Икона и человек - Евгений Ройзман

Все-таки женщины отличаются от мужчин. Не представляю, чтобы мужчины могли делиться друг с другом такими подробностями. А уважающие себя мужчины тем более.

А среди этих девушек была крановщица Тома, очень красивая, спокойная женщина. У нее муж был очень ревнивый, работал в милиции на Машиностроителей, 45, и каждую смену встречал ее возле проходной. А со мной в бригаде работал один парень, и у них была любовь. И рядом с цехом стояла такая будочка, уж не помню, что в ней хранилось. А у Васи был ключ от нее. И он минут за пять до обеденного перерыва уходил в эту будочку, а потом туда осторожно приходила Тома. И так каждую смену вместо обеда… Так вот, она в общем девичьем разговоре не участвовала. Не знаю, может, ее все устраивало.

Рассказ

Забирала дочку из садика. Воспитательница сказала, что завтра утренник и дочке надо обязательно быть в нарядном платье. Она запереживала, потому что жили бедно и платья нарядного не было. Но муж должен был сегодня на заводе получить премию, и она, подхватив дочку, заторопилась домой. Мужа еще не было. Попросив соседей присмотреть, побежала в «Детский мир» на Культуры, что напротив кафе «Березка», и увидела замечательное розовое платье. Упросила продавщицу придержать до закрытия, до восьми, и побежала домой.

Пришел муж – она к нему. Он в сердцах:

– Да не дали сегодня премию…

Махнул рукой и вышел во двор, где напротив подъезда стоял стол и мужики играли в домино.

Она очень расстроилась, уложила дочку спать и стала думать. Потом тряхнула волосами и достала голубое платье. Замечательное голубое платье, которое несколько лет назад шила себе на свадьбу. Взяла ножницы, вздохнула и стала кроить.

Когда пришел муж, она ушла на кухню, чтобы никому не мешать. Швейной машинки у нее не было, и поэтому шила она на руках. Деревенская девчонка, она руками умела делать все. К утру платье было готово.

Она разбудила дочку, нарядила ее и заплела в косички голубые бантики. Чудное получилось платье! Дочка очень радовалась.

Она заторопилась отвести дочку в садик, потому что ей тоже надо было на работу.

Муж, выходя из дому вместе с ними, вдруг сказал:

– А! Премию-то дали! Вот, возьми…

Она посмотрела на него:

– Ты что?

А он растерялся и говорит:

– Я хотел, чтобы ты сильнее обрадовалась…

Противостояние

В конце 70-х на Свердловском централе малолетки пошумели. Не то чтобы бунт. Так, хипиш получился. Попкарша (надзирательница) там одна работала, молодая и дерзкая. Своим наглым взглядом малолеток смущала. Они ее подозвали. Она отомкнула кормушку. Ее нежную девичью руку в камеру затянули и за 30 секунд полную ладошку надрочили. Она потом три дня голосила и бегала в санчасть, где ей руку в хлорке отмачивали. Весь маникюр сошел. Но я не об этом.

После этого хипиша малолеток раскидали по всей тюрьме по разным камерам. А двух самых блатных закинули на взросляк, на старый корпус.

Вечер. Общаковая хата. Битком. Сорок рыл. Жара. Духота. Все полуголые, стриженые, запортаченные. Всё в сизом дыму. Курят махорку рубленую, что в ларе по пять копеек. Самокрутки из газет. Бывалые стараются на тарочки для закрутки брать где картинка, там свинца побольше – вроде как и продирает посильнее, поядовитее получается. Скука. Сорок рыл, не зная, чем заняться, шпилят с утра до ночи, чифирят, тусовки нарезают да терки трут. И вот на вечерней проверке открывается дверь и закидывают двух малолеток. Малолеток видно сразу, они в казенном.

Все попрыгали со шконок, повылезали из своих углов – всем интересно. «А что, парни? За что? Откуда?» Один: «Я с Вагонки (Тагил)». Другой: «Я с Динаса (Первоуральск)». «А что на взросляк?» – «Да хипишнули. Попкарше в руку натрухали…» – «Ох, парни, плохо дело! Вы же теперь по политической пойдете». – «Что такое?» – «Так она же, небось, комсомолка!» Ну, в общем, приняли их ласково. Порасспрашивали, поприкалывались.

А в центре хаты – платформа, стол такой дощатый, окантованный железом, чтобы доски не выбили. А к нему приварены длинные скамьи. И вот старшие, кому положено, собрались за платформой, малолеток пригласили. Чаю заварили, хапанули. Отпарили вторяки, подмолодили, еще хапанули. И малолетки туда же, как взрослые, чинно, по два глотка, с карамелькой. Потом один из старших: «А что, которые круче – тагильские или первоуральские?»

Малолетки аж опешили. Ясен пень! Конечно, тагильские. То есть первоуральские. А тут еще земляки в хате нашлись. Одни орут: «Да первоуральские круче!» Другие говорят: «Тагильские малолетки всех блатнее!» Парни-то уж вскочили, готовы друг в друга вцепиться. Старший осадил:

– Э! Вы не на малолетке. Здесь гладиаторские бои не канают. Тот круче, у кого яйца крепче!

