Иван Калита - Максим Ююкин

— Хотел я вас всех у смертного своего одра собрать, да Юрья, как видно, не дождусь. Прислал он намедни заместо себя грамоту, — князь Данило протянул руку к столику и, взяв с него слегка помятый свиток, на котором темнело пятно от пролитой на него жидкости, протянул его сидевшему на постели Ивану. — Вот, полюбуйся: не пущают-де его переяславцы, боятся, что боле уж к ним не возвернется. Не пущают князя — каково! — Данило язвительно хмыкнул. — А ведь сие и для тебя урок как сядет Юрий на Москве (не вечно же они его, в самом деле, силком держать станут!), тебе у сих своевольцев княжить. Так ты им с самого первоначалу воли не давай, с первого же дня покажи, кто господин, а кто слуги. Да особо на переяславцев не полагайся, окружай себя все боле своими людьми, проверенными, вроде Родиона али Федора Бяконта. Эти не предадут.

Приступ хриплого, клекочущего кашля прервал речь князя. Отпив из чаши и отдышавшись, Данило Александрович заговорил снова.

— Да, с Юрьем мне уже на сем свете не свидеться... А жаль — ему-то как раз последнее отцово наставленье ой как надобно! Вельми он горяч, необуздан, боюсь, наломает дров, — вздохнул князь Данило и вдруг с ласковой улыбкой поглядел на сына. — Вот тебе бы я с легким сердцем передал большое княженье — и разумом, и волею господь одарил тебя превыше всех моих детей. Но запомни накрепко, Иване, — добавил он сурово, подняв указательный палец в предостерегающем жесте, — упаси тебя бог возжелать московского стола из-под брата старейшего либо его потомков — сие есть великий грех! Если же на то будет божья воля — ведь в наше время должность опаснее княжьей сыс; кать мудрено, — по лицу князя скользнула слабая улыбка, тут же погаснув. — Доживете ли хоть вы до той поры, когда князья будут решать свои споры не на ратном поле, а за дружеской беседой? Боюсь, долго еще придется ее ждать... Так вот, ежели божьим соизволением ты займешь когда-либо московский стол, помни, что покуда нет единства в земле нашей, не престанет она исходить кровью и не избавится от постылого ярма. Одному государству должно быть на Руси и одному князю ее блюсти, прочим же князьям пребывать во всем ему покорными! А ведь мог бы стать таким князем, Иване, истинный бог мог бы! Токмо кто ж тебе позволит...

— Не молви так много, отче, — стараясь скрыть свое волнение, произнес Иван и заботливо оправил одеяло. — Тебе покой потребен. Не волнуйся: что бы господь мне ни сулил, честь рода нашего я не замараю.

— Я знаю, знаю... — отозвался Данило Александрович, и в его глазах неожиданно вспыхнули радостные огоньки. Он шутливо похлопал сына по колену. — А все же, что ни говори, не впустую аз, многогрешный, землю-то топтал, а! Что была Москва, когда я здесь сел, — так, скареднейший городишко, почти что село! А ныне сие княженье не из последних на Руси! И Коломной теперь володеем, и Переяславлем. Последнее, положим, не моя заслуга, да ведь важно-то дело!.. Женить вот вас не успел — сие мне пуще всего досадно. Сколько сынов, а ни одного внука увидать не пришлось. Да что уж тут поделаешь! — Князь Данило откинулся на подушки и устало прикрыл глаза. — Ладно, ступай, сынок, что-то я уморился, — ослабевшим голосом проговорил он.

Больше увидеть отца живым Ивану было не суждено.

Чувствуя, как глаза защипала соленая влага, Иван поднялся и вышел из горницы: лучше скоротать вечер за беседой, чем в одиночестве ворошить опавшие листья воспоминаний. Под дверью Юрьевой светлицы протянулась тонкая бечева света; значит, брат еще не лег. Обрадованный Иван дернул на себя витую ручку и услышал раздраженный голос Юрия:

— Ты что, перечить мне вздумал, холоп?! Супротив господина идешь?

— Я твой верный слуга, княже, — с достоинством ответил звучный густой голос, по которому Иван сразу узнал тысяцкого Протасия Вельяминова, — и повеление твое исполню...

— Так в чем же дело?! — крикнул князь.

— ...Токмо негожее ты замыслил, господине. Родитель твой, упокой, господи, его душу, шесть лет держат Константина Романыча в чести великой и не токмо на живот его не умышлял, но даже и к крестному целова-нью не принуждал, желая, чтобы князь принес оное по своей доброй воле.

— Вот мы и увидели, какова эта воля! — насмешливо заметил Юрий и со значением, роняя слова, будто камни, добавил: — Ныне я князь на Москве, и моя воля есть закон. А ежели Константин сбежит? Тогда хлопот не оберемся. Али мало у нас и без него ворогов? Супротивников своих надобно давить нещадно, яко ползучих гадов, не дожидаясь, пока они исхитрятся ужалить!

— Грешное и срамное дело лишить живота безоружного пленника, — твердо произнес Протасий и вдруг заговорил совсем по-другому, взволнованно и горячо: — Молю тебя: одумайся, княже! Воспомни судьбу Святополка Окаянного, не порочь себя и всю нашу землю! Ну какой вред может тебе принести сей несчастный?!

