Нежность. Сборник рассказов - Татьяна Ильдимирова

Некоторые моменты жизни въедаются в память, как невидимая татуировка. Случайные, вроде бы ничего не значащие, но стойкие – не вытравить. До сих пор мне остро помнится, как я спускалась с высокого крыльца турбазы, осторожно ступая по скользким ступенькам. Небо было темно-фиолетовое, такое неровное, лохматое из-за вихрастых облаков. Беззвездное. Сугробы переливались нежным светом, словно лунный камень. По обе стороны от крыльца стремились в небо две треугольные голубые ели. А Вы шли мне навстречу, в расстегнутом пальто, без шапки, со снежными звездочками в темных волосах, красивый и статный, как романтический герой, как рыцарь, победивший дракона, Вы шли и улыбались, и на какую-то долю секунды мне показалось, что сейчас Вы заговорите со мной. Но выскочила на крыльцо Инночка – наша историчка, суматошная, с пушистой прической, похожей на одуванчик, и крикнула Вам весело: «Виталя, ты в бильярд будешь?». Вы подмигнули мне, подбежали к ней, прыгая через ступеньку, и оттуда, сверху вниз, сказали мне строго: «Лариса, сейчас же наденьте капюшон!»

***

О том, что случилось в конце дискотеки, я раньше не говорила Вам, а сейчас, пожалуй, вкратце расскажу. Был объявлен белый танец. Чтобы не стоять у стенки как та, которую никто никогда, я пригласила кавалера из числа тихонь (можно, я не буду называть его имя?). Когда танец закончился, он, оставив меня, подошел к Жанне и сказал ей что-то, а та громко фыркнула и заявила на весь зал: «Да от нее ссаньем несет!» Все засмеялись, и все бы ничего, но там оказалась Лина и хохотала вместе со всеми так, будто наконец-то стала частью коллектива.

Обидно – пусть, главное – это непонимание: только что мы с ним медленно покачивались под музыку («Oh you’d better stop before you tear me all apart….»), он гладил меня по спине и дышал мне в ухо, мои ладони прижимались к его лопаткам – к теплому, живому, настоящему мальчишечьему телу («…ooh you’d better stop…»), я чувствовала его дыхание, во мне начинало бродить, пузыриться желание, волнение, предчувствие поцелуя….

Жанну-то Вы помните наверняка: королева, отличница, всеобщая любимица, как сейчас принято говорить – лидер, как всегда считала я – стерва. Она перевелась в нашу школу год назад и моментально покорила почти всех. Мне же доставалось от нее ежедневно, а я не могла ей ответить. Все давно прошло и отболело, не будем о ней вспоминать, но до сих пор я не могу понять, что творилось с этим человеком. Что было в ее душе искаженного, больного, требующего постоянно кого-нибудь высмеивать и унижать?

***

Я шла между корпусов и плакала, вытирая глаза замерзшими ладонями. Щеки мои горели. Из диско-зала доносилось лихое: «Крошка моя, я по тебе скучаю!» Накатила обида, смешанная с усталостью, как под конец неудачного дня: вроде и не о чем плакать, все ерунда, пустое, а слезы не утихают.

Мне отчаянно нужен был человек. Или хорошая книга. Но лучше – человек, которому я была бы не совсем безразлична. Такого здесь не было, и я сидела в коридоре нашего корпуса – там, где в узкий аппендикс втиснули три кресла и старый телевизор. Показывали какой-то старый детектив про украденные драгоценности, а следом фильм, где герой разрывался между женой и не женой, а та, которая женой ему не была, грызла губы и провожала его злым взглядом. Я засыпала, съежившись в кресле, просыпалась, резко вздрогнув, меняла позу, растирала затекшие ноги, пыталась следить за актерскими страданиями и снова погружалась в тяжелую дремоту.

– Лариса, что вы здесь делаете? Почему вы не у себя в номере? Вы знаете, какой час?

Я помотала головой, с трудом выплывая из мутного полутелевизионного сна.

– Половина второго. Все спят давно, кроме двадцать четвертого номера, – сказали Вы, устало опускаясь в соседнее кресло. – Иди же к себе, что ты сидишь?

– Я лучше тут побуду, – ответила я, сдерживая слезы. – Я не хочу туда.

– Тебя кто-то обидел? Твой мальчик?

Вы говорили со мной, словно с маленькой девочкой. Даже на «ты», не на «вы», как всегда обращались к ученикам. В другое время это было бы досадно, но сейчас хотелось только, чтобы меня покачали на ручках. Я уже не скрывала, что плачу, и мне было стыдно поднять на Вас глаза.

– Хочешь, я позову кого-нибудь? Инну Максимовну или кого-то из девочек?

– Можно, я лучше еще немного здесь одна посижу? – тихо попросила я.

Вы сказали:

– Нет, так нельзя! Пойдем! Пойдем со мной.

