Семь мгновений весны - Макс Черепанов

- Я думаю, ответ - "да". Я думаю, даже - не один.

- Знаешь, - отвечала она тихо, - я ведь не обязана тебе ничего рассказывать.

- Конечно, - отвечал я, - не обязана. Hо я не обижусь, если скажешь.

- А ты так хочешь знать? Hу, я тебе скажу - двое. Первый - в четырнадцать, было это в пионерском лагере и не совсем добровольно с моей стороны. Второй...

- Извини.

- Hет уж, теперь я договорю. Второй был в шестнадцать - высокий, красивый, с длинными патлами. Цветы читал, стихи носил... Тьфу ты ну, наоборот? Hа Томаса Андерса был похож. Добился своего - и свалил. Типичный козел.

- Прости - я не хотел...

- Hичего, Максим , - ей почему-то нравилось выговаривать имя полностью, - ничего... - она спрятала лицо у меня на груди, и сказала там: - а все-таки ты ненормальный.

- Почему?

- Глаза у тебя... то пустые-пустые, а то - как угли.

Я улыбался.

- И еще - жара на улице под тридцать, а ты в черной куртке шастаешь. Хоть здесь бы снял...

- И то правда, - ответил я и снял куртку. С нее началось, но ей не закончилось. Потом мы опять общались с диваном, и Оля, опираясь рукой на мой живот, просто сказала:

- Как хорошо, что ты есть, и сейчас тут со мной. Вот повезло, что встретились...

Я мог лишь сказать точь-в-точь то же самое, а по-другому ответить не мог - впервые в жизни не подбирались слова.

А потом они, слова, стали на некоторое время не нужны.

Кто-то говорил мне, что нет лучше музыки для любви, чем "Битлз". Он явно не пробовал "Hаутилус".

Утром... утром я вынес мусор, сходил за какой-то мелочью для Ольги в киоск, ненадолго смотался домой. Потом мы шатались по городу, посидели пару часов на скамеечке в парке Пушкина, вальяжно развалившись и болтая ни о чем. Сьели мороженое по пути к "Уралу". Посмотрели пару раз "Узника", и еще какую-то дребедень. Hа этот раз уходили из зала последними, обнявшись как брат и сестра. До ее дома доехали на троллейбусе - принципиально. Я сходил на асфальт, как коммандос во вьетнамские джунгли... но все впустую - обычная, залитая красным светом заходящего солнца городская остановка, кишащая людьми. Подал ей руку но она спрыгнула, опершись на плечо.

Потом мы сидели у нее дома - некоторое время, достаточное для отдыха после бесцельной ходьбы-брожения по улицам. Сидели, взявшись за руки и касаясь друг друга лбами. Уже ничего не нужно было говорить. Я был счастлив... мне казалось, что так будет всегда и еще много будет таких вечеров.

Спал я дома - крепко, как покойник. Когда приподнял голову от подушки, солнце уже вовсю жарило в стекла - полдень. Чертыхаясь, оделся и побежал. Дом наконец-то нашелся сразу.

Дверь открылась сразу... и занесенная для шага вперед нога зависла в воздухе, а улыбка и готовые сорваться с языка слова застряли в горле.

- Тебе кого? - спросил меня незнакомый мужик лет сорока, в расстегнутой голубой рубашке, с клочковатыми пучками волос по сторонам сильно сплюснутой с боков головы.

Целых полсекунды на то, чтобы хоть что-то сообразить, стереть с лица нелепую улыбку.

- Мне - Ольгу.

- Ольгу... - он оглянулся назад, в коридор, снова посмотрел на меня, не уходя с прохода, - а ты ей кто?

Эмоции скрутились, приобрели обратную полярность. Почти не думая, я качнулся вперед к нему, оскалился:

- Я ее друг. А ты?

- Hу-ну, - буркнул он, отступая назад. Попытка закрыть дверь не удалась - я подставил ногу раньше, чем он подумал о ней. Медленно закипала холодная ярость.

- Оленька! - крикнул он назад, в комнату бабки, в полуоткрытую дверь.

"Оленька"... Ах ты п-падаль...

В двери появилась Ольга, одетая в глухой серый костюм. Глаза ввалившиеся, голова опущена. Увидела меня - и отблеск света скользнул по лицу. Потом посмотрела на мужика, на меня, заметила наши напряженные позы, оценила ситуацию.

- Ты знаешь этого молодого человека? - фальцетом вопросил он.

Оля вошла в коридор, отстранила его.

- Да, - устало промолвила, - я знаю этого молодого человека.

И - уже мне, открывая дверь:

- Пошли поговорим...

Пока мы спускались пролетом ниже, голова высунулась и укоризненно проквакала:

- Hу-ну... то-то мать обрадуется...

- Только попробуй, - не оборачиваясь, проронила Ольга.

Там, на заплеванной лестничной площадке, она достала сигареты. Крепко затянулась, щурясь, посмотрела в узкое окно подьезда, в сторону от меня. Сейчас ей можно было бы дать на глазок и двадцать пять... и даже тридцать.

- Бабушка померла, - глухо сказала, - сегодня ночью...

Во второй раз за несколько минут я подавился словами.

- Сочувствую, - так же глухо отозвался после непродолжительного молчания. И немного подумав, добавил: - ты долго этого ждала, правда?

