Сочинения. Письма - Павел Васильев

…………………………………….

…На обратном пути от Горлицыных,В карете качаясь,Заезжая в настежь распахнутую зарю,Говорил Синицын:«В магарычах не стесняюсь!Продолжай — говорю тебе! —Отблагодарю!»

Хлыщ в смешок.(Подсчитал — работать недаром.)…Еще через день, отстранясь от дел,Свиделся Артемий Федулыч с товаромВ горлицынской гостиной,Как захотел.

Чем не кавалер?Конечно, определенно!Лучшего отыщешь ли,Душой не кривя?За него разговаривали миллионы  —Его золотые,Родимые братовья.

«Как живете?»(Нету цены товару!)— «Вы мне привлекательны, хоть и                                          не льну…»…В первый раз лет за десятьВзял гитаруИ, не торопясь,Зацепил струну:

«Ты скажи мне, перстень свадебный,Я кому тебя дарю?Будь ты крепок, перстень свадебный,Будь ты крепок, говорю!

Ты свети нам, перстень свадебный,Помогай слюбиться нам, —Для того я, перстень свадебный,Прижимал тебя к губам.

Сорок тысяч перстней свадебных —Каждый круглый золотой,Сорок тысяч перстней краденыхИ один законный — мой.

Сорок тысяч перстней краденых,Ты же всем перстням отец,Круглый пламень, пламень свадебный,Золотой мой бубенец».

Так решилсяТорг короткий ладом  —Понапрасну гитарСиницын в руки не брал.Он поцеловал мамашу в лоб,Заплатил что надоИ увез невестуК себе,За Урал.

А еще через год,Весной,Когда на гагарахЛиняло перо,В апреле месяце, или возле того,Зейск съезжался с букетамиНа тройках и парахПоздравлять с рожденьем сына его.

Приискатели фужеры состукнули.БылиКазахами джигитовки устроены,И в весеннем снегу,Раздувая пайпаки, зажиревшие бииОбъявилиВ его заздравьеБайгу.

Это было весной,Когда, потрескивая, расходилисьЗвездою трещиныНа речномНоздреватом льду,Когда барсы в Призейском краеРыбой плодились,Это былоВ девятьсот девятом году.Так в великий и долгийПерелет гусиный,Когда, накопивший бешенство,Хлынул разлив,Начиналось детство синицынского сынаВ скрежетанье машинИ пляске лошажьих грив.

Годы шли волна за волнойС тяжелым шорохом,Шли, стуча сапогами,В глухих просторах страны…… Тринадцатый…… Четырнадцатый…Ширя напитанный порохом,Голубой, как разрывы шрапнели,Воздух войны.

……………………………………….

До крестов георгиевских,До самых плечОктябрьского тумана!……………………………………………Прячась от партизанщиныВ таежный урман и лог,Прицепившись к степному штабуКраснолампасного атамана,Синицын вместе с нимБежал на восток.

И когда их оцепили, и — вдруг! — грянули                                                                далиШироким «ура»,Повторяя: «Бей! Бей», —Крепко сжимая стужуВороненой стали,Он засел с товарищамиВ дымной избе.

Раз! И еще раз!Внимательно целясьПо кожаному матросу, бегущему впереди.Три!УпалМолоденький красноармеецС рваным кумачомНа серой груди.И еще раз!Огоньками ненависти и страхаГлаз разжигая,Точно, без промаха, в них!…………………………………………….Но ворвавшийся выборжецВсем телом,С размахуЗагнал емуВ заклокотавшее горлоШтык.

КУЛАКИ

1929 г. Разгар коллективизации. Станица Черлак.

Люди верою не убоги,Люди праведны у Чердака,И ЧерлакНа церквах, на богеИ на вере стоит пока.

Он, как прежде, себе хозяин —До звезды от прежних орлов.И по-прежнему охраняемДолгим гулом колоколов.

Славя крест, имущество славя,Проклиная безверья срам,Волны медные православьяТяжко катятся по вечерам.

Он стоит, Черлак,И закатыПо-над ним киргизских кровей.Крепко сшили купцы когда-тоЮбки каменные церквей.

Он стоит другим в назиданье,На крещении льда темней,И в Крещение на ИорданеКрестНа двадцать пять саженей.

И в КрещеньеГолыми в водуЛезут бабы, пятя зады.И везут по домам подводыБочки синей святой воды.

