ГИТЛЕР, Inc. - Гвидо Препарата

Национальные расходы на снаряжение военных кораблей, создание и содержание заморской колониальной администра­ции, как правило, намного превосходят денежную прибыль от защищаемых таким образом интересов и, естественно, подвер­гались и подвергаются обоснованной и резкой публичной кри­тике. Но в действительности колонии также служили удобным плацдармом для осуществления имперских интриг. Несмотря на то что имперский канцлер Бисмарк хотел, прежде всего, консо­лидировать Германию на континенте, то есть в ее естественном, центральноевропейском положении, путем плетения прочной, укрепленной дипломатическими связями сети, в которой Герма­ния должна была отстоять свое место среди других «крупных иг­роков» (Британии, России, Австро-Венгрии и Франции), право­мерные интересы коммерческих предприятий стали настолько убедительными, что железный канцлер изменил свое отноше­ние к делу и благословил колониальные амбиции рейха. Этот по­ворот произошел в первой половине восьмидесятых годов де­вятнадцатого века.

Как и следовало ожидать, издержки Германии, связанные с проникновением рейха в Африку (Юго-Западная Африка, То­го, Камерун, отдельные территории в Танганьике), тихоокеан­ский бассейн (часть Новой Гвинеи, Соломоновы, Маршалловы и Каролинские острова) и на Дальний Восток (поселения и представительства в бухте Цяочао с солидной колониальной архитектурой, чудесами гражданского строительства и феше­небельным морским курортом в Циндао), оказались непро­порционально велики в сравнении с доходами от добычи сырья и продовольствия. Германия приобрела «колонии, которые по территории в четыре раза превосходили площадь метропо­лии». Несмотря на (1) добровольные общественные затраты на защиту государственным флагом коммерческих интересов, (2) серьезное намерение Deutschkolonialer Frauenbund (Женский союз немецких колоний) отправить тевтонских женщин в коло­нии к скудному мужскому их населению (6) (в то время в колони­ях насчитывалось 25 тысяч человек, включая солдат) и (3) боль­шие обороты германских вложений в производство пеньки, фосфатов, какао и каучука, германские правящие круги рассма­тривали территориальные приобретения как «печальное и до­садное разочарование» (7). Слишком дорого, слишком трудно: немцы были начисто лишены имперской непринужденности, desinvolture в обращении с туземным населением, они ничего не смыслили в спокойном и непоколебимо уравновешенном превосходстве, убежденностью, с которым британские сахибы пропитали «туземные головы», с тем чтобы еще более мощной хваткой взять колониальных туземцев за горло.

Естественно, немцы столкнулись в колониях с восстаниями местного населения — но они не смогли ничего им противопос­тавить, кроме жесточайших репрессий. Бисмарк начал прояв­лять нетерпение, крупные берлинские банки не выказывали интереса к этим экзотическим экспериментам, не говоря уже о том, что вторжение Германии на периферию вызывало расту­щее недовольство Британской империи: ибо, невзирая на всю свою напыщенную Kultur, рейх — и это было очевидно — так и остался выскочкой, великодержавным мировым парвеню. Гер­берт Бисмарк, сын канцлера, будучи непосредственным участ­ником и свидетелем событий, говорил, что продолжение коло­ниальной политики «было популярным и весьма удобным средством вызвать конфликт с Англией в любой момент» (8).

Итак, немцы жаждали всеобщего внимания; они остро жела­ли разделить мир со своими британскими кузенами. Со време­нем это могло привести к столкновению, но Германия молчали­во предполагала, что такой конфликт не станет слишком затяжным. Со своей стороны Германия стремилась к соперниче­ству—соперничеству, каковое в воображении германских прави­телей, равно как и интеллектуальных националистов, должно было теоретически привести к своеобразной «смене караула», подобной той, какая произошла между Испанией и Британией в семнадцатом веке.

Хотя Бисмарк-младший не думал скрывать своих имперских амбиций, бывший в то время канцлером (1900-1909) Бернгард фон Бюлов много лет спустя с горечью писал в своих мемуарах, что германский народ оказался лишенным каких бы то ни было политических способностей (9). Вероятно, так оно и было, но эти амбиции не предвещали ничего хорошего для безопасно­сти Германии. Один из самых проницательных исследователей той эпохи, норвежско-американский социолог Торстейн Веблен, в 1915 году по этому поводу заметил: «Несомненно, склон­ность к основательности и глубоким размышлениям составляет суть привычек тех людей, которые взрастили немецкую культу­ру. Но ничто не может быть более основательным, взвешенным и обдуманным, нежели размеренные шаги человека, который, продолжая свой путь, перестал понимать, куда, собственно, он направляется» (10).

