Кампучийские хроники - Виктор Притула

Олег Антиповский из АПН, тоже проживал в неплохой вилле, хотя приехал в Пномпень лишь в конце 1979 года. Был он малый безбашенный, «отмороженный», как сейчас говорят. Поэтому долго в Пенькове (так наши звали Пномпень) не задержался. Выпивал и не закусывал.

Однажды они напились с третьим секретарём посольства, представителем ССОД (была такая контора под названием Союз Советских обществ дружбы с зарубежными странами, крышевавшая легальных шпионов) Александром Бурсовым, вышли к шлагбауму на перекрестке Сан Нгок Миня и Самдех Пан и стали просить юного кхмерского бойца с «калашом» дать стрельнуть. Потом не поделили пальму первенства и стали драться. Дрались неумело. Бурсов почему-то вцепился зубами в руку Олега и при этом умудрялся завывать «Хелп ми!». Правда, я этой сцены не видел, и, зная злорадство посольского террариума, не очень в эту байку поверил. Но Олег продемонстрировал мне следы бурсовского укуса. Работал ли Антип на «ближних» или «дальних», Бог весть. Скорее был симпатизантом. Делился информацией.

Итак, корпункты ТАСС и АПН — кто лучше, а кто хуже, но как-то действовали. А вот Гостелерадио СССР признаков жизни не подавало, и во время одного из заседаний Секретариата ЦК возник вопрос к Сергею Георгиевичу Лапину, всесильному шефу Гостелерадио СССР, почему его сотрудники ничего из Народной Кампучии не передают?

Ведь такой блестящий фильм о Кампучии сделал по горячим следам Сан Саныч Каверзнев! А что же другие?

Сергей Георгиевич как опытный функционер почувствовал, что дело неладно, но пообещал намылить нерадивым корреспондентам шею. Вот только мылить её оказалось некому. Решение Секретариата ЦК КПСС об открытии корпункта Гостелерадио с резолюцией С. Г. Лапина оказалось «под сукном» у шефа корсети Мелик-Пашаева, который поначалу предлагал возникшую вакансию своим добрым знакомым с радио. Тем, которые «не забудут и не обидят». Но ехать в Кампучию у опытных зубров охочих до загранки охоты не было. Потом шеф корсети советовался с куратором «ближних», но и тот, судя по всему, в запарке афганских событий запамятовал. Так или иначе, о решении Секретариата ЦК КПСС забыли!

И вот теперь Лапину о нём напомнили. А он в свойственной ему иезуитской манере напомнил об этом своему первому заму Энверу Назимовичу Мамедову, остроумному человеку и гэбэшному генералу, которого одни смертельно боялись, а другие смертельно уважали.

Проработав более шести лет на ТВ, я такого большого начальника ни разу воочию не видел. Лапина видел, а вот Мамедова не лицезрел. Бывает!

И вот теперь Виктор Ильич Любовцев, стараясь не смотреть в мои не совсем трезвые очи, с ужасом думает о том, каким я предстану перед «грозой ЦТ».

— Ты готов к встрече с Энвером Назимовичем? — спрашивает Любовцев, вкладывая в этот вопрос другой, немой, не названный: «Ты готов ехать в Кампучию?»

— Готов, если надо, — говорю я еле слышно из-за пересохшего горла. Единственное желание у меня — выпить стакан воды.

— Тогда поднимайся на восьмой этаж. Знаешь, где кабинет Мамедова?

— Найду!

— Ну, с Богом, а потом сразу ко мне…

Как давно всё это было. И как давно хочется обо всём забыть. Но это был путь, который моему герою предстояло пройти. И никто этого пройденного пути у него уже никогда не заберёт.

Потому что на этом пути, случались у Виктора П. разные встречи. С разными людьми. Плохими. Хорошими. С добрыми и злыми. Любимыми и просто так.

Однако в тот солнечный апрельский денёк 1980 года, когда я бодрым шагом подходил к знаменитому кабинету грозного зампреда Мамедова на восьмом этаже Останкинского телецентра, я ничего не знал ни о тонкостях жизни в Кампучии, ни о том, как я туда попаду, ни о том, как оттуда вылечу…

Просто я вошёл в приёмную и сказал оторопевшей от моей наглости секретарше:

— Я к Энверу Назимовичу, доложите, Виктор П.

ПЕЧЕНЬ БУДДЫ

— Ты бы осадил своего оператора, Виктор, — говорит мне Александр Бурсов, третий секретарь Посольства СССР в Народной Кампучии, официально числящийся за Союзом Советских Обществ дружбы, а неофициально за «ближними». Мы сидим на мраморной скамейке, напротив его виллы на улице Принцев.

На дворе декабрь 1980 года. Через несколько дней — Новый 1981 год. На душе у меня муторно. После поездки в Сиемреап что-то в наших с Сашкой отношениях разладилось. Обычная история, — думал я. — Почему-то все операторы живут с журналистами как кошка с собакой. Тут нужно было или сразу держать дистанцию, и тогда умыть руки перед «ближними», если они собрались «скушать» неудобного «соседа». Или сразу же показать Дудову кто в лавке хозяин, да так, чтобы паренёк не рыпался поперёд батьки. Но мы же не в Европе. И даже не в тех странах Азии, где быт как-то налажен. Здесь Кампучия. Страна с нулевым временем. Страна, где время остановилось. Страна, где тебя могут убить, потому что здесь идёт беспощадная партизанская война. Здесь плохо кругом. Ты попал в эпицентр беды. Здесь слишком много чужой боли. И твои разногласия с оператором, который делает что-то не то, настолько ничтожны перед трагедией народа… А тут еще «ближние» на Сашку наехали. Ну уж нет, Дудова я им не отдам.

— Видишь ли, Шура, — говорю я Бурсову, тщательно подбирая слова, — право, не знаю, чем это Дудов вам так досадил. Работает он превосходно. Снимает как бог. У меня к нему претензий никаких.

— Но он заносчив и груб. Местные товарищи жалуются на его поведение.

Вот оно как! Местных уже приплели. Это серьёзно! Но почему мне ничего не говорили Муй или Сомарин? Значит прав Валентин Свиридов, который доверительно сообщил мне, что против нас затевается посольская интрига.

— Пойми ты, Виктор, что я тебе только добра желаю! Сам не можешь разобраться со своим сотрудником… У нас есть варианты. А может ты, просто, не хочешь? Он тебе кто, брат?

Вкрадчивось Бурсова холодна как лезвие ножа, приставленного к горлу.

— Нет, Шура, у меня братьев в этом мире. Есть друзья. И есть коллеги. Я могу быть зол на них, могу послать, куда следует, но за помощью обращаться к кому-то не стану. Сам разберусь. С Дудовым тоже. Но пока не вижу в этом нужды.

Знай, я тогда, что не пройдет и четырёх месяцев, как Сашка возомнит из себя шефа корпункта, поскольку ему расскажут сразу после моего отъезда, что место моё палое…

— Ну и чтобы ты сделал, знай это?

— Ничего.

— То-то же…

— Зато я никого не предавал.

— Молодец! Хороший ты хлопец, Витюша. И как только такие дураки на свете живут?

— Опять резонёрствуешь, скотина?