Маска - Емельян Марков

– А почему ты не хочешь? – обратилась она вдруг не к Грише, а к Филе.

– Мое сердце принадлежит другой, – объяснил вполне высокопарно Филя.

– Ну и что? – разумно спросила девица.

– Как что? – не понял весело Филя.

– Какое это имеет значение? Я же не претендую на твое сердце, сейчас разговор о другом, – рассуждала девица.

– Знаю я вас, – ласково отмахнулся Филя, – у вас все наоборот, у дам. Вы вроде о другом, а сами всегда метите в сердце, в самую его середку.

Девица глянула на Филиппа неподобающе преданно.

– Я готова с тобой пойти бесплатно, – пояснила она.

– Я очень благодарен. Проблема в том, что я не готов, – уточнил Филя.

– Еще не готов? – уточнила девица.

– Пока нет, – ответил Филя.

– Как знаешь, – сурово опечалилась девица. – Только это: вы, ребята, не садитесь больше на эту скамейку, если не за услугой пришли. Тут особое место.

Ребята уяснили, встали, пошли прочь.

– Всегда так, – мрачно произнес Гриша. – Клюют на меня, а идут потом с тобой.

В отваге Гриши Настова ревновать к дешевой путане – его высокое нравственное чувство и его атомарная мелочность. Отвага, высокое чувство и мелочность толкнули его в дальнейшем к опыту сдельной любви. Стало трошки колбасить, объяснялся Настов после Клёнову. Упомянутым выше способом, а конкретно – через таксистов, он пригласил – а жил, как и Филя, один, – заблаговременно по-джентльменски постирал носки в раковине, надел мокрыми, по зиме в мокрых носках через таксистов позвал к себе не женщину. Он не решился позвать к себе женщину, у него к женщине от юности установилось ломкое и намаянное, как черная ветка, отношение. Клёнов сразу после их отчисления из училища показал Настову свою тогдашнюю Дарью, счастье с которой настолько Клёнову казалось абсолютным, что он счел уместным ознакомить с ним и завистливых друзей своих. Дарья по молодежному состраданию и компанейскому укладу не обошлась относительно Гриши без подруги, синие глаза которой словно светили целебным синим электрическим светом, синий свет облекал всю безупречную, понурую и удлиненную, как вечерняя тень самой Дарьи, фигурку подруги, будто бы она медсестра, ласково включившая в палате кварцевание. Настов вмиг почувствовал себя хворым и полностью преданным в прохладные, как свежий градусник, пальцы. Поистине же бедственным для Настова стала очевидная ответная приязнь, удручившая, растрогавшая его до полного ожесточения. Настов сам был синеглазый, в свечении своих глаз высился, как голубая канадская ель. Союз угрожал чрезмерным совершенством, предосудительной чистотой породы, как у великолепных и редких животных. Чтобы не как у животных, а сложилось как у людей, Настов затрепетал, изломался сразу внутренне, почернел. На пороге своей квартиры исказился так, что явно не из пугливых девушка тем не менее от порога отпрянула, и превратившийся в спрута Настов не нашарил ее щупальцами в перегоревшем свете захламленного тамбура перед квартирой. «Мы, типа, дублеры нашего Филька и вашей Дарьи. Чтобы им не так стремно было, мы должны их синхронно дублировать. Давай и представим, что мы – это они, и оттянем по самое не могу, чтобы им мало не показалось. Они пусть играют в любовь, строят радужные планы, мы же будем друг дружку разделывать и жарить на кухонном столе до полного угара!» – скрежетал он, шаря щупальцами… «Не напоминай мне об этом уроде!» – потом требовала подруга в ответ на участливые вопросы Дарьи.

Да, Настов временно стал уродом, временно оборотился чудовищем, практически безотчетно он рискнул испытать красавицу, прежде чем доверить ей сокровище души своей. Сокровище он словно бы в кулаке приготовил, как свинчатку, когда глумился и корчился на пороге. Но простоватая красавица отказалась вникать в тягостную для нее психологию Настова, ушла в равнодушном бешенстве. Потому Настов решил не звать через таксистов женщину, из опасения перед искусом отдать и ей сокровище своей души за приемлемую плату. Он пригласил одновременно двух женщин.

Почему не целуются? Целовались… Понравилось… Правда, когда они удалились, начало трошки колбасить. И не трошки, а так, что Настов впоследствии предпочитал воздерживаться от повторения таких у себя радушных гостин. Ведь и космическая выправка запоев не помогла справиться с лихой отдачей внутреннего мира после.

