Русские подвижники 19-ого века - Евгений Поселянин

И народ московский, простой народ, чуткий в различении Божьих людей, еще при жизни признавал своего митрополита праведником. И вера эта не была посрамлена, а подтверждена многими явлениями как при жизни его, так и по смерти.

Поминая святителя Филарета, оглядываясь на его закончившуюся жизнь, дадим себе отчет в том, что дал он для будущего.

Филарет дал своему и будущему (нашему) времени живой образеце, как в наши дни служить Церкви. Научимся от него безусловному подчинению Ее учению, установленному Сыном Божиим и выстраданному веками; малейшее отступление от него будем считать величайшим грехом и несчастием и будем восставать против всего, что с этою чистотою веры несогласно. Научимся от него постоянному воодушевлению, научимся и вере его, при высочайшей мудрости сумевшего по простоте, теплоте и смирению своей веры быть наравне с простецами и детьми, которых веру ублажал Христос.

Митрополит Филарет стал исходною точкой и приметою, по которому мы можем поверить и веру нашу и дела, если мы стремимся работать для Церкви.

На Москве часто говорят: "другого Филарета не будет". И действительно, он был одним из тех великих явлений, которые точно дружным, в продолжение нескольких веков, напряжением всех сокровенных сил своих выставляет изредка русская жизнь, и выходят тогда из недоступных глазу тайников в красоте чрезвычайной эти удивительные олицетворения родной народности.

И счастлива Россия тем, что, наполнив Русь своими подвигами, словно не умирают эти люди, но и по закате их продолжают освещать России ее путь.

ИННОКЕНТИЙ, ЕПИСКОП ПЕНЗЕНСКИЙ[1]

Истинный инок, христианский ученый и исповедник, преосв. Иннокентий, в миру носивший имя Иларион, был сын церковного, Павловского посада Московской губернии, причетника Дмитрия Егорова и родился 30 мая 1784 г.

С детства отличался он особою скромностью, и за то в Перервинской Московской семинарии, где обучался, получил фамилию Смирнова. Перейдя в Лаврскую семинарию, он окончил в ней курс, при ней же был определен учителем и чрез четыре года сделан префектом (инспектором). Чувствуя призвание к монашеству, в том же году он постригся. В 1810 г. поставлен он игуменом Угрешского, а затем Знаменского монастыря, в 1812 г. вызван в Петербургскую духовную академию бакалавром богословских наук, и произведен в архимандриты. В Петербурге он приобрел известность даром проповедывания. В 1813 г. он утвержден ректором духовной семинарии, с оставлением профессором академии, членом духовной цензуры и настоятелем Сергиевой пустыни.

Преподавая духовную историю, арх. Иннокентий, не желая порабощать себя предрассудкам иностранных ученых, решил самостоятельно проверять по источникам их исторические показания, и составлял собственные записки. Таким образом, вышло из-под пера его "Начертание Церковной Истории от Библейских времен до XVIII века"; оно выдержало много изданий и служило единственным руководством для преподавания в семинариях. Замечательны также труды его: "Богословие деятельное"; "Опыт изъяснения первых двух псалмов"; "Изъяснение Символа веры".

В праздничные дни арх. Иннокентий удалялся в Сергиевскую пустынь, и там, без приготовления, произносил вдохновенные поучения.

Служение Иннокентия в эти годы было постоянно награждаемо; он был возведен на степень доктора богословия, первоклассного архимандрита, назначен настоятелем Новгородского Юрьева монастыря, пожалован орденом св. равноапостольного князя Владимира 2-й степени.

Но не эта внешняя деятельность выдающегося архимандрита заслуживает внимания. Ценна его внутренняя жизнь.

С раннего возраста имея аскетические задатки, он особенно стал внимать себе с тех пор, как однажды при чтении Послания ап. Павла к Тимофею, его воображение было поражено образом истинного служителя веры. Тогда, по глубокому смирению своему, он проникся сознанием своего недостоинства, стал самым строгим для себя судиею, его благочестивое настроение обратилось в пламенное духовное чувство, боязнь всякого дела и слова неправедного, постоянную брань с тонкими движениями самолюбия и самоугодия. Имя Господа стало его постоянным орудием, ревность Божия действовала в нем так сильно, что при чтении или беседе он должен был часто удаляться, чтоб скрыть свои слезы. Он любил учиться от самых простых людей, и искал обличения своих недостатков. За то и сам, если замечал в людях искреннее желание исправиться, — обличал их. Разум его был столь проницателен, что, когда он беседовал с кем наедине — то, казалось, угадывал, тайные помыслы и желания. Иные слышали от него указание их тайных грехов. Обращавшимся к нему за назиданием он объяснял необходимость постоянно помнить всюду и всегда имя Иисуса Христа, и творить Ему неустанную краткую молитву: "Имя Иисуса Христа, как пламенное оружие в руках Серафимов, ограждает нас от нападения искушений. Пусть это одно неоцененное великое имя пребудет в сердце нашем. Пусть это имя будет и в уме, и в памяти, и в воображении нашем, и в глазах, и в слухе, и на дверях, и за трапезой, и на одре. Оно укрепит ум наш на врагов и, подавая вечную жизнь, научит нас мудрости без всякого мудрования". Также учил он о великой и непобедимой силе крестного знамения.