А на Пасху блестит крестами,Поднимая гам над гульбой,Старый колокол с сыновьямиПляшет, медной плеща губой.

И средь прочихПод красной жестью,С жестяным высоким коньком,Дышит благовестом и благочестьемЕвстигнея Яркова дом.

Люди верою не убоги,Люди праведны у Черлака.И ЧерлакНа церквах, на богеИ на вере стоит пока.

Из-под самого ИртышскаПод безголосой дугой,На залетной Рыжухе — пути не рад —Прибыл разлюбезнейший, дорогойЕвстигнея ЯрковаРодимый брат.

Пылью крашенный, хмуролицый,Он вошел к Евстигнею в дом,И погнулися половицыПод подкованным каблуком.

Он вошелСурьезный, не слабый,Вытер пот со лба рукавом,И, покуда крестился,БабыУдивлялися на него.

И, покуда крестился,(—  Ми-и-лай!)Будто мерилМогутство плеч,Разлюбезнейший брат Василий, —ЕвстигнейПоднялся навстречь.

И покуда бабы, что куры,Заметались туды-сюды,Повстречавшись, как надо, хмуроПрошумели две бороды.

Гость одежи пудовой не снял еще,А беседа уже пошла:— Долгожданный, Василий Павлович, Как дела?— Хороши дела.

И покуда хлеба крестили,В пузо всаживая им нож:— Что ты скажешь мне,Брат Василий,Как живу?— Хорошо живешь.

Из-под самого ИртышскаПод безголосой дугойПрибыл вовремя в Черлак-градСтоль невиданный, дорогойЕвстигнея ЯрковаРодимый брат.

Темный ситец бабки и красныйЖенин ситецИ сыновья, —Всей семьиХоровод согласный,Вся наряженная семья.

Сыновья ладны и умелы —Дверь с крюковПосшибают лбом,Сразу видимо, кто их делал, —Кулаки — полпуда в любом.

Род прекраснейший, знаменитый —Сыновья! Сыны! —Я те дам!Бровь спокойная, волос витый —Сразу видно,Что делал сам.

Евстигней поведет ли ухом,Замолчит ли —Все замолчат,Даже дышат единым духом —От старухи и до внучат.

И Василий решает: «Вон как!»Косы тени Павловичей.Дом пошатывается легонько,Дышит теплым горлом печей.

И хозяин думой не сломан,Слышит лучше всех и ясней —По курятникам робкий гомон,В теплых стойлах ржанье коней.

Приросло покрепче иногоК пуповине его добро,И ударить жердью корову —Евстигнею сломишь ребро.

Он их сам, лошадей, треножил.Их от крепких его оградНе отымет и сила божья,А не то чтобы конокрад.

Он их сам, коров, переметилИ ножом,И клеймом,И всяк,Никакая сила на светеНе отымет его косяк.Никакая на свете пакость,Ну-ка, выйди, не оробей!Хошь мизинец,Хошь телку —На-кось  —Отруби, отмерь и отбей.

Ну-ка, сунься к амбарам сытым —Всё хозяйство, вся тишь и гладьОпрокинет вострым копытомИ рогами начнет бодать.

Дом пошатывается легонько,Дышит горьким горлом печей,Понимает Василий: «Вон как!»Косы тени Павловичей.

Дышат дымом горькие глотки.Чай остыл,И на лбах роса,И на стол хлебнувшие водки,Подбоченясь, вышли баса.

И тогда —Хоть и не по приказуВодку встретившие в упор, —По-медвежьиУхнув три раза,Братья начали разговор.

И Василий, башкою лысойНаклоняясь — будто в хомут,Сообщает:— Сестра АнфисаНизко кланяются и зовут.

Разговор не сходил на убыль.Он прогуливался как мог, —Лошадям заглядывал в зубыИ коровий щупал сосок.

Он один ходилПромеж всеми,Поклоняясь печи, огню,Он считалПоклоны до земиИ по пальцамСчитал родню.

Вспоминал, как ругался деверь,И нежданно к тому ж приплелОб одной разнесчастной деве,Кем-то брошенной на произвол.

Оба брата хмелевой силе,Водке плещущей — кумовья.

— Брат мой старший.— Да, брат Василий.— Во-первых, сообщаю я.

Что  —В соседственном нам ЛебяжьемВам известный Рябых Семен,Состоятельный парень, скажем,Властью выжит и разорен.

И нам видимы те причины,За которыми шла беда, —Не оставлено и лучины,Гибель, скажем, и только.

