Божьим промыслом. Принцессы и замки - Борис Вячеславович Конофальский

— Не могу припомнить такого, — признается Ёган.

— Ладно, не вспоминай, не надо, просто найди его и проси быть завтра у меня после завтрака.

— Хорошо, господин.

— А ещё найди мне Ипполита, пусть тоже будет к тому же времени.

— Хорошо, господин, — повторил Ёган и, хоть это дело и не соответствовало его статусу, поехал выполнять его лично.

А барон с фон Флюгеном, Хенриком, Сычом и одним человеком Сыча повернули на восток, к Амбарам.

Волкову уже несколько дней, со встречи с Брунхильдой, не давал покоя один вопрос. Вопрос был так важен, что и ложась спать, он над ним думал, и за богатым столом, и с женою, и в дороге. Этот вопрос касался его безопасности. И он хотел знать на него ответ. И кроме Фрица Ламме, скорее всего, никто бы не смог в этом деле ему помочь. Поэтому генерал начал издали:

— Ты жену-то свою не бил, когда вернулся?

Сыч смеётся и трясёт головой:

— Не смог, экселенц. Она клялась, что не изменяла.

— Не изменяла, значит. А у тебя, значит, рука не поднялась?

— Ага, она же у меня лапочка… Так… за косу потаскал её, да и то больше для острастки, чем для наказания, — рассказывает Сыч. Как ни странно, Хенрик, обычно не интересующийся, о чём говорит сеньор со своими людьми, подъехал ближе. Стал прислушиваться. — А потом она стала меня кормить, спать укладывать, ласкать.

— Значит, размяк ты, — смеётся Волков, а потом глядит на Хенрика и говорит: — Господин Хенрик, не могли бы вы ехать чуть поодаль?

И когда первый его оруженосец отъезжает, он говорит Сычу негромко:

— Дело есть одно.

— Да уж я понял, — так же негромко отвечает ему его коннетабль. — И что это за дело?

— В Ланн надобно съездить.

— В Ланн? — настораживается Сыч. И потом добавляет: — Уж не к нашей ли родственнице?

— К ней, — говорит барон и, видя, как морщится Сыч, спрашивает: — А что, не хочется тебе в Ланн?

— В Ланн, может, и хочется… Хороший город… Вот только не люблю я эту заразу, — продолжает Сыч, — вы же знаете, экселенц… Я её всегда не любил, и она меня.

— А вот Брунхильда к ней ездила, и у них всё мило вышло, графиня ею довольна осталась.

— Так то бабы! Эта графиня наша, может, и сама такая же, — физиономия становится ещё более недовольной. Он машет рукой. — Все они отродье ведьминское.

— Тем не менее, съездить тебе придётся, тридцать талеров дам, возьми кого-нибудь себе в помощь.

— Тридцать талеров… Ну… — коннетабль чешет щетину на подбородке. Демонстрирует глубокое раздумье. — Что ж… Тридцать талеров — оно, конечно…

— Не торгуйся, — Волков прекрасно знает Сыча. Знает его манеры, да и все его фокусы. — Нет у меня сейчас больше. Да и поедешь ты туда ненадолго, на неделю или на две.

— Ну а что узнать-то надо? — нехотя соглашается коннетабль.

— Я и сам не знаю, — отвечает генерал.

Тут уже Сыч оживает, такая задача ему по вкусу: прокатись в большой красивый город за тридцать монет, узнай не пойми чего; он уже что-то прикидывает у себя в голове, и барон это замечает.

— Ты никак жену с собой намылился взять?

— Я? — удивляется Фриц Ламме, но не очень натурально. — Нет!

— Даже не думай, это не прогулка!

— Говорю же — нет, — убеждает господина Сыч.

— Пойми, балда. Дело серьёзное. Сам понимаешь, с кем дело будешь иметь.

— Да я понял, понял… Только вы хоть объясните, чего там мне узнать нужно, что выяснить, зачем еду?

И тогда Волков говорит:

— Брунхильда была у неё.

— То уж вы сказывали.

— И, приехав из Ланна, рассказала, что живёт моя племянница на широкую ногу, ни в чём не нуждается. Водит дружбу с первыми домами Ланна.

— Ишь ты? — сначала удивляется Ламме, а потом и говорит: — А меня сие не шибко удивляет. Ума Агнес сызмальства была недюжинного, помню, она на спор писание, книгу божью на старинном языке, целыми страницами по памяти бубнила, брат Ипполит не мог её на ошибке поймать.

Волков этого не помнил, но то, что такое могло быть, не сомневался. Девчушка малая, поломойка из плохого трактира Агнес и вправду была умнее многих искушённых мужей. С этим и брат Ипполит соглашался, и брат Семион. И сам генерал иной раз удивлялся её прозорливости. А Сыч, оглядевшись по сторонам: не слышит ли кто — говорил дальше:

— А к её уму прибавить её… все эти… ну, вы понимаете… Плюс имя ваше она носит… Так и не удивительно, что её в Ланне при знатных домах за свою держат.

Тут коннетабль Эшбахта был, конечно, прав, но был ещё один вопрос у генерала:

— Пусть так, но откуда у неё деньги? Большие деньги.

— Деньги? Большие? — переспрашивает Ламме.

— Графиня из Ланна вернулась вся разодетая, не графиня, а вообще… принцесса, да и только, а ещё ей племянница ларец дала… Пятьсот золотых в том ларце.

— Пятьсот золотых?

— Брунхильда на те деньги уже балы в Малене даёт и Агнес нахваливает за доброту.

— А Агнес графине те деньги… — Сыч не понимает, — подарила, что ли, или как?

— Дала, и расписку даже не взяла: дескать, родственница. Пять сотен. Я, генерал герцога, Рыцарь Божий, голову себе ломаю о том, как бы раздобыть тысячу триста золотых, чтобы замок достроить, а «племянница» моя «сестре» моей от щедрот пять сотен отсыпает. Возьми, пожалуйста.

— Пятьсот золотых! — повторяет Ламме мечтательно. — Интересно, а что там за монета ходит, гульден, как и у нас?

— И гульден, и крона, и флорин папский, и цехин, всё там ходит… Не о том речь, непонятно, где она их берёт, как добывает.

— А… — тут Фриц Ламме догадался. — Думаете, как бы она на делишках своих не погорела. Как бы в Инквизицию не попала.

— Вот именно! — кивает барон.

— Ведь имечко-то она ваше носит, — снова додумывается Сыч. И после мычит многозначительно: — М-м…

— В общем, езжай, тихонечко за нею пригляди, выясни про неё всё, что сможешь, только аккуратно, чтобы