Эротический и эротизированный перенос - под ред. М. Ромашкевича

Стерн переходит к довольно перспективному контрапункту между определенными поведениями диад младенец — мать и любовников, которые в сущности идентичны — например, "близостью лиц друг к другу... выполнением особых жестов, таких, как поцелуй, крепкое объятие, прикосновение". Он заключает, что "не только момент зарождения физического языка любви является очень ранним, до-вербальным, но и сам ее язык — это язык действия".

Стерн переходит от публичного поведения к рассмотрению интрапсихического переживания любви, соотнося интерсубъективность в жизни младенца с интимностью взрослых любовников. Он находит, что "инфантильные "корни" и "прототипы" включают в себя намного больше, чем объектный выбор... Они включают по крайней мере особенности физического языка любви; диапазон и глубину интерсубъективного участия; тот способ, которым взаимно создаются смысл и интенсивность потребности для передачи разделяемых смыслов; степень неповторимости выбранного объекта; временные и интенсивные движущие силы процесса влюбленности". Большинство из них регистрируются как моторные воспоминания, как процедурное знание, как сенсорно-моторные скелеты, как эпизодические, а не символические события. Приведя те компоненты любви, которые никогда не достигают сознания, Стерн рассматривает любовь и любовь в переносе на фоне данного континуума, полагая, что "не совсем ясно, существует ли теоретическая пограничная линия между переносом и отыгрыванием в ситуации любви в переносе". Он придерживается точки зрения Лапланша и Понталиса, полагая, что Фрейду не удалось провести явное отличие — или показать связи — между феноменом повторения и феноменом отыгрывания в переносе. Стерн заключает, что хотя отыгрывание может быть сопротивлением, "психоанализ преувеличил... такое разделение на действие и припоминание, не выделяя различные виды действий, которые были хорошо известны Фрейду". Стерн считает, что до некоторой степени аналитик должен позволять разыгрывание паттернов действия, так как единственная "тропа к воспоминаниям лежит в совершении моторного действия". Он заканчивает свою работу постановкой ряда очень важных теоретических вопросов, включая имеющий первостепенное значение вопрос о том, как откладываются воспоминания, роль моторной памяти по сравнению с другими ее видами, различие между действием и актуализацией и, возможно, наиболее важное в его работе, базисное различие между повторением (или припоминанием) в переносе в противовес повторению посредством отыгрывания.

Приведенные краткие резюме не могут охватить все богатство материала, представленного в данном томе. В каждом из эссе открываются глубинные постижения и головоломку!, которые иногда скрыты в самых простых предложениях Фрейда. В то же самое время они содержат новые открытия, которые постоянно совершаются в нашей развивающейся области знаний. Кроме того — хотя это не входило явно в намерения авторов данного тома, — материал проливает добавочный свет на то, что продолжает оставаться крупной проблемой всех модальностей психотерапии: несчастливых, часто трагических разыгрываний эротического переноса и контрпереноса.

Литература:

Jones, E. 1953. The life and work of Sigmund Freud. Vol. 1. London: Hogarth. New York: Basic.

Sulloway, F. 1979. Freud: Biologist of the mind. New York: Basic.

Szasz, T. 1963. The concept of transference. Int. J. Psycho-Anal. 44:432-443.

I. Зигмунд Фрейд ЗАМЕТКИ О ЛЮБВИ В ПЕРЕНОСЕ[3].

Перевод с немецкого М.Вульфа (1923 г.)

Всякий начинающий заниматься психоанализом боится прежде всего трудностей, ожидающих его при толковании мыслей пациента, и задач, возникающих перед ним в связи с воспроизведением вытесненного. Но ему предстоит скоро убедиться в незначительности этих трудностей и вместо этого понять, что единственные и серьезные трудности вытекают из необходимости овладеть переносом.