Вскоре я лежала в Вашей постели, в одежде, как была, не сняв даже шерстяных колгот. Лежала, отвернувшись к стенке, под клетчатым байковым одеялом. Меня бил озноб не то от волнения, не то от начала простуды, а Вы сидели рядом со мной и говорили:

– Ты очень красивая, Лара. Ты сама еще не понимаешь, какое лицо у тебя удивительное. Через несколько лет мужчины будут за тобой в очереди стоять.

– Правда? – глухо спросила я из-под казенного одеяла.

– Конечно, правда.

Вы повторяли: «Лара, ты красивая, у тебя все будет хорошо, все обязательно будет хорошо», и гладили меня по растрепанным волосам, по плечам, по спине, как ласкают кошку, задерживали теплую руку на оголенной шее. Я вжалась лицом в подушку, замерла, принадлежала Вашей ладони, чуть всхлипывала от невозможного такого счастья. Весь мир и весь космос сжались сейчас до размеров этой неприбранной, по-казенному обставленной комнаты. За окном шептала ночь, выдыхала ветром, она скрипела по снегу валенками охранника, лаяла далекой собакой, а в соседнем номере, кажется, занимались любовью, но это было настолько не здесь, насколько только возможно.

– Спи, моя хорошая, – сказали Вы, плотнее меня укрывая. – Спокойной ночи.

Вы убрали руку, а я продолжала чувствовать Ваши прикосновения всем позвоночником.

Я боялась засыпать, боялась проснуться в кресле перед телевизором, замерзшая, скрюченная и совсем ничья. Свернувшись калачиком, я слушала, как Вы ходите по комнате, и ждала, когда Вы ляжете рядом со мной. Остаток ночи, даже во сне, я хотела знать, что Вы рядом, а это лучшее, что может случиться с человеком. Под одеялом я сцепила руки в замок, и мне казалось, что вторая рука – не моя, а Ваша. Я представляла себе, как целую Ваши ладони, как пальцами вожу по линиям, предрекающим долгую жизнь и счастливую любовь, и таяла, изнывала от нежности, терпкой, словно ароматы восточных специй. Этой ночью Вы были не моим учителем, а самым родным моим человеком.

Вы так и не пришли в свою постель. Не знаю, где Вы провели остаток ночи. Когда я проснулась, стояла мертвая утренняя тишина, было холодно даже под одеялом, сквозь оконные щели сквозили струйки противного серого тумана; в комнате я была одна. Я чувствовала себя разбитой и помятой, будто и часа не спала. На стуле комком валялся Ваш свитер. Я прижала его к груди, ткнулась щекой в его колючую темно-синюю шерсть и с ним в обнимку легла в постель, тщетно пытаясь уловить Ваш запах – от свитера пахло только стиральным порошком.

Я аккуратно прикрыла дверь и пошла умываться. Часы в холле показывали половину шестого, и в коридоре было так тихо, словно кроме меня на турбазе ни души. Из зеркала искоса поглядывала на меня барышня бледная, лохматая, с опухшими глазами, красивая ли? – да ничуть. Я прислонилась к кафельной стене и быстро, в несколько всхлипов, выплакала в ладони ночное свое счастье и невесть откуда возникшее одиночество. Тем утром я не хотела Вас видеть.

***

Тогда я заболела и две недели провела дома с осипшим горлом. Было больно даже шептать. Дома я изнывала от скуки, читала все подряд и много спала. По вечерам я набирала Ваш номер, найденный в телефонном справочнике, глубоко вдыхала Ваше «Алло» и немедленно клала трубку.

Трижды в неделю я ходила на процедуры в поликлинику, и однажды вместо этого я поехала к Вашему дому. Было морозное февральское утро, мерзкое и заиндевевшее. Я сидела на утопленной в снегу детской площадке, расчистив край скамейки, лицо прятала за шарфом, давилась кашлем и пыталась догадаться, какие из окон Ваши. Я не надеялась увидеть Вас, мне достаточно было смотреть на Ваш дом, чтобы внутри стало щекотно и захотелось возвращаться вприпрыжку.

Вы улыбаетесь? Или Вам противно вспоминать обо мне?

Я еще несколько раз приезжала к Вашему дому, и однажды мне повезло. Я сидела на своем обычном месте, когда дверь подъезда отворилась. Сначала оттуда проковылял толстый кокер-спаниель, а потом появились Вы. Спаниель был ленив и медлителен, вероятно, от старости: сделав на газоне свои дела и обнюхав дерево, он уселся перед Вами и всем своим видом давал понять, что прогулка окончена. Такой славный пес! Мне было охота его погладить.

О чем еще Вам рассказать? Как однажды Вы пошли с нашим классом в театр? Мы смотрели тогда «Трех сестер», по программе, Вы сидели между мной и Инной Максимовной. В первом же акте я случайно положила свою руку на Вашу – Вы убрали руку почти сразу, но в этом секундном «не сразу» уместилась моя робкая, дрожащая надежда на ответное тепло и мимолетную ласку. Сидеть рядом с Вами было невыносимо, и после антракта я поменялась местами с Санькой.