Избранное - Вильям Хайнесен

Да, Опперман — друг народа. Он не забывает о вдовах и сиротах. Вчера, например, к нему пришел молодой скальд Бергтор Эрнберг с просьбой внести свою лепту на только что созданное общество помощи нуждающимся детям погибших на войне моряков. Опперман, не задумываясь, тут же положил на стол чек на пятнадцать тысяч крон и убедительно просил сохранить его имя в тайне. Бергтор лишился дара речи от изумления и потому ничего не обещал. Он сразу же отправился к редактору Скэллингу и сообщил ему эту великую новость, а сегодня утром газета «Тиденден» поместила на первой полосе жирным шрифтом набранное сообщение о благородном поступке Оппермана, который тем более бросался в глаза, что даже сам Саломон Ольсен расщедрился всего на две тысячи крон для поддержания замечательного дела, а Стефан Свейнссон дал только пятьсот. Имена же консула Тарновиуса и вдовы Шиббю вообще не значились на подписном листе.

Не удивительно, что имя Оппермана у всех на устах. Старый Оле Почтовик, разносящий газеты в просыпающемся утром городе, видит, как губы его клиентов складываются трубочкой, чтобы произнести «оп». Оп, оп, Опперман, ворчит он про себя. Оле из числа тихих и молчаливых, но ему противно обожествление великих людей и их английских фунтов. Фунты, бесконечные фунты… фунты и война, фунты и война.

В порту пришвартовывается только что прибывшее судно. Это оппермановское судно «Мануэла», ведет его юный Ивар Бергхаммер, парень с хутора Кванхус. А вот и Опперман собственной персоной! Оле Почтовик делает кислую мину, но надо же остановиться на минутку и впитать в себя образ человека, о котором так много говорят. Опперман в клетчатом летнем костюме выглядит элегантно, несмотря на малый рост, в руке у него — белая трость, в петлице — красный матерчатый цветок, над верхней губой — узкая черная щеточка усов и на лице — обычная любезная улыбка. Одни говорят, что Опперман португалец. Другие, что его мать — мексиканка, отец — немец из Гамбурга, а сам он родился в Лондоне. Третьи утверждают, что он чистокровный англичанин. «Меня это не касается», — думает Оле и резко сворачивает, выплевывая табачную жвачку. Будь он хоть с Додеканезских островов, из Ивигтута, хоть сын самого черта и его бабушки. Все они иностранцы, все кругом иностранцы. Консул Тарновиус — датчанин, Стефан Свейнссон — исландец, вдова Шиббю — с Борнхольма, директор банка Виллефранс — еврей, доктор Тённесен — ютландец, пастор Кьёдт — из Рингкёбинга. Все нации постепенно собрались в Котле. Портной Тёрнкруна — швед, фотограф Селимсен — финн, отец кузнеца Батта был шотландец, жена аптекаря родом из Антверпена, а фру Опперман родилась во Фредерикстеде, в бывшей датской Вест-Индии. А каменотес Чиапарелли — итальянец. А фрекен Шварц, работающая в аптеке, — полька. Не говоря уже о тех, кого выбрасывает море, — солдатах, беженцах, людях, потерпевших крушение, шпионах, неграх, мусульманах. Например, трое таинственных жильцов вдовы Люндегор — пьянчужки Тюгесен и Мюклебуст и странный исландский бродяга Энгильберт Томсен.

Но Тюгесен и Мюклебуст, наверное, в сущности, хорошие люди. Сердце у Оле разрывалось, когда он вручил им обоим по письму из Красного Креста… два здоровенных мужика ревели как девчонки, не то с горя, не то с радости. Оба были пьяны вдрызг. Оле Почтовику налили гигантский стакан шнапса, а Мюклебуст сунул ему за пазуху целую бутылку.

Оле останавливается перед меблированными комнатами вдовы Люндегор. У дверей стоит корзина с мясными отбросами. Из мансарды доносятся звуки гитары и низкий голос Тюгесена, он очень музыкален. Фру Люндегор берет газету и складывает губы трубочкой, чтобы произнести: «Опперман». Появляется исландский «исследователь», жующий табак, оборванный, длинноволосый, бледный, небритый, но крепкий и здоровый, с печальной мудрой улыбкой, притаившейся в карих глазах. Бодрым голосом он желает Оле доброго утра, поднимает тяжелую корзину и взваливает ее себе на спину.

Оле вспоминает, что у него есть письмо для Ливы Бергхаммер, девушки с хутора Кванхус. Он достает его из сумки и просит исландца оказать ему услугу и захватить письмо. Энгильберт засовывает письмо под свитер, мерными шагами направляется к горе и исчезает из виду.

