опять без хлеба, потому что ты, видишь ли, не замысловичский дед. А это немножко не по правде выходит. — Он оглянулся, и ему стало смешно и обидно, что, кроме теленка, тоже глядевшего на болото, его больше никто не слушает…

Зоя раззванивала по селу свою новость. Но бывает так: ударит большой колокол на каланче, да не поднимет тревоги. А вырвется маленький колокольчик и так задребезжит, что поднимет и живого и мертвого. Есть такие колокольчики и в жизни. Их не видно, но они есть, и как только что-нибудь случается, они сразу — день-дзелень — и пошли петь! И не перебьешь их никаким звоном…

Большую новость о Вдовьем болоте неожиданно перебил маленький колокольчик: в Талаи едет профессор… «Не Живан ли?..» — сгорала от любопытства Зоя.

Живан

Председатель колхоза Филимон Товкач забеспокоился. Сколько стоят Талаи — сюда профессора не приезжали, и вдруг на тебе!.. Раскраснелись и без того румяные щеки у Зои Мизинец. Неужто сам Живан? Она переглянулась с Павлом Порошей: как ты, мол, думаешь? Только бухгалтер Кондрат Калитка держался удивительно спокойно и с несвойственной ему медлительностью прикидывал на счетах, сколько пшена выписать Пороше. Наконец он назвал цифру и смерил Порошу воспаленными глазами.

— Гусята пасутся, пусть бы и цыплята паслись. Что-то слишком пузатыми они у тебя стали. И творога им и пшена… Скоро меду для них попросишь.