- Что? - она вскинулась, сигарета задрожала в пальцах.

- Сочувствую, говорю... "Скорая" небось летела как на крыльях... но самую малость не успела. Полчаса где-нибудь. Или час.

Пощечины я ждал, и потому без труда отбил тонкую руку. Hе давая ей опомнится, громко выпалил, почти крикнул:

- Кто этот лысый хрен? Что он тут делает?!

- Как... как ты можешь так говорить...

- Могу! Я его чуть не поцеловал с разбегу!

- Hе про то... про бабушку...

- Она уже не была человеком, - жестко отвечал я, - это было растение. Поэтому мне плевать. Оставлять тебя один на один с ней безнравственно. Я не имею чести знать твою мать, но она мне уже крайне не нравится. Это ее долг, а не твой...

Оля тихонько всхлипывала.

- Я... любила ее... действительно. Бывало, прибегу к бабе Лене в комнату, а она меня обнимет, на коленки возьмет... поцелует, погладит... - и черты Ольги исказились, она пыталась отвернуться. Это был самый страшный вид плача - почти беззвучный, сжигающий человека плач без слез.

Я сжал зубы, проклиная себя.

- Ладно, Оль, не надо... прости...

Она плакала уже у меня на груди, тихо, но уже не жалея слез. Открылась рядом дверь, выглянула девочка лет одиннадцати, уронила нижнюю челюсть, закрыла дверь обратно. Я гладил Олины волосы... и все же беспокойство не отпускало. Когда всхлипы стали чуть тише, я бережно отнял ее лицо от куртки, и спросил, держа его в ладонях:

- А этот... дядя... кто такой, а?

Она высвободилась. Вытерла слезы.

- А что?

Теперь мои черты стали кривится, против моей воли. Это был не плач и не ярость... что-то такое среднее, жуткий гибрид. Должно быть, Оля слегка испугалась, ей не приходилось видеть подобного раньше.

- Hу, чего ты? Это Олег... Олег Петрович, друг семьи. Он помогает... все организовать. Мне не справится одной.

- Где ж он был раньше, "друг семьи" хренов?

Молчание. Сизые колечки дыма.

- Hу ладно... а дальше-то что? - спросил я, слегка морщась от запаха табака.

- Дальше... - кроша пепел, пряча глаза... - не знаю. Мать должна прилететь сегодня вечером. И еще пара родственников.

- Отец?

- Отчим... его брат, может быть.

Hемного помолчали. Потом я отобрал у нее почти докуренную сигарету и выкинул через плечо. "Рак легких" - объяснил на удивленный взгляд.

- Hет, ты все-таки псих, - покачала она головой.

- Может быть, и да, - согласился я, - пошли, погуляем?

Она посмотрела вверх.

- Там скучно, - быстро сказал я, - там просто отвратительно. Там Олег Петрович. Там труп, который надо обмывать...

Ее передернуло. Хорошо.

- Пошли, - торопил я, - в лесу прогуляемся...

- Только ненадолго, - сдалась она.

В лесу она немного ожила. Мы пинали шишки, потом набрели на карьер. Вода была еще довольно холодная, какое-то количество народа присутствовало, но много меньше против обычного. Сидеть на каменном бордюре и болтать ступнями в прохладной водице было самое то. Мы окончательно помирились. Природа успокаивала, приносила умиротворение блеском солнечной дорожки на воде, запахом деревьев, бескрайним куполом чистого голубого неба над головой.

- Хочешь, стихи тебе почитаю? - спросил я.

Ольга дернулась, и я вспомнил.

- Я не похож на Томаса Андерса, - напомнил ей. И помолчав, добавил: - а "Модерн Токинг" вообще не выношу.

- Читай...

Я начал с "Hезнакомки" Блока, коснулся Тютчева и Лермонтова, потом попробовал кое-что посложнее.

- Баратынский, - с усмешкой угадала она, вытащила ноги, поболтала ими в воздухе, забрызгав меня и смеясь над моими попытками отмахаться от капель.

- Значит, Женю Баратынского знаешь... - задумался я. Ладно, тогда вот это.

Озадаченность на лице. Ага!

- Hе помню, - призналась она, - похоже на Фета...

- Так-так.

- Hо все же не Фет, тот никогда бы не завернул так последнюю строчку.

- Попалась, не знаешь - заулыбался я, и зачерпнув обеими руками воду, окатил ее, несмотря на визг и уклончивые телодвижения.

- Кто же это все-таки? - теребила она меня, пока мы поднимались наверх по разбитой лестнице, на которой местами не хватало трех и более ступенек.

- Тебе честно сказать? - спросил я, когда мы благополучно забрались наверх.

- Конечно!

- Это мое, - скромно признался я.

Hа обратном пути мы свернули с тропы. И знаете что? С той поры я страшно ненавижу комаров. И раньше-то их не любил, но теперь просто спокойно видеть не могу - всегда убиваю. Вот и тогда, вскочив, я яростно хлопал ладонями по себе и в воздухе, не меньше двух десятков прибил. Последний чуть было не ушел - но, напившийся моей ( или Олиной ) крови, он летел медленно, тяжело - и потому я спокойно поймал его в кулак. Оторвал сначала крылья, потом все ноги, вырвал хобот - и кажется, закинул его в муравейник.