Из всевозможных, возникающих тут положений, остановлюсь на одном, резко ограниченном как вследствие частоты его и реального значения, так и вследствие его теоретического интереса. Я имею в виду тот случай, когда пациентка делает совершенно определенные намеки или прямо заявляет, что влюбилась в анализирующего ее врача, как могла бы влюбиться любая другая смертная. Такое положение имеет свою как мучительную комическую сторону, так и серьезную: оно настолько запутано и обусловлено многими причинами, так неизбежно и так трудно разрешимо, что обсуждение его уже давно является жизненно важным для аналитической техники. Но так как .мы сами не всегда свободны от ошибок, по поводу которых смеемся над другими, то не очень-то спешили с выполнением этой задачи. Мы всегда сталкиваемся в этом вопросе с долгом врачебной тайны, без чего невозможно обойтись в жизни, но что трудно выполнимо в нашей работе. Поскольку литература по психоанализу имеет отношение и к реальной жизни, здесь возникает неразрешимое противоречие. Недавно я в одной работе пренебрег врачебной тайной и намекнул, что такое же положение переноса задерживало развитие психоаналитической терапии в течение первых десяти[4] лет.

Для хорошо воспитанного человека из публики или неспециалиста — таким является идеально культурный человек по отношению к психоанализу — любовные дела не сравнимы ни с какими другими; они записаны как бы на особом месте, не допускающем никакого другого описания. Если благодаря переносу пациентка влюбилась во врача, то он подумает, что в этом случае для нее возможны только два выхода: более редкий, когда все обстоятельства допускают постоянное, законное соединение обоих, и более частый, когда врач и пациентка должны разойтись и начатая работа, имевшая целью исцеление, должна быть оставлена как нарушенная элементарным событием. Разумеется, мы мыслим и третий исход, который как будто даже совместим с продолжением лечения, — вступление в нелегальные и не рассчитанные на вечность определенные любовные отношения; но этот исход невозможен как благодаря буржуазной морали, так и из-за необходимости соблюдать врачебное достоинство. И все же всякий, обращающийся к врачу за помощью, будет настаивать, чтобы аналитик его успокоил по возможности самым определенным обещанием, что третий исход совершенно исключается.

Вполне очевидно, что точка зрения психоаналитика должна быть совершенно другой.

Возьмем второй вариант выхода из положения, о котором идет речь. Врач и пациентка расходятся после того, как пациентка влюбилась во врача; лечение прекращается. Но состояние пациентки делает необходимой вторую аналитическую попытку у другого врача, тут скоро создается такое положение, что больная чувствует, что влюбилась во второго врача, и таким же точно образом, если она и тут порвет и начнет снова, то в третьего и т.д. ... Этот, несомненно, наступающий факт, являющийся, как известно, одним из основных положений аналитической теории, может быть использован двояким образом: в отношении анализирующего врача и в отношении нуждающейся в анализе пациентки.

Для врача он имеет значение очень ценного указания и хорошего предупреждения против возможного у него контрпереноса[5]. Он должен признать, что влюбленность пациентки вынуждена аналитическим положением и не может быть приписана превосходству его особы, так что у него нет никакого основания гордиться таким "завоеванием", как это назвали бы вне анализа. Об этом никогда не мешает напомнить. А для пациентки создается альтернатива: или она должна отказаться от психоаналитического лечения, или должна примириться с влюбленностью во врача как с неизбежной участью[6].

Я не сомневаюсь в том, что родные пациентки решатся на первую из двух возможностей, между тем как врач стоит за вторую возможность. Но я думаю, что в этом случае решение не должно быть предоставлено нежной — или, вернее, эгоистически ревнивой — заботливости родных. Решающим моментом должны быть интересы больной. А любовь родных не может вылечить невроз. Психоаналитику незачем навязывать себя, но он может указать, что в некоторых отношениях он незаменим. Те из родных, кто согласен с отношением Толстого к этой проблеме, могут и далее обладать женой или дочерью, но должны постараться примириться с тем, что у них останется невроз и связанное с ним нарушение способности любить. В конце концов, происходит то же самое, что при гинекологическом лечении. Впрочем, ревнивый отец или муж жестоко ошибаются, думая, что пациентка избежит влюбленности во врача, если для избавления от невроза она приступит по его настоянию к какому-нибудь другому, не аналитическому лечению. Вся разница состоит лишь в том, что подобная влюбленность, которой предстоит остаться невысказанной и не проанализированной, никогда не окажет такого содействия выздоровлению больной, как это заставляет сделать анализ.