Кампучийские хроники - Виктор Притула
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Холмы со ступами по сей день носят названия Пномсрей — Женская гора и Пномпрос — Мужская гора.
Деревня вдовК четырем часам пополудни мы добрались до Кампонгтяма — третьего по величине города страны после столицы и Баттамбанга. Скоро начнет смеркаться. Короткая поездка по центральным улицам, первые впечатления, холодный душ в огромном особняке, превращенном в гостиницу. Что дальше? Дальше едем в „деревню вдов“…
Сначала я ничего не понял. Деревня в городе? Может быть, это пригород? Или, может, я ослышался и за „деревню вдов“ принял созвучные слова „старый город“? Но в Кампонгтяме, как, впрочем, и в других городах Кампучии, нет деления на старые и новые кварталы. Древние города здесь называют руинами: руины Ангкора, руины древнего храма Воатнокор, но это никак не старый город.
— Все правильно, — подтверждает Тана, — мы едем в „деревню вдов“. Говорят, там видели мою сестру…
Несколько легких крестьянских домов, построенных в линию, укрылись в зелени банановых деревьев. Деревня располагается в конце одной из городских улиц, на которой давно уже никто не живет. Мы проехали сквозь кварталы молчаливых домов — безжизненных, полуразрушенных и невыразимо печальных.
Я снова вспомнил Пномпень, покинутый жителями, — фантастический город, опустошенный полпотовской чумой, страшным недугом, следы которого еще свежи повсюду в стране. Вспомнил мертвые проспекты и рынки, безмолвную набережную, пустой порт.
Возвращать к жизни города — подвиг. Городские власти Кампонгтяма тоже совершили подвиг, наладив жизнь центра „красной провинции“. Первая продукция вновь пущенной в строй крупнейшей в стране текстильной фабрики, первые метры хлопчатобумажной ткани воспринимались как чудо. Ведь еще совсем недавно не верилось, будто можно что-то сделать: поломаны станки, нет сырья, утрачена технология, и нет инженеров, а самое главное, мужчин раз-два и обчелся…
В кампонгтямской „деревне вдов“ живут женщины, у которых отняли мужей, детей, родителей. Им некуда идти и некого искать. Они живут наедине с болью — своей и других, и боль эта стала для них общей.
Сумерки стали обволакивать эту грустную улицу, зажглись слабенькие огоньки коптилок, недалеко послышались голоса, и мы направились в ту сторону.
Тана прошла в дом. Через несколько минут она вышла, сопровождая хрупкую женщину, которая приветствовала нас сложенными вместе и поднятыми вверх ладонями. Этот жест — он называется „анджали“ — у кхмеров выражает приветствие, прощание, благодарность, уважение…
Женщина красива. В чертах ее лица, мягких и приветливых, обаятельно-ласковых, я нахожу сходство со знаменитыми небесными танцовщицами Индры — апсарами, изображениями которых украшены барельефы Ангкора. Только в карих глазах женщины — глубокая печаль, какой я не видел ни у одной из апсар…
Женщину зовут Пирум. Ей двадцать девять лет. Двое детей. Был еще старший мальчик, но он умер от голода в 1977 году. Муж был военным, и его расстреляли вместе с тысячами других солдат и офицеров в мае 75-го. Тогда же семилетнего сына забрали „перевоспитывать трудом“. Мальчик заболел и не мог работать. Тогда ему перестали давать рис. Пирум не пускали к сыну. Она относилась к „третьей категории“: до 1975 года преподавала математику в пномпеньском лицее Декарта.
Пирум плачет. Незаметно вокруг нас собираются люди. Замерла притихшая, нахохлившаяся стайка ребятишек, готовых в любую минуту разбежаться по домам. А мы стоим в окружении женщин разного возраста, и из негромкой речи, из тихих скорбных слов, которые переводит Тана, льются, льются потоки человеческой боли…
Всякий раз, когда я читаю или слышу о том, как пытаются обелить полпотовских преступников, предать забвению их злодеяния, я вспоминаю вечер в „деревне вдов“. Потому что есть преступления, которые простить нельзя. Никогда.
Гадание по каноническим текстамВ кампучийских хрониках первое упоминание о храме Воатнокор относится к X веку. Возможно, именно тогда и были возведены каменные стены из светло-серого песчаника, среди которых укрылась изящная пагода, полыхающая на полуденном солнце глазурью островерхой крыши. Сегодня эти разрушенные, потемневшие от дождей стены стоят осколками седой истории. За ними — строения более поздние, тоже тронутые временем и войнами. Скульптуры демонов-стражников, обезьян-хануманов, погруженного в самосозерцание Будды, священных львов и непременных для кхмерских святынь змей-нагов…
Сняв сандалии, ступаем на мраморные плиты, которыми выложен пол пагоды. От мрамора исходит прохлада. Стен нет, крыша покоится на многочисленных колоннах. Потолок расписан сценами из жизни Будды. На лицах Просветленного и праведников умиротворенность.
Народу в пагоде немного: ребятишки, с интересом разглядывающие росписи, несколько женщин, сидящих вокруг монаха — прэах сонга. Монах гадает по текстам „Трипитаки“ — канонического свода буддийских мифов.
Происходит это следующим образом: сначала прэах То Вил — так зовут монаха — пересказывает содержание одного из деяний или превращений Будды, как они изложены на деревянных табличках „Трипитаки“, а затем толкует их применительно к тем, кто хотел бы узнать о своей судьбе…
Прэаху То Вилу за пятьдесят. Лицо словно высечено из мыльного камня — оно напоминает мне виденные ранее изображения каменных аскетов. Тога у монаха белого цвета, что свидетельствует о важном месте его в иерархии буддийской сангхи — религиозной общины страны.
— „Трипитака“ не могла предвидеть бед, которые обрушились на Кампучию, — рассказывает То Вил. — То, что случилось с нашей страной, не поддается никакому объяснению и никаким сравнениям. При полпотовцах не могло быть и речи о соблюдении буддийских заповедей и канонов, хотя эти убийцы с черными душами официально объявили о свободе вероисповедания. Монахи подвергались гонениям и физическому уничтожению. Нас заставляли снимать тоги, и тех, кто противился, убивали.
То Вил говорит медленно, лицо его бесстрастно, но глаза горят. Я понимаю, что он скрывает гнев. Монах и буддист, он не имеет права гневаться. Но в биографии То Вила есть и такой факт: с 1977 года он врачевал в одном из отрядов повстанцев, делил с ними опасности партизанской жизни, боролся против черных сил зла.
Я спрашиваю То Вила, случается ли огорчать мрачными предсказаниями тех, кто обращается к нему с просьбой погадать?
— Никогда, — улыбается монах. — „Трипитака“ — книга добрая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});