В роли себя самой - Елена Проклова

Если бы он еще выдавался так же, как в свое время наборы продуктов к большим праздникам - постоянная забота профкома на каждом предприятии... Но, слава Богу, это не так, и как раз в этом-то все и дело.

...Все, что сбыться могло,

Словно лист пятипалый,

Мне в ладони легло,

Только этого мало.

Жизнь брала под крыло,

Берегла и спасала,

Мне во всем повезло,

Только этого мало...

Почему - мало? От жадности, что ли? Не хочу быть вольною царицей, а хочу быть владычицей морскою? Чтобы золотая рыбка мне служила и была бы у меня на посылках? Нет, конечно, нет.

"Боги, боги мои! Что же нужно было этой женщине?! Что нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонечек? Что нужно было этой чуть косящей на один глаз ведьме, украсившей себя тогда весной мимозами? ...Очевидно, она говорила правду, ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, не отдельный сад и не деньги. Она любила его, она говорила правду".

Как хорошо, как умно и красиво писали и Тарковский, и Булгаков! Примеряешь их слова к собственной жизни - и сердце щемит от пронзительной красоты и не менее пронзительной правдивости! Все верно, как же все верно! Вот только если бы еще они - мастера, чудотворцы, сердцеведы - договорили одну маленькую вещь, ответили бы на один вопросик... нет, простите, на два: зачем и как.

Ей, Маргарите или любой другой женщине, нужен был кто-то... Я согласна, я все понимаю, еще бы! И пусть нужен даже не кто-то, а совершенно конкретно тот самый, такой-то и такой-то. А зачем? Нет, этот вопрос совсем не глупый. То же самое и второй: как? Пока ими не задашься, счастье твое, если оно и есть, это счастье одинаковое, случись что - легко уплывающее из рук. Потому что от тебя самой в нем мало что зависит. Поэтому надо спросить, и этого все равно мало: к вопросу надо найти ответ - и ответ убедительный. Есть милосердие судьбы и случая - в том, что они дают нам шанс получить ответы. Разумеется, не даром (очень даже не даром) но все-таки шанс у нас есть.

Тот период жизни, когда я познакомилась с Андреем, был для меня одним из тяжелейших. Это случилось через полгода после того, как умерли двое моих новорожденных близнецов, и их потеря вызвала самые неожиданные, непредсказуемые последствия.

Со смертью детей нарушились все прежние мои связи в жизни. Шок был слишком силен. Все, кто окружал меня, и всё, что окружало, способствовали его рецидивам. Особенно семейные отношения, домашняя обстановка - и в своем доме, и в родительском. Как много хорошего было когда-то в слове "дом", столько же и еще гораздо больше стало в нем страшного, отвратительного, непереносимого. Жить так было невозможно.

Я понимала где-то, на периферии сознания, что причина мучений не в ком ином, кроме как во мне. Надо было попытаться внутри себя что-то делать. Сделала я это, одним махом перечеркнув прошлое и настоящее, сказав себе, что если жить нужно, то нужно жить, вынырнув из устоявшегося мира. Это решение повлекло за собой наше расставание с Александром Михайловичем. Он, страшно тяжело все переживая - так же, как и я, ушел в свое дело с головой, спасаясь этим.

А я... У меня было такое ощущение, что я выжила. Как выживают люди, единицы или десятки - из сотен тысяч, после стихийных бедствий, сражений, крушений и катастроф. Это ощущение изредка было как бы даже радостным: сама я - жива. Но чаще того и более того оно было пустым и чужим. Вот - ничего нет... Я свободна. Кругом - пусто. А пустота, знаете ли, она всякое притягивает...

В чем-то мне помогало агрессивное такое делание дел: я грузила и грузила себя всякими проблемами. В этом очень сказалось содействие театра. Я бесконечно благодарна всем людям в нем - за то, что они так фантастически правильно и полезно отнеслись к тому, что со мной случилось. Чтобы я не зацикливалась на личном несчастье, меня просто завалили работой, актерским трудом - бесконечными вводами, репетициями, учением ролей. Я уходила из дома с утра и приходила около полуночи. На дневное время мне была обеспечена "лечебная повязка" от выжженности внутри. Но оставались ночи... Сколько ни играй в театре, сколько ни разъезжай по фестивалям и дням советского кино... Оставались несколько часов во тьме, когда я была предоставлена самой себе. И могла, как Пенелопа, распускать все сотканное за день. Только я распускала не покрывало или ковер,- что там именно ткала древняя гречанка? - а себя. И чувствовала, как непреодолима эта мания - так же, как мое одиночество...