Вся камера орет:

– Да, да! Надо проверить!

И к этим:

– Готовы?

Как не готовы?! Страшно, конечно, а куда денешься? За свой город надо постоять. Камера гудит. Одни за тагильских, другие за первоуральских. Старший говорит:

– Тихо. Здесь все серьезно. – И к малолеткам: – Сейчас каждому из вас привяжем к яйцам шнурок. Сядете напротив друг друга. Ты возьмешь в руку его шнурок, а ты возьмешь его. Тянуть будете изо всей силы, поэтому сразу намотайте на руку, чтоб не выскользнул. Кто первый заорет «сдаюсь», тот проиграл.

Малолетки уже начинают снимать штаны. Старший говорит:

– Подождите. Предупреждаю: будет больно. Поэтому каждому сейчас завяжем глаза, чтоб от боли не лопнули.

А малолетки уже раздухарились, им по фиг. Смотрят друг на друга, как Тайсон с Холлифилдом. У каждого за спиной секунданты.

Тут же появились прочные шнурки, сплетенные из распущенных капроновых носков. Малолеток усадили друг напротив друга, каждому надели на яйца петлю и затянули покрепче. И завязали глаза. И вот они сидят, сопят носами, ждут команды. Вся камера повскакала со шконарей, сгрудилась вокруг них.

В ту секунду, когда они сидели с завязанными глазами и шли последние приготовления, между ними аккуратно поставили смазанную маргарином кружку и придавили сверху. И когда подали в руки концы шнурков, их пропустили вокруг кружки так, что каждому достался свой собственный. Камера затаила дыхание. Старший сказал: «Поехали!» И каждый из малолеток, намотав на кулак шнурок, осторожно потянул. Камера притихла.

– Ух ты!

– Больно, блин!

– Черт!

– Ну подожди, псина!

Потянул чуть сильнее – и он, гад, сильнее.

– Ох ты, гнида, ну держись!

– Ах ты вот как, пидор!!!

Тянут все сильнее, боль невыносимая, скрежещут зубы. Вся камера на ушах.

– Тагил, тяни! Он уже сдается!

– Первоуральск, делай! Он сейчас не выдержит!

И тянут, бедолаги, уже в полную силу. Скрипят зубами, плача и захлебываясь от ненависти друг к другу. И каждый понимает, что надо терпеть и тянуть. Камера рыдает. Малолетки стонут от боли и матерят друг друга. С галерки:

– Тагил, х…ли ты тянешь?! Рывками пробуй!

Пробуют рывками.

– Первоуральск, не поддавайся!!!

Хрипят из последних сил. Не сдаются. Камера бьется в истерике…

Что вы думаете? Кто-то оказался крепче? Ни хрена подобного. Услышав эти дикие вопли, в камеру ворвался надзиратель по прозвищу Гангрена, бывший фронтовик. Спалились, потому что на стреме никто не стоял, всем было интересно, у кого яйца крепче. А так бы эти парни просто с безобидной дружеской подначки оторвали бы себе яйца.

Когда они сдернули повязки и поняли, что произошло, то с плачем бросились с кулаками на всю камеру сразу. Еще бы не обидно! Собственноручно со всей свирепостью отрывали себе яйца на глазах у всей хаты, думая, что отрывают их у другого… И Гангрена их успокаивал.

Малолетки, конечно, на всех обиделись. Но им тут же объяснили, что обиженных е…т. Им ничего не оставалось, как тоже смеяться. Малолетки отходчивые. Так они и хохотали, слезы по щекам. Их потом все просили показать яйца. А самым любопытным они даже разрешали потрогать. И то. Яйца у них стали, как хвосты у павлинов. Все удивлялись. Потому как яиц не должно было остаться.

Наутро добросовестный Гангрена написал рапорт. Полхаты отправили на кичу (карцер), а малолеток на больничку. Где они, кстати, встретили свою попкаршу, но уже не проявили к ней никакого интереса.

Если кто-то думает, что я написал о политике в связи с последними событиями, и попробует провести параллели, то они, конечно же, проведутся. Но на самом деле я так, безотносительно… Всем привет!

Подлинная история

Леха Ленку любил. Она честно ждала его из армии. Потом его посадили. Она ждала его из лагеря.

Леха освободился и взялся за ум. Делал любую работу, зарабатывал, помогал всем своим друзьям. Жизнь налаживалась. Переехали на Первомайскую. Ленка нарадоваться не могла.

У Лехи был непутевый друг Вова. Увидев, что Вова болтается без дела, Леха говорит: «Вовка, помоги мне по квартире. Я дам тебе заработать». Вова согласился.

Каждый день утром приходил к Лехе и до вечера циклевал полы, клеил обои и вообще занимался ремонтом. И вот однажды Леха собрался ехать в Михайловск. С вечера предупредил Лену. Утром вышел, Лена еще спала. Пошел на стоянку возле бани заводить машину. Стоял мороз, машина не завелась. Посадил аккумуляторы. С прикуривателя тоже не завелась. Таскали на веревке часа полтора. Не заводится. В общем, никуда не поехал, замерзший пошел домой. Думает, хоть посмотрю, как Вова работает.