Чупадор - Клод Сеньоль

Эль Чупадор уселся с крайней и неловкой сдержанностью, которая служит вместо вежливости простым людям, но в нем ощущалась скрытая гордость. Я напомнил художнику о нашей встрече и снова выразил восхищение его виртуозностью. Однако устоял перед желанием спросить, почему он рисовал по ночам на плохо освещенной улице — ведь это так неудобно. Понемногу из-за его молчания я почувствовал нужду говорить, словно задолжал ему кучу слов.

Чупадор согласно кивал головой, но его высокомерный взгляд был устремлен сквозь меня, в какую-то точку вне меня…

— В вас скрыты великие возможности, — говорил я. — Вам достаточно начать рисовать помедленнее… тщательно исследовать свое вдохновение, углубиться в него… Ваша техника еще не очень четка, мазки слишком тяжелы… в них не хватает цвета, ярости, жара… Их прямо хочется увидеть почти живыми… Уверен, вам это под силу… Используйте более тонкие перья, способные ухватить душу ваших персонажей; шелковистая тушь наполнит ваши рисунки соками, которые словно проступают сквозь поры образов… Многие до вас прислушивались к моим советам. И смотрите, кем они стали: Лашан, Милиоль, Риччиови и многие другие. Они следовали моим советам. И это было необходимо, иначе они так бы и остались лашанами, милиолями, риччиови без единой заглавной буквы в именах…

Посетитель по-прежнему смотрел сквозь меня. И, чтобы скрыть растущее смущение, я изошелся в речах и вскоре попросил его выполнить для меня заказ, мысль о котором только что пришла мне в голову. Я хотел узнать, как он видел нашу встречу, как видел самого себя; мои мысли о потустороннем мире… Короче говоря, меня интересовало все, входящее в рамки демонического жанра, с которым он так легко управлялся.

Чтобы убедить его принять заказ, я достал чековую книжку и спросил, какую сумму он хочет получить в качестве аванса.

«Нет», — живо замахал Чупадор головой и руками, окидывая взглядом предметы на моем письменном столе, словно оценивая их стоимость. Наконец, когда я убирал носовой платок, которым промокнул крохотный порез в уголке губ, он дал мне понять, опустив веки, что этот квадратик батиста подойдет ему в качестве оплаты.

— Обмен, — проворчал он с сильным испанским акцентом.

Это было единственное слово, которое я услышал за все время его визита.

Полагая, что художник беден — даже лишен знания элементарных французских слов, — и тонкий платок может удовлетворить его нужду в роскоши, я со смехом протянул ему квадратик батиста, проводил гостя до двери и поклялся, что в следующий раз награжу более щедро, даже если это придется сделать силой.

Но больше я никогда не видел его…

— Вот так, моя дорогая Жанна, я первым познакомился с Эль Чупадором.

— Круг твоих завистников, несомненно, расширится. — Ее слова звучали комплиментом.

Жанна нежно вытерла с моего лица холодный пот усталости.

Я глянул на часы — скоро шесть, а тоска еще не подступала ко мне. Я попытался воссоздать в голове утешительную фреску из лиц своих друзей. Как бы отвечая на призыв, раздался звонок, сообщающий об их приходе, — они не опаздывают ни на минуту, чтобы впрыснуть мне дозу утешения, и это волнует меня, как признательного ребенка.

— А теперь, — умоляет Жанна, выходя, чтобы встретить гостей, — обещай мне больше не говорить… Отдохни… только слушай.

И кокетливым жестом поправляет волосы.

Все счастливы видеть на моих щеках краски, которыми я обязан Гарралю.

— У вас прямо-таки девический румянец, — бросает Ришмон, он всегда без труда говорит комплименты.

Подыгрывая, я уже готов произнести «Ну ладно!», когда с показной сдержанностью ко мне подходит Барнхейм и вкладывает в мои руки, лежащие на натянутых простынях, роскошный альбом с пурпурно-золотой обложкой.

— Сюрприз, — шепчет он мне на ухо, — сюрприз, который я с трудом раздобыл… Это репродукции картин того иностранного художника, о котором мы говорили в прошлый вечер, помните? Посмотрите и скажите, ошибаются критики или нет, говоря о его истинной ценности… Я хотел бы перехватить его раньше Майорта, который вот уже две недели тщетно пытается подписать с ним контракт. Ваше мнение будет ценным для меня. Я в первый и последний раз воспользуюсь вашей оценкой. Кроме того, думаю, этот парень вас бы не заинтересовал…

Он хотел добавить «в вашем нынешнем состоянии», и, как ни странно, мне это было бы безразлично. Его поспешность узнать мое мнение немедленно, а не завтра до боли раздражает меня.

VII

Открыв альбом, я замираю в волнении, увидев первую же репродукцию, и Барнхейм, сочтя, что его настойчивость повергла меня в критическое состояние, пытается выхватить альбом из моих рук, чтобы не отвечать за новый приступ.

Но теперь, когда я увидел, ничто не заставит меня расстаться с тем, что, уверен, по ужасающему праву принадлежит только мне… Быстро оттолкнув Барнхейма, я даю ему понять взглядом, чтобы он не становился между Чупадором и мною.

И пока Барнхейм в недоумении присоединяется к остальным, сидящим вдалеке от моего изголовья, там, куда их с очаровательной твердостью усадила Жанна, я погружаюсь в рисунок, воссоздающий смутную атмосферу ночного облика улицы Ксавье-Прива.

С невероятной точностью и тонкостью штрихов, близких к совершенству, мой художник поместил себя в центр картины, и я вижу его таким, каким запомнил в ту ночь, — он глядит на меня с такой силой, что буквально распинает на ложе страданий.

Это первый рисунок из альбома, который вдруг обжигает мне пальцы. Почему он изобразил сцену нашей встречи? Как ему удалось увидеть все моими глазами: ухватить то мгновение, которое больше всего поразило меня? А эта демоническая кошка, стоящая на задних лапах, — была ли она там в момент нашей встречи? Я не помню ее… Меня начинают разрывать на части внезапные вопросы.

А этот рисунок!

Я поражен, ибо вижу в общих чертах ту встречу в моем кабинете. Он сидит напротив меня, бородатый и гордый… крылатый! А этот скрюченный гном? Я?.. Неужели я так выгляжу? Все как бы из иного мира: телефон в виде странного и терпеливого неведомого зверька, в равновесии застывшего на вытянутом в длину циферблате; бумаги на столе преобразились в свиток, напоминающий пакт с дьяволом…

Не решаясь вглядеться в детали, полные угроз, мои глаза то и дело возвращаются к гному, выражающему, быть может, мою суть…

Невозможно захлопнуть, отбросить в сторону этот новый инструмент пыток. Теперь я знаю, что должен вынести и такую пытку и что надо совершить страшное путешествие…

Странный художник бесстыдно раскрывается, как и должно его натуре, гордой и угрожающей. Он обнажен в мельчайших деталях. Из бездны, служащей ему фоном, выступает чудовищная голова змеи с лягушачьими лапами. Животное со страхом смотрит на него. Оно не осмеливается покинуть смутную материю, породившую ее и защищающую от гнева Хозяина с когтистыми крыльями…