Одиночество было таким, что это становилось просто катастрофой. Старые связи - все порваны, а восстанавливать их я не умела никогда. И новые не завязывались: я слишком неадекватно реагировала на сочувствие, участие, заботу. А уж какие-то там ухаживания я вообще воспринимала так, что давала людям право считать меня просто сумасшедшей, с диагнозом и со справкой. Ни близкие, ни далекие не в силах были тут как-то изловчиться и морально меня приобнять, подкрепить... Да и физически тоже. Говорят, что пострадавшего от сильных ожогов, когда у человека очень много кожи сгорело, в хорошей клинике кладут в такую ванну-кровать со специальным раствором, густым гелем, который держит больного на мягкой полужидкой поверхности, уменьшая боль, и одновременно лечит. Вот если бы можно было душу положить в такую ванну...

Наконец, какой-то выход я нашла для себя в том, чтобы заботиться о брате. Во-первых, поразгонять толпу праздных друзей вокруг него - это всегда было не вредно. А во-вторых, пожить у него в мастерской, где, в отличие от моей квартиры, ничего мне не напоминало о недавнем, - это был еще один плюс. И что главное - это сам брат, с которым при желании всегда можно было быть одновременно и рядом, и как будто за тысячу миль. Чувствовать, что он добрый, хороший - и не натыкаться на неуместное в данную долю секунды конкретное проявление доброты. Брат не ранил меня участливостью и не оскорблял равнодушием. Он был очень свой, но и в то же время немножко посторонний, вне ситуации.

Вот так мы с ним жили - всего около месяца, наверное. Если раздавался звонок в дверь, я открывала и просила какого-то очередного человека, который пришел к Виктору, заходить в другой раз. Когда? Ну, когда-нибудь, когда у брата кончатся некие срочные дела и проблемы.

И на тот звонок тоже вышла я. Надо сказать, что вышла, пребывая отнюдь не в лучших чувствах (но выглядела, как потом было сказано, неплохо). Я была одета для выступления - черные брюки-галифе, черная блуза, яркий цветок на ней: собиралась ехать на творческий вечер, кажется, в Ногинск. Работать надо было, работать - что я, что Виктор сидели прямо-таки без копейки. Работать ох как не хотелось, хотелось выть, но... Итак, я собрала себя, завинтила потуже все гайки, все предохранительные клапаны внутри, и снаружи объект был тоже полностью готов к пуску в эксплуатацию. Только оказалось, что у Судьбы есть в запасе совсем другой вариант - внезапный обмен верительными грамотами.

Свою "грамоту" - внешность - я готовила совсем для другой цели. Для того, чтобы произвести впечатление на мужчину, у меня бы руки тогда не поднялись. А он и вовсе ничего не готовил. Но тем не менее вручил...

Он позвонил. Я открыла. Он сказал:

- Извините, я не знаю, как вас зовут... Я к Виктору. Он дома?

- Дома, проходите.

Почему для этого человека Виктор вдруг "оказался дома"? Потому что не только я не знала, кто пришел, но и он не знал, кто ему открыл. Не знал, как эту женщину зовут, что там у нее случилось или могло случиться.

Его появление мне ничем заранее не грозило - то же самое, как со стороны Виктора: ни сочувствия, ни равнодушия. Это было прекрасно.

И поэтому само собой решилось - пусть будет. Кто-то там в мире, параллельном нашему, поставил пластинку со словами: судьба - судьбы судьбе - судьбою - о судьбе... А я, пропустив гостя, пошла на кухню что-то порезать, пожарить, заварить, чтобы брат с его приятелем не сидели голодные, когда я уеду на этот творческий вечер.

На этот дурацкий, противный вечер черт-те куда. Окончательно противным и абсолютно дурацким он для меня стал тогда, когда я, слыша из кухни новый голос - голос нормального человека в хорошем настроении - поняла, насколько же я не хочу никуда ехать!

Зазвонил телефон... Я сняла трубку.

- Алло, здравствуйте, извините, можно Елену Игоревну?

- Слушаю.

- Ой, ой, извините еще раз, ради Бога... Это звонят из Дворца культуры (не помню, может быть, был не ДК, а какая-то другая организация), где мы просили вас выступить. Понимаете, у нас тут всякие проблемы... Пожалуйста, давайте перенесем вечер на другое время. Войдите в наше положение, позвольте пригласить вас через неделю или как вам будет удобнее...

- Хорошо.

Судьба - судьбы - судьбе - судьбою - о судьбе... Узнав, что мне никуда ехать не надо, и увидев, что настроение у меня вполне человеческое, мужская часть нашей стихийно сложившейся компании решила гулять. А я это предложение охотно поддержала.