Каштаны на память - Павел Автомонов

Наступило долгое молчание. Стоколос ругал про себя зенитчиков и пилотов-истребителей, не шевельнувших пальцем при виде чужого самолета. Оленев удивлялся умению Андрея вот так четко формулировать доказательства. Большое дело — погрозился кулаком солдат. А Стоколос представил это так, что теперь придется и спать с винтовкой. Иван Оленев не думал, что беда может случиться, хотя и жила застава напряженно. Перемелется. Существует же договор с Германией о ненападении.

Стремительно вошел старшина Колотуха. Присущим только ему лихим движением правой руки он козырнул и, щелкнув каблуками, четко отрапортовал:

— Товарищ полковник! Личный состав заставы построен.

— Хорошо, — ответил Шаблий, — сейчас идем.

— Разрешите? — все еще держал руку под козырьком Колотуха, искоса поглядывая на Оленева: дескать, вот как нужно говорить с командиром.

— Идите!

— Есть! — Колотуха молодцевато повернулся, чуть качнувшись, и прошагал так, что даже эхо четко прошагало по комнате.

— Вот служака! Такому хлеба не давай, лишь бы маршировать да командовать! — прошептал Оленев Андрею, выходя из канцелярии.

Оба стали в строй, когда к бойцам подошли полковник Шаблий и капитан Тулин.

— Товарищи пограничники! — обратился Шаблий. — Скрывать от вас не стану, да вы и сами видите, что на той стороне границы собираются черные тучи. Люди вы стреляные, видавшие виды, и мне нет необходимости доказывать, что в случае нападения врага вам сразу же придется встретиться с ним один на один. Сражаясь с противником, думайте, ищите выход даже из безвыходного положения. Выжимайте из своего оружия все, на что оно способно. И еще одно: народ верит в вас. Оправдывайте это доверие в любой обстановке и до последней возможности. Помните: никто за меня, за каждого из вас лично воевать не будет, если я, все мы смело не пойдем в бой. Не в чьих-то, а в наших руках судьба Отечества. Почувствуйте это сердцем, помыслами, и тогда не будет страшен никакой враг. Бдительной и доблестной вам службы по охране границы!

— Служим Советскому Союзу! — ответил строй пограничников.

Серьезные и задумчивые, расходились бойцы. Как-то не укладывалось в голове то, о чем говорил полковник Шаблий: неужели с того берега могут напасть?!

Не спешил в казарму и Оленев, которому нужно отдохнуть, и Стоколос, который ожидал, пока освободится отец, чтобы хоть немного побыть с ним. Он ожидал его, стоя у канцелярии. Шаблий вскоре подошел к сыну и сказал:

— Пойдем к речке. У меня целый час свободен.

— А потом?

— На аэродром. К вечеру нужно быть в Киеве.

— Как Полина Ивановна? Лида? — спросил Андрей.

— Как и писали тебе. Лида рада, что закончила пятый класс, а Полина Ивановна приняла последний экзамен по литературе у десятиклассников. А как ты? Возмужал, вытянулся, — сказал Шаблий, приглядываясь к парню.

— Это так кажется, потому что виделись последний раз давненько, — Андрей вдруг притворно весело засмеялся. — А все-таки возмужал!

— Что же тут смешного? — удивился Шаблий.

— А разве вам капитан Тулин не рассказывал?

— А что случилось?

Андрей поспешил сменить тему разговора:

— И я, и тетя Софья ждали, что приедете на мои проводы в армию.

— Виноват. Я так занят границей, что и вверх некогда взглянуть, — извинился Шаблий.

— А тетя Софья все смотрит на наше семейное фото и разговаривает то с вами, то с Полиной Ивановной, то с Лидой, будто вы все перед ее глазами.

— Старенькая уже.

— У вас необыкновенная тетя. Она большой художник. Как стены, печь разукрасила! — увлеченно сказал Андрей.

— Верно. Хата у нее как цветок, что вобрал все цвета людской радости. Да и с улицы тоже: цветет бузина, жасмин, шиповник, розы, георгины, флоксы, астры, — вспоминал задумчиво Шаблий. — Тебя хвалила. Еще бы! Заработал столько хлеба, арбузов, которые она очень любит.

— Не жалею, что летом пошел в поле. Узнал целый мир от зернышка и колоска до звезд. Мы ведь работали и по ночам. А зимой я подменил радиста на радиоузле. Тоже интересно! Радиоузел был штабом для парней, которые жили в селе и в заводском поселке. Мы даже «Разлом» Лавренева поставили на сцене. Идея зародилась у нас на радиоузле, — горячо рассказывал Андрей.

— Я рад, что тебе понравилось наше село. Хорошо, что радио заинтересовался. Оно нам сейчас вот как… — провел он пальцем по шее. — Тулин пошлет тебя учиться на радиста.