— Н-да.— Досемёнился,Вот-те здравствуй,Как известно, защиты нет,И напрасно на самоуправствоОн ходатайствовал в райсовет.

Сеют гибель по всей округе,Отбирают коров, коней.Затянули, паря, подпруги.Как рассудишь, брат Евстигней?

Босяки удила закусили. —Евстигней раскрывает рот:— Что тут сделаешь,Брат Василий,Как рассудишь — Колхоз идет.

— Что ж колхоз,А в колхозе — толку?Кони — кости и гиблый дых,Посшибали лошажьи холки,Скот сгубили, разъязви их!

Разгнездилися на провале:Ты работай — а власть права,Тот работал, а эти взяли,Тоже, язви, хозяева.

Мимо сена,И с ходу в воду.Нет копыт, не то чтобы грив.Объявили колхоз народу,А народ кругом супротив.

Не надейся, паря, на жалость,Да тебе самому видней.Что же делать теперь осталось?Как рассудишь,Брат Евстигней?

Там,В известном вам ЕнисейскомВзяли Голубева в оборот,Раскулачили, и с семейством —Вниз, под Тару, в гущу болот.

И не легкое, слышишь, паря,И не ладное дело, брат:На баржах — для охраны — в ТареПулеметы, паря, стоят.

Не открутишься, как возьмутся —Выбьют говор и гонор наш.Наша жизнь — что чаинка в блюдце,Всё отдашь.— Ты, значит, пугашь?

— Я что… Может, не согласитесь.— Может…— Может… — Встал Евстигней,Распирая румяный ситец,Руки лезли вроде корней…

— Дело сказано братом, дело…Толк известен в его речах. —Голова спокойно сиделаРыжим коршуном на плечах.

— Рано нам в бега собираться,Страх немыслимый затая,Не один я,И, кроме братца,Есть еще, — оглядел,—Семья.

Сыновья без сумленья встали.Старший принялся говорить:— Та ли дядина речь, не та ли, —Что ты скажешь, тому и быть.

И сказал Евстигней:— РазлукаС прежним хуже копылий, ям,И с хозяйством, —Горчее мукиТихо высказал, —Не отдам.

На красных доскахБожьи ликиВерхненарымских мастеров:Божьей материСоболья, тонкая бровь,АнгелыВ зарослях ежевики.

И средь всегоВ канареечном свете,С иртышской зарейВокруг башки,

В белых кудрях,Нахмурен и светел,Крутя одежМноговерстный ветерИ ногу в башмачные ремешки,

Босую, грозную,Вставив, что в стремя,РасселсяВладетель неба и земи.

И, полные муки святой,Облак мешки валялись.Как мельник,Бог придавил их голой пятой —Хозяин, владеющий нераздельно.

Он мукомолом в мучной пылиВертел жернова в скиту под Яманью,И люди к нему, как овцы, теклиХоть полпуда выклянчить за покаянье.

Он мельник.В мучной столбовой пылиСтерег свою выручку под Яманью.Его на трех таратайках везли,Чтоб въехал пожить в избу атаманью.

И лучшийИз паствы его смиреннойКрестился на стремя его ремней,И шел от дверей на него поклонноВ грехах и постах Раб Евстигней.

Он верил в него Без отвода глаз,Воздвиг из икон Резные заборы.И вот наступил для обоих часПоследнего,КраткогоРазговора.

И раб,Молитву горя сотворить,МоргнулНа несопричастных и лишних,И домочадцы на цыпочках вышли,Двери наглухо притворив.

Тогда Евстигней лампаду зажег,Темную осветил позолоту.Пал на колени,На пол лег,Снова всталИ начал работать.

Пол от молитвыГудел, как гроб.— Каюсь,Осподи,Каюсь.  —Бил, покрывая ссадиной лоб,Падая тяжкоИ подымаясь.

И когдаТяжелая его головаЗакрыла глаза,В темень-тревогу,ТихоВознес Евстигней словаГосподу своему,Единому богу.

Он прорывался,Потный, живой,Зреть сквозь заоблачные туманы.Он не утаивал ничего —Порченых девок, греха, обману:«Тыщу свечей спалил тебе,Стлался перед тобой рогожей.Сам себя в темной своей избеСвечой подпалю,Вседержитель боже.

Мы без тебяПонапрасну биты.Дланью коснисьМоей нищеты.Ищу, твой раб,У тебя защиты, —Господи,СпасиМои животы».