Одни говорят об Энгильберте Томсене, что он ясновидящий, верит в троллей и ведьм, в домовых и русалок. Другие считают его шпионом. Во всяком случае, жизнь в одном доме с ним удовольствия доставлять не может. Но фру Люндегор всегда говорит о нем с таким почтением, как будто речь идет об архиепископе. Ну что же, ведь она одинокая вдова, ей за тридцать, а исландец — мужчина в расцвете лет. Оле Почтовик немного завидует всем трем жильцам. Как им, наверное, хорошо живется, ведь заботливость фру Люндегор не знает границ. Они катаются как сыр в масле, у них вдоволь и хорошей пищи, и спиртного. Стоит только и самому Оле переступить порог меблированных комнат, как на кухонном столе тут же появляется ящичек с сигарами и маленький цветастый графин с водкой. Оле дрожит от возбуждения, сплевывая в дверях отслужившую свое утреннюю жвачку.

2

А тем временем Энгильберт Томсен поднимается по зеленому горному склону с тяжелой ношей — пищей для лисиц Оппермана.

Присев отдохнуть наверху, он бросает взгляд на город, контуры которого проступают сквозь молочную пелену тумана и фабричного дыма. Все словно кипит там вокруг черного садка, собаки лают, петухи кукарекают, грузовики стонут и гудят, моторы кудахчут, волынки щебечут, подъемные краны визжат. На складах Саломона Ольсена стучат молотки, один из военизированных траулеров с оглушительным шумом, напоминающим шипенье гигантского гуся, выпускает пар. Эхо шипит в ответ. Котел кипит звуками.

Весь этот шум, которым наши близорукие современники любят окружать себя, вызывает у Энгильберта лишь улыбку. Он питает снисходительное презрение к этим самодовольным рабам Маммоны, которым ведомы только скучные будни по сю сторону великого занавеса. Сам он движется в совершенно ином направлении: вверх, к высокой цели — познанию сути вещей и духовной свободе. Но это требует борьбы и труда, жестокого самопреодоления, неустанного поединка с тяжкими узами, привязывающими его к чувственному миру — злыми бледно-красными щупальцами спрута, беспрерывно пытающимися присосаться к нему.

Энгильберт поднимается, долго и задумчиво зевает и тащит корзину с китовым мясом дальше. Путь вверх, к болоту Кванмюрен, где находится лисья ферма Оппермана, нелегок. Но, взобравшись туда, словно оказываешься вне пошлого мира действительности, город исчезает из поля зрения, здесь только небо и море, одинокие горы и большие, далеко отстоящие друг от друга камни, в которых, по преданиям, живут тролли.

В этом Энгильберт мог самолично убедиться. Однажды днем он своими глазами увидел женское лицо, выглянувшее из расщелины камня, а в другой раз услышал фырканье и смех из глубокой пещеры, которая так и называется Пещера маленьких троллей. Энгильберт охотно бы познакомился поближе с веселыми фыркающими существами. Он любил все необычайное и не боялся его, лишь бы это необычайное не затруднило ему восхождение вверх, к духовному совершенству, к божеству, что было его высокой целью.

Туман густеет, и некоторое время Энгильберт бредет в густой серой мгле. Но наверху, на болоте Кванмюрен, солнечные лучи пробиваются сквозь туман, воздух наполнен обрывками этого тумана, порхающими по ветру, словно птицеподобные духи, а среди них порхают и настоящие птицы, вороны и чайки, привлеченные запахом мяса. И вдруг появляется солнечный диск… Странное солнце, просвечивая сквозь туман, предстает кроваво-красным крестом, окруженным двумя радужными кругами. Энгильберт простирает руки к этому удивительному знамению и взволнованно шепчет: «Логос! Логос! Это ты?»

Проходит секунда, и солнце принимает свою обычную круглую форму. А через мгновение все снова утопает во мгле густого тумана.

Энгильберт в великом смятении. Был ли это действительно символ Логоса, явившийся придать ему мужество и укрепить его силы для продолжения борьбы? Или же это всего-навсего проделки дурачащих его троллей?

Здесь на болоте можно ждать чего угодно… Здесь действуют таинственные силы. Здесь хозяйничают мрачные, не находящие себе покоя духи, здесь царят их колдовские чары. Здесь бродят призраки двух отвратительных женщин — Унны и Уры, они отравили своих мужей, чтобы беспрепятственно жить в распутстве с горным троллем. Здесь же крестьянин Осмун целую зимнюю ночь бился с круглым как шар чудовищем Хундриком, которое хотело убить его и отступило только тогда, когда крестьянин осенил его крестным знамением. Здесь находится темное озеро Хельваннет, говорят, что оно бездонное. Хельваннет — одно из тех таинственных озер, в которых являются видения. Здесь один старый пастух увидел в свое время отражение московского пожара 1812 года.