Кампучийские хроники - Виктор Притула

Я спрашиваю То Вила, случается ли огорчать мрачными предсказаниями тех, кто обращается к нему с просьбой погадать?

— Никогда, — улыбается монах. — „Трипитака“ — книга добрая.

Красноватая пыль оседала на капоте и брезентовом верхе „уазика“, забивалась внутрь автомобиля, скрипела на зубах.

Мы съехали с шоссе № 6 на проселочную дорогу, и колеса побежали по тюпским красноземам, иссушенным безжалостным апрельским солнцем. Многие деревья сбросили листву, трава выгорела и пожухла. Зеленых красок почти не было, и, казалось, весь пейзаж выдержан в коричнево-красноватых тонах, как у фламандских живописцев XVI века.

С двух сторон к дороге подступал кустарник саванны, небольшие озерца, поросшие лотосом, манили свежестью зеленых вод, но останавливаться было недосуг.

Март — ещё не самый жаркий месяц в Кампучии. Хотя зной наваливается с раннего утра, и спастись от него невозможно. Это не лучшее время для путешествий, но только сейчас, пока не наступил сезон дождей и не размыло проселочные дороги, можно на машине добраться туда, где основные магистрали — грунтовые дороги.

Плантации возникли на горизонте огромным зеленым массивом. По мере приближения они утрачивали ореол загадочной романтичности, которой веет со страниц романов о „каучуковых страстях“ в Амазонии.

Высаженные в ряды высокие деревья с гладкой корой, со слегка дурманящим запахом образуют густые рощи, в которых царит вечный сумрак. Кроны, необыкновенно густые из-за широких листьев, скрыли небо и раскаленный шар солнца, но спасительной прохлады тенистые кущи не принесли.

Рубашки прилипли к спине, волосы повлажнели от пота. Мы ходили от дерева к дереву, и Суос, сотрудник провинциального народно-революционного комитета, негромким голосом рассказывал о плантациях, их истории, экономическом потенциале, об особенностях сбора латекса, о том, что будет здесь завтра…

Для возрождения плантаций Тюпа нужно многое, и в первую очередь — люди…

На плантациях Тюпа уже трудится большая группа специалистов из Вьетнама. Они изучают возможности возобновления сбора латекса, ремонтируют завод по переработке латекса в сырую резину, намечают новые посадки гевеи.

Дуракам везёт!

Я сижу на высоком берегу Меконга под сенью огромного платана и смотрю на медленные воды великой реки. Снуют узкие рыбачьи сампаны, пироги перевозчиков, плывут кусты и гроздья кувшинок, по широкой песчаной косе бегают мальчишки, кто-то моет низкорослую лошадку, кто-то купается, кто-то спешит на левый берег, кто-то плывет с той стороны на рынок… Обычная будничная жизнь провинции. Обычное деловое утро. Мир кажется вечным и незыблемым, как течение Меконга в канун сезона дождей. Но я знаю, как выстрадана эта будничность, знаю потери этой страны, знаю боль и заботы людей, их проблемы, их стремление к завтрашнему дню, их острую нужду во времени, которого так не хватает, потому что во всем нужно наверстывать отнятые мраком годы…

Нужно поторапливаться и мне. В машине за рулем сидит взволнованный Муй, сзади притихла Тана. Они не торопят меня, мои замечательные кхмерские друзья, но я понимаю нетерпение Муя. Не каждый день в этой стране сын находит мать, а мать обретает сына…»

(Текст из журнала «Вокруг света»)

Такая вот красивая, сентиментальная история из кхмерской жизни. На самом деле всё было прозаичнее.

Просто Тане и Мую очень нужно было попасть в Кампонгтям по своим делам.

У них были дела, у нас автотранспорт. На этот раз мы ездили на нашем «Уазике» без какой-либо охраны. По той самой дороге, на которой спустя три года «красные кхмеры» расстреляют автомобиль с «советскими специалистами по хлопку».

Но для нас всё обошлось. Дуракам везёт!

В очерке для «Вокруг света» я не стал рассказывать о том, что буддийский священнослужитель То Вил из храма Воатнокор предсказал мне судьбу. Всё равно это не стали бы публиковать в эпоху увядавшего социализма.

Правда, с тех пор я больше никогда не обращаюсь с буддийскими монахами с просьбой погадать на текстах из жизни Будды. Потому что предсказаний То Вила мне хватит до конца жизни.

А случилось это так. После того как монах о чем-то живо поговорил с Таной, я в силу неуёмного любопытства спросил красавицу переводчицу, а может ли прэах То Вил рассказать о моей судьбе.

— Конечно, — сказала Тана. — Садись на пол.

Я сел.

— Расслабься. И возьми ароматические палочки…

Я взял две зажжённые ароматические палочки из рук монаха. В это же время он положил мне на макушку веер из деревянных табличек, который я должен был придерживать одной рукой.

— Теперь вставь ароматические палочки между дощечек.

Я выполнил и эту команду.

То Вил снял с моей головы связку буддийских канонов, раскрыл её на том месте, куда я воткнул ароматические палочки и стал читать вслух.

— Жила одна женщина, — переводит Тана. — Она была очень умная женщина. А её муж был охотник. Но не очень умный. Его жена всё время была грустная.

Охотник спрашивает: Почему ты грустишь? Как мне не грустить, — отвечает жена, когда я так хочу достичь просветления, как Будда. Задумался охотник. Очень он любил свою жену. Долго бродил он по лесу в поисках Просветлённого. Однажды ему повезло. Он встретил человека прекрасного лицом. И исходило от него сияние. Пустил в него охотник стрелу, а затем вырезал у своей жертвы печень и устремился к хижине, в которой жил с женой. Приготовил он из печени Будды снедь, а тут и жена вернулась домой. По-прежнему грустная. Поешь, — говорит ей охотник. Жена съела приготовленное блюдо. Ну, как, — спрашивает охотник, — снизошло на тебя просветление. И поняла жена, какой ужасный поступок совершил её муж. Горе тебе, глупец, — сказала она и ушла навсегда в монастырь.

— И всё? — спрашиваю я у Таны.

— Погоди, — говорит она, и я ловлю её тревожный взгляд.

— Пожалуйста, Тана, — говорю я. — Пожалуйста, переводи всё, что он скажет.

— Тебе очень скоро будет очень плохо, месье Ига. Это очень злые и неумные люди. Они убьют тебя. Нет не так, чтобы убьют. Это образ. Ты будешь как мёртвый. Но ты не должен бояться. Когда-то ты снова вернёшься в мир как Будда, и люди будут уважать тебя, как уважают Просветлённого.

Однако же! — подумал я.

Положил в коробку для пожертований деньги, и, сложив ладони с оттопыренными большими пальцами, приставил их к подбородку в благодарственном жесте.

Погадал!

По возвращении в Пномпень в посольстве нас ожидала шифротелеграмма, в которой было предложено выехать в апреле в отпуск в Москву.