— Работать на том ящике, что стоит в канцелярии, я и без учебы могу. Главное — знать принципиальную схему.

Андрею показалось, что отец не обратил внимания на эти слова. И не потому, что они были хвастливыми. Семен Кондратьевич смотрел куда-то за реку, где расположилось румынское село, и думал о чем-то своем. Потом окинул взглядом наш берег.

Только за последний месяц бойцы и местные жители построили на заставе шесть блокгаузов и огневых точек. А в полосе двух километров, что охраняет отряд, семьдесят блокгаузов. Это хорошо… Поставить бы еще доты, заминировать обочины дорог. Минированием бредит и заместитель начальника заставы лейтенант Василий Рябчиков, известный своей находчивостью и изобретательством. Он изготавливает мины из консервных банок, начиняет тротилом ведра, снаряжая их взрывчаткой собственной конструкции. С десяток таких мин уже было поставлено возле самой границы. На одной из «консервных банок» конструкции Василия Рябчикова подорвалась… корова из соседнего села. Об этом «чрезвычайном происшествии» узнало командование пограничного округа. Лейтенанту Рябчикову да и капитану Тулину, который разрешил ставить «мины», грозили неприятности. Но вмешался полковник Шаблий и сказал, что конфликт этот должны мирно разрешить застава и хозяин коровы.

Рябчиков и Тулин заплатили деньги за корову ее владельцу, а повар Сокольников забрал ее на гуляш и котлеты. Еще и сегодня Семен Кондратьевич ел жареную говядину.

Шаблия радовало, что ни неугомонный Рябчиков, ни хладнокровный Тулин не очень переживают, получив нагоняй. Им некогда думать о неприятностях, потому как действительно нужно ставить мины против возможного врага и его нападения и строить не только блокгаузы и ходы сообщения, но и дзоты, а то и доты. Шаблий уже выхлопотал наряд на арматуру и бетон.

— Расскажи, Андрей, как тебя провожали в армию? — попросил Шаблий, обняв парня за плечи.

— Хорошо провожали. С музыкой. В моряки и в пограничники провожают шумно. А дядька Филипп еще и напутственное слово сказал.

— Вижу, немало у тебя впечатлений осталось, — сказал полковник.

— Особенно от сабли знатного турка, которого положил ваш пращур. Везет вашему роду на сабли. Вам подарили саблю за бои с бандитами, а в сундуке бабуси Софьи лежит еще одна, цены ей нет: вся в драгоценностях. Даже бриллианты и рубины на ней. А главное — память о героическом прошлом вашего шаблиевского рода. И не от слова ли «сабля» ваша фамилия?

— Видимо, так, — сказал Шаблий и стал напевать «По долинам и по взгорьям», одну из любимых своих песен.

Андрей лег на спину. В бездонном синем небе плыли одинокие белые облака. Мотив боевого марша перенес его на другой конец Родины, и он сказал:

— Кажется, что не небо вижу, а бухту Золотой Рог. Когда я жил там с Полиной Ивановной и Лидой, то каждое утро ходил купаться в море. И весной, и летом, и осенью, пока бухта не покрывалась льдом. Умываюсь, а в ушах песня вашей юности:

Разгромили атаманов,Разогнали воеводИ на Тихом океанеСвой закончили поход…

— Ты случайно стихи не писал на радиоузле? — усмехнувшись, спросил Шаблий.

— Нет. Писал пьесу о воссоединении Западной Украины с Советской, — серьезным тоном ответил Андрей. — А что?

— Да я так просто.

Вблизи зашелестело, и из кустарников выскочил высокий рыжеватый пес с оттопыренными ушами.

— Каштан! — ласково крикнул полковник. — Разбойник!

Собака уткнула морду в плечо Андрея и радостно завиляла хвостом. Вскоре за ней пришел чернявый, с быстрым взглядом темных глаз пограничник.

— Извините, товарищ полковник! Я не знал, куда так задал стрекача Каштан, потому и сам прибежал сюда, — быстро выпалил пограничник.

— Это, папа, Шмель Мукагов, напарник мой по боевому крещению на границе! — с иронией в голосе сказал Андрей. — Чего в жизни не бывает! Правда же, Шмель? — И к Шаблию: — В Северной Осетии Шмель был секретарем горкома комсомола, а тут пока что рядовой. Собрались хлопцы, у которых была отсрочка от армии. Вот и служим с Мукаговым в одном отделении, хоть мне только восемнадцать, а ему двадцать семь лет.

— Садитесь, Шмель, — пригласил полковник. — Имя какое у вас! Почти Шамиль.

— Это же оно и есть, товарищ полковник! — ответил Мукагов.