Так как германская имперская политика не знала, куда идет, то ее, конечно, можно осуждать и считать любительской, но сторонние наблюдатели, не закрывшие глаза на упрямые фак­ты, продолжали настаивать на своем: мы имеем дело с про­свещенным «муравейником», насыщенным техникой и самоуве­ренностью, стремившейся к экспансии. И эта экспансия осуществлялась: несмотря на свою наивность в искусстве плете­ния имперских интриг, рейх прокладывал всюду, где только мог. железные дороги — самые совершенные в мире, основывал за­видную сеть торговых центров, вводил безупречную админист­рацию и надеялся со временем увенчать все это непревзойден­ными искусствами и науками. Политически менее искушенный, нежели британцы, этот новый их соперник отличался тем не менее тревожащим блеском. Остановить, вызвать на конфликт и победить Германию было отнюдь не простой задачей.

В 1890 году даже такой искушенный и блестящий стратег, как сам Бисмарк, который к тому времени был смещен с поста новым императором Вильгельмом II, был, вероятно, не способен опре­делить «новый курс» Германии. Он, как будет подчеркнуто даль­ше, отчетливо понимал недопустимость враждебных отношений с Россией, хотя избежать конфронтации было безумно трудно, ибо ближайший союзник Германии — Австрийская империя была в течение многих лет «на ножах» с Россией из-за экспансии по­следней в Восточной Европе. Поэтому вынашиваемая Бисмар­ком цель, а именно прочный союз трех континентальных монар­хов (Союз трех императоров), так никогда и не была достигнута. Кроме того, посланцев Бисмарка, которых тот с «дружественны­ми» намерениями отправлял в Англию, в Лондоне неизменно встречали с подозрением, так как рейх в течение довольно долго­го времени открыто выказывал себя соперником Британии — ос­тавалось лишь определить степень враждебности Германии.

Окончательная определенность существовала только в отно­шении Франции, которая в круговороте сменявших друг друга союзов оставалась для Германии абсолютно «безнадежной». В 1871 году, после Франко-прусской войны, новообразованная Германская империя аннексировала у Франции иромышленно развитые Эльзас и Лотарингию, и с тех пор две державы стали заклятыми врагами. Коротко говоря, к моменту своей отставки Бисмарк сделал удручающе мало для устранения британского недовольства.

Если обобщить, то можно сказать, что суть всей этой не­скончаемой дипломатической эквилибристики заключалась в неразрешенном немецком комплексе политической неполно­ценности по отношению к Британии: император Вильгельм, внук королевы Виктории, Бисмарк, адмирал Тирпиц, будущий отец германского военно-морского флота, и масса других гер­манских аристократов бегло говорили по-английски и имели такое же образование, как английские джентльмены: тяга нем­цев к Британии, очарование ее умением властвовать были весь­ма и весьма сильны. Но Германская империя была тем не менее вылеплена из совершенно другого теста: она желала владеть та­кой же политической мудростью лишь для того, чтобы быть ус­лышанной. И она пыталась это сделать — всеми доступными ей средствами, которых оказалось много, как в этом убедились со­юзники два десятилетия спустя, но все же недостаточно для по­беды.

После Бисмарка, вместе с восшествием на престол Вильгель­ма II, в Германии был провозглашен neuer Kurs, и этот новый курс, который в действительности был не чем иным, как про­должением старого, рельефно очертил старую ориентацию и раскрыл смутную среднесрочную цель: коротко говоря — анта­гонизм с Британией, противостояние, разрешаемое мелкими морскими столкновениями, смелая дипломатия, а также непри­крытая торговая и технологическая война.

В мощном потоке научной и учебной литературы, посвящен­ной Второму рейху и Grunderzeit (эпохе основания германской имперской гегемонии в конце девятнадцатого века), ощущается стремление представить Вильгельма II инфантильным фигля­ром и мелким капризным деспотом; многие его катастрофиче­ские решения и поступки приписывали невротическому стыду кайзера за высохшую и атрофированную левую руку. Оставив в стороне эти дешевые квазипсихологические объяснения, ко­торые, слава богу, выходят ныне из моды, стоит по этому пово­ду заметить, что разрушительные тенденции германского ново­го курса были не чем иным, как тревожным признаком сползания к распаду. Как сказал недавно один немецкий исто­рик, Вильгельм II не был творцом германского высокомерия, но лишь самым заметным его носителем (11).