— Да ты, видать, браги опился, холоп! — надменно-презрительно бросил Юрий. — Ступай и исполняй!

— Воля твоя, княже, — тихо ответил Протасий, — твой и ответ.

Дверь отворилась; Иван едва успел спрятаться за ней, чтобы не быть замеченным. Мимо него, опустив, голову, точно под тяжкой ношей, медленно прошел тысяцкий. Первым побуждением Ивана было поскорее известить о намерении Юрия братьев. Едва Вельяминов скрылся из виду, молодой князь бегом пустился по переходу, но, добежав до лестницы, в нерешительности остановился. Правильно ли он поступит, вмешавшись в действия старшего брата? Как-никак, а Юрий глава их рода, и всем Даниловичам надлежит почитать его вместо отца. Кто смеет указывать ему и ставить под сомнение его решения? Не будет ли он, Иван, выглядеть в этом деле как крамольник, сеющий раздор в собственной семье? Несколько минут Иван в мучительном раздумье скреб острым носом сапога крутую деревянную ступеньку. Потом повернулся и медленно возвратился в свои покои. Видеть сейчас Юрия и разговаривать с ним было выше его сил.

8

На следующее утро, спустившись после скверно проведенной ночи в трапезную, Иван сразу понял, что братьям уже известно о вчерашнем повелении Юрия и что без последствий оно не осталось. Юрий сидел на своем обычном месте во главе длинного стола, с подчеркнутой небрежностью откинувшись на спинку стольца, и, презрительно сощурив черные материнские глаза, смотрел на стоявших перед ним, вполоборота к Ивану, братьев Александра и Бориса. Оба молодых князя были одеты как в дорогу и, судя по всему, не собирались разделять со старшим братом трапезу. Их лиц Иван не видел. Все трое были настолько поглощены разговором, что не заметили вошедшего Ивана.

— Думай о нас что хочешь, а жить под одним кровом с убийцей нам пакостно, — холодно произнес Александр, — и то, что сей убийца наш брат, для нас всего горше.

— Так-та-ак, — с издевкой протянул Юрий. — И куда же вы направиться думаете, ежели сие не тайна?

— В Тверь, — спокойно ответил Александр.

— Что?! В Тверь?! — взвился было Юрий, но, понимая, что выбор братьев был вызван исключительно стремлением как можно сильнее досадить ему и что его ярость лишь доставит им удовольствие, постарался овладеть собой.

— Хороши же у меня братцы, — криво усмехнулся он, царапая ногтем ручку стольца, — к злейшему ворогу рады переметнуться! Ну и убирайтесь к чертовой матери! — крикнул Юрий, махнув на братьев рукой. — Думаете, удерживать вас стану?! Бабы! Слюнтяи! Вам бы акафисты петь в какой-нибудь обители, а не княжить!

— Пойдем, брате: нам здесь боле делать нечего, — сказал Александр, тронув Бориса за плечо. Когда они вышли, Юрий яростно ударил кулаком по столу и грязно выругался. Обуревавшая князя злоба искала выхода, и ее жертвой стал первый, кто попался ему на глаза, — молча наблюдавший за происходящим Иван.

— Может, и ты хочешь с ними, отцов любимчик? — напустился на брата Юрий, с отвращением мотнув подбородком в сторону двери. — Давай, не стесняйся! Я никого не держу!

— Зачем ты так, Юрий? — тихо произнес Иван, с укором взглянув на брата.

Юрию стало неловко. Он смущенно отвел глаза в сторону и увидел слуг, которые, напуганные небывалой распрей между князьями, робко толпились у входа с подносами в руках, не решаясь подавать на стол.

— А вы что сгрудились, яко стадо баранов?! — снова завопил князь, радуясь возможности хоть на ком-то сорвать свое раздражение. — Из-за того, что мне с братцами не повезло, я с голоду подыхать не собираюсь!

Мгновенно пришедшая в чувство челядь, как в хороводе, закружилась вокруг стола.

9

Скривив тонкие губы в презрительной и злобной, усмешке, Юрий с глумливой бесцеремонностью разглядывает высокого светловолосого молодого человека в покрытых царапинами и вмятинами доспехах, стоящего перед ним, опустив голову с выражением крайней подавленности. Судя по тому, как вольготно расположился московский князь в резном кресле, подле которого полукругом стоят Александр, Борис (успевшие помириться со старшим братом и, после нескольких месяцев изгнаннической жизни в Твери, возвратиться домой) и, конечно же, неизменно верный Юрию Иван, как непринужденно и даже вызывающе закинул ногу на ногу, как самодовольно пощипывает он кончик уса, Юрий явно чувствует себя хозяином в этой небольшой гриднице, стены которой ярко расписаны от пола до потолка красной, зеленой и золотой красками, чередующимися друг с другом с большим вкусом. Но Даниловичи не в своих хоромах на Боровицком холме, они в Можайске, который за час до описываемой сцены московская рать взяла копьем, а юноша, который с таким униженным видом застыл перед княжеским креслом, — его подлинный владелец, можайский князь Святослав.