Но тлели углем золотым образа.Дородно, розово божье обличье.Бог, выкатив голубые свои глаза,Глядел на мир подвластныйПо-бычьи.

Господи, неужто жМоленья мало,Обиды мало?Но ЕвстигнейНе оканчивал слов —Долгим дождемПо вискам стучалаКровь его прадедов —Прыгунов и хлыстов.

И вставали щетинойЛеса ТоболаДа пчелиные скитыАлтайских мест  —Скопидомы, оказники и хлебосолыПоднимали тяжелыйДвуперстный крест.

И еще раз раб поднялся к богу,В сердце сомнения истребя:«Господи,Ты ли сеешь тревогу,Господи, рушишь веру в тебя».

И внял.Из облачного вертоградаПогнал кудрей своих табуны,И, зашипев,Погасла лампадаОт крепкой и злойБожьей слюны.

Сидел развалившись,Губ не кривя,Голой пятой облака давя.

Не было дела ему до земли.И наплевать ему, что колхозыК горлу кулацкомуПодошли…Он притворялся, сытен и розов,Будто не слышит…«Какой ты бог,Язви!..Когда мы, как зерна в ступе,Бьемся, в бараний скручены рог,Ты через свой иконный порогШагу не сделаешь, не переступишь!»

Сидел развалившись,Губ не кривя,Грозной ногойОблака давя.

Да в ответ Евстигней говорил:«Постой!Смеешься, мужик. Ну что же, посмейся».Рванул на мороз,Косматый, крутой,Дверь настежь —И стал собирать семейство.

Встал босойНа снег тяжело.Злоба крутилаНа шее жилы.

…В круглых парах семейство вошлоХмурое,Господа окружило.Огни зажгли.И в красных огняхПойманный бог шевелился еле —Косыми тенямиПрыгал страхНа скулах его,И глаза тускнели.

— Вот он, —Хозяин сказал, —Расселся,Столько хваленый,Моленый тут.Мы ль от всегоНе верилиСердца!..

И сыновьяСогласье дают.

— Мы ль перед ним не сгибали плечи?Почто же пошел он на наш уют?Сменял человеков своих на свечи?..

И сыновьяСогласье дают.

И тогда Евстигней колун вынул,Долго лежавший у него в головах,И пошел, натужив плечи и спину,К богу  —На кривых могучих ногах.

Загудел колун,Не ведавший страху,Приготовясь пробоватьБожьей крови.Дал ему хозяинСажень размаху,Дал ему ещеНа четверть размаху,И —Осподи, благослови!

Облако, крутясь и визжа, мелькнуло,Ангелы зашикали:— Ась… Ась… Ась… —Треснули тяжелые божьи скулы,Выкатилась челюсть вперед, смеясь.Бабка, закричав в тоске окаянной,Птицей стала.Сальник, вспыхнув, погас.И пред Евстигнеем,Трясясь, деревянныйРухнул на колени иконостас.

День от лютых песен страшен.Евстигней в ладони бил,По полу плясать ходил,Из глубоких медных чашекС сыновьями водку пил.

Собирал соседей в гости,Опускался в темь и блуд,Сыпал перстни-серьги горстью,И трещали бабьи костиОт таких его причуд.

День второй смеялся: мало!До смерти гонял коней,Рвал на части одеяла,И его душа дышалаВинным паром из сеней.Гармонист гудел мехами,Запевал, серьгой бренча.Евстигней шумел: — Мы сами!Мял гармонь в комок руками,И кричала петухамиПьяная его родня.

И на третьи сутки, лая,Смех вставал над кутежом.Пахло кровью.Песня злая —Ножевая, удалая.Водка пахнула — ножом.Покрутив башкою хмуро,Грузный, тихий, льда темней,На седые волчьи шкурыПовалился Евстигней.

И в дохе,Глухой, хрипящей,Слаженной для вьюг и стуж,На которую к тому жВосемь шкур ушло собачьих,Восемь злых собачьих душ.В сыромятныхТолстых жабахОднопалых рукавицИ в сарапулевских рябыхВаленках, мимо станицУрлютюпской и КобыльейДо Лебяжинских плетней —К брату младшему ВасильюВ гости ездил Евстигней.

И когда поземкой бледнойБыл закрыт возвратный след —В среду под вечер последнийСобран был семьи совет.

………………………………………..