Праздных слов бегал Иннокентий, как огня, и говорил себе: "О Иннокентий, помни, что от слов твоих оправдишися и от слов своих осудишися".

В поучениях своих он не искал витийства, а произносил их с силою, воодушевлением и жаром. Во время службы видно было, что он предстоит самому Господу — молитва его сердца слышалась в возгласах, прорывалась во вздохах и слезах.

Осуждения он не терпел, и когда раз один монах с негодованием передал ему о клеветах, распускаемых про самого Иннокентия, тот ответил: "Не укоряй, брат, а молись. Как могу питать гнев на врага моего? Самая моя одежда не напоминает ли мне о младенческом незлобии?" Всякие разговоры о пороках других он немедленно пресекал.

Глубоко скорбел Иннокентий о противоречии жизни с обязанностями христианскими. Он дивился, что, когда в церквах служба и пение, театры полны зрителями, заплатившими дорого за то, между тем как богатые из них скупятся положить грош на украшение храма.

Однажды пришел к Иннокентию бедный отшельник в ветхой одежде, и Иннокентий предложил ему одну из своих. Тот отказался. — "Брат, — сказал архимандрит, если ты, ради Господа, не примешь эту одежду, я отдам ее нищему или брату на дороге". — Инок взял, наконец, одежду и сказал:

"Ныне ты одел меня; будет же время, когда ты оскудеешь, и Господь оденет тебя, и я верую, что сбудется над тобою слово: дающий нищему, дает взаим Богу и приимет сторицею". Слова инока в свое время в точности сбылись.

В келлии Иннокентия горела постоянно лампада пред иконами, и он, несмотря на слабость изнуренного трудами и постом тела, часто преклонял там колена с молитвою мытаря: "Боже, милостив буди мне грешному".

Семь лет продолжалась деятельность Иннокентия в Петербурге, удивительная по сложности и разнообразию должностей, — административная, учебная, ученая, цензорская, настоятельская, проповедническая, старческая — и наряду с этим аскетические подвиги.

Ярко горел его светильник, но уже стал истощаться. Умственные усилия надорвали уже и без того слабое здоровье Иннокентия. К этому присоединилась еще простуда. Однажды ночью, утомленный приготовлением записок к лекции на завтра, он стоял у аналоя, и, обессилев, прилег тут же, на полу, чтоб скорее проснуться и докончить записки; но получил простуду и тяжко заболел, и уже более не оправлялся.

Способности, известность, деятельность Иннокентия обещали ему широкий путь. По обычному ходу дел ему предстояло чрез одну-две степени назначение на какую-нибудь из главных, историческую, знаменитую кафедру, где его деятельность могла бы проявиться в полной силе, но Господь сподобил ревностного раба Своего, рано окончившего трудовую жизнь, — завершить ее не в славе, а в скорбях, принятых за истину.

В царствование императора Александра I появилась в высшем русском обществе, особенно в Петербурге, наклонность к так называвшемуся на тогдашнем языке "внутреннему христианству". Неправильное учение это, шедшее часто в разрез с православием, клонившееся к отрицанию Церкви, породившее много сект с направлением нездорового мистицизма, и бывшее предшественником появившихся в наши дни еретических толков, — находилось под покровительством обер-прокурора Синода кн. Голицына, очень влиятельного в то время лица.

Архимандрит Иннокентий с сокрушением сердца взирал на распространение этого учения путем книг и не стесняясь высказывал свое о том мнение: "Слез не достанет у здравомыслящего христианина, говорил он, оплакивать раны, какие могут эти книги нанести, если будут читаемы в местах воспитания. От брожения и кружения умственного суемудрия так зломудрствуют, что душа содрогается от одного чтения иных книг".