Филиппу Настов представлялся с тех пор героем красного фонаря, пусть Настов и вошел в его свет единожды, тем паче он был героем. Дважды герой, трижды герой, четырежды – уже что-то официозное. Официоз нехорош даже в красном отсвете, там он особенно ужасающ. Ван Гог не знал, чем и смягчить пронизанный красным светом официоз. Отнес в бордель свое ухо, завернутое в салфетку. Очень хотел смягчить официоз борделя. Филипп в свидетельство восхищения перед подвигом Настова подарил ему постер с картины Ван Гога «Терраса вечернего кафе», чтобы, если Настова опять заколбасит трошки, он посмотрел с кровати поверх усов на дверь своей комнатки изнутри и умиротворение бескорыстного искусства ответствовало такому же его взгляду.

Филипп приблизился к таксистам, они посмотрели на него проницательно.

– Куда ехать? – спросил один.

– Мне не ехать, – затруднился Филя.

– А что тогда?

– Мне другое.

– Другое?

– Ну да.

– Э, мы дурью не торгуем, отвали, командир.

– Мне дурь не нужна. Мне нужно совсем другое. Понимаете?

– А, совсем другое.

Подошли еще двое таксистов.

– Парень нарывается, – с сожалением констатировал первый.

– Ну что ж… – заинтересованно произнес один из подошедших.

– Я не нарываюсь, – опроверг Филипп, – я слышал, вы в курсе… Мне услуги нужны.

Водилы облегченно выдохнули.

– Ты ясней выражайся. А то можно неправильно понять, – посоветовал первый таксист, – покарауль вон у табачного ларька. К тебе обратятся, – пообещал он.

Филя встал возле табачного ларька.

Подошла. Репетиция свидания. Того самого. Они для другого. А она для этого. Они для ветреных утех, а она для свиданий на ветру. Всегда – ветер или – кажется. Она на этом собаку съела и еще хочет: кажет млечные, как у ребенка, зубки. Запрокидывает голову, словно намекает на близкое, смотрит из-под прикрытых век млечными голубыми глазами. Черный плащ облегает плотное тело, голова, стриженная птичьей шапочкой, непокрыта. Обкатано, ни малейшей накладки, необратимость, зыбучие пески и цепное падение плиточек домино, на черных белые крапинки, на белых черные, закономерно: белые руки, черный плащ, глаза мутнеют и одновременно пустеют на лице, как небо за облаками – гипнотически. Челку вскидывает головой со лба призывно. Улыбка примадонны оперетты, рассчитанная на кипучие овации. Вместо оваций – запутанный, как пряжа, шум улицы. Пряжа улицы стреножит толпу, путается в ногах, у всей разом, затоптали пряжу, шерстяные нити изгвазданы в снегу сиплом, словно его выдули, как слюну, из трубы в оркестровой яме. Рельсы в оркестровой яме, а музыканты мелькают в вагонах. Зрители с платформы пытаются различить: какой же у кого инструмент, что получается глушащий вихрь? Ушными раковинами вихрь вычерпывается из механизированных недр, так в морских раковинах слышно море, в ушных слышится нарастающий гул поезда. Как моллюск нежит свою раковину, так язык нежит ее раковину. Неотвратимо. Город. И – она. Она – это буква «а», остальное «он», «а» провисает, как волосы, нижущие темноту. У этой – короткие волосы, но призывным взмывающим кивком она намекает на длинные, близкие, на букву «а» намекает, щурясь. Пальцы белые, как у музыканта в оркестровой яме. Из-под черного плаща – виолончельный отзвук, жажда смычка, напряжение стальных струн, живых колков и шпонок. Щиколотка приложима к плечу, как гриф, но не ее стойкая меловая балясина, а буквы «а».

– Вы ко мне? – взволнованно, радостно спросила Лидка.

– Наверное, – предположил Филя.

– И не сомневайтесь, вы точно ко мне, – торжественно, интимно сообщила Лидка. – Идем! – пригласила она азартно, припустила скорым решительным шагом прочь от метро в сторону дворов.

– Какая вам нужна девочка? – выведывала.

– Конкретная, – ответил Филя.

– О, у меня все конкретные! – заверила.

– Я не в таком смысле.

– А в каком?

– Я бы хотел по имени Нонна.

Озадачилась.

– По имени предпочитаешь?

– Да, предпочитаю.

– Но у меня не справочное бюро.

– Я понимаю.

– А с чего ты взял, что у меня есть девушка с таким странным именем? Ты оригинал?

– А что, нет с таким именем?

– У меня много чего есть, всевозможный выбор.

– Тем лучше. Так я могу рассчитывать?

– Ты по рекомендации?

– Да, я по очень авторитетной рекомендации.

– Да?.. – Лидка сомневалась.

– Да. Мне вас отрекомендовали как лучшего специалиста.

– Что ж, приятно!.. – Лидка усмехнулась опасливо. – Не знаю, кто ее отрекомендовал…

– Может быть, и знаете.