Конан и алтарь победы - Грегори Арчер

Ки-шон зашипела, как дикая кошка, и, не поднимаясь с пола, выхватила кинжал. Омигус быстро оттащил ее за ближайший сталагмит; морозное создание промахнулось.

«Они замораживают заживо! — как молния, пронзила Конана ужасная мысль.— Это никакие не скульптуры — это те, кто прошел здесь до нас!»

— Конан!

Крик Луары вывел его из оцепенения. Он быстро оглянулся.

Кольцо замороженной плоти медленно сжимались вокруг него. Киммериец взмахнул мечом и обрушил закаленную сталь на одного из порождений холода. Ледяная голова слетела с плеч, но скульптуру это не остановило: даже обезглавленная, она наступала, протягивая к Конану руки, несущие вечный покой. Прикоснуться к живому человеку, в котором течет горячая кровь, обнять его, погрузить в сладкое забвение — вот чего желали, к чему стремились ледяные люди.

Конан рубил их, кромсал, отсекал конечности, но фигуры с тупой медлительностью, движимые одной только целью, наступали. Против стужи металл оказался бессилен…

Он увидел, как Ловар, пригибаясь и петляя между скульптурами, добежал до факела, схватил его и швырнул Конану. Тот поймал его на лету свободной рукой, взмахнул им, как мечом, и фигуры отпрянули.

— Огонь, они боятся огня! — едва ворочая языком, прохрипел он.— Кром всесильный, зажгите же хоть что-нибудь!..

Из пальцев колдуна неожиданно полыхнула яркая зеленая вспышка, и рассыпались еще три скульптуры. Однако их руки, отсеченные магической силой, упорно ползли к людям, а ноги продолжали шагать в их сторону; даже расчлененные тела пытались перекатываться, чтобы дотронуться до людей. Мелькнула еще одна вспышка, на этот раз со стороны Омигуса, «повелителя огня», и очередной противник отшатнулся назад, потеряв половину туловища. Но силы были неравные. Ледяные существа теснили живых к стене.

Холод разъедал Конану глаза. Киммерийцу казалось, что кровь его превратилась в зимнюю реку. Тысячи игл пронзали его пальцы, мозг; слюна замерзала на губах, пот превратился в иней.

Он упал на пол, продолжая размахивать факелом. Тела своего он уже не ощущал…

И тут дырка в голове позабытого всеми Толстяка превратилась в бездну, и демоны проникли в его мозг.

С диким хохотом несчастный работорговец выскочил из-за ледяного столба.

Вид его был ужасен: всклокоченные волосы, как змеи, опутывали голову, темный провал рта истекал мутной, тут же превращающейся в лед слюной, в глазах отражался мрак Ада…

Завопив: «Демоны! Демоны! Демоны!», он бросился с кулаками на «живой мороз».

Скульптуры, очевидно не ожидавшие этого, на миг замерли. Потом собрались в кружок вокруг него и нежно обняли Толстяка. Снизу вверх по его телу поползло сияние, окрашивая в белое плоть и одежду. Вот оказались обездвижены ноги, вот несчастный превратился в лед уже по пояс. Но из его груди по-прежнему несся жуткий, визгливый хохот.

Это была единственная и последняя возможность для спасения.

Конан с трудом поднялся на негнущихся ногах, подхватил Луару (ее одежда зашуршала под его пальцами, как солома) и, собрав все силы, поспешил к выходу.

Ловар, тоже сообразивший, что другого случая не представится, молча двигался рядом. Омигус, который так и не выпускал из объятий покалеченную Ки-шон, находился ближе всех к выходу, поэтому он оказался снаружи раньше остальных.

Когда все выбрались из пещеры на солнечный свет, крики Толстяка прекратились, точно ему с размаху заткнули рот. На пороге Конан обернулся.

Толстяка не было. Вместо него на полу возвышалась еще одна ледяная скульптура, а ее создатели, вновь целые и невредимые, будто это не их тела только что терзали огонь циркача, магия колдуна и меч киммерийца, не спеша возвращались на прежние места… чтобы ждать прихода новых людей, с которыми, возможно, им больше повезет.

Луара спрятала лицо на груди Конана; плечи ее сотрясались от беззвучных рыданий.

— Как хоть его звали? — тихо спросил Омигус.

Киммериец пожал плечами: никто из них этого не знал…

Глава тринадцатая

Спустившись по склону, путники остановились: перед ними расстилалось море песка. Только что они находились во власти холода, и вдруг, словно кто-то распахнул дверцы гигантской топки, на них дохнуло волной живительного тепла.

— Стоп,— сказал Конан и без сил опустился на холодный камень,— Не знаю, почему снег не тает в такой жаре, да и узнавать не хочу. Хватит с меня загадок. Луара, набери снега как можно больше. Нам понадобится вода. Много воды. Чует мое сердце, эта пустыня нам тоже крови попортит. Омигус, займись Ки-шон. Промой и перевяжи ей рану. Как бы не было заражения. Ловар… В общем, спасибо, Ловар. Ты здорово помог нам с этим треклятым «морозом»… (Ловар с достоинством поклонился.) Подождем до ночи здесь. Когда солнце сядет, пойдем дальше. При такой жаре нам и двух лиг не одолеть…

Омигус и Луара осматривали покалеченную руку кхита-янки, мужественно переносившей свои страдания. Ледяная корка, оковывавшая культю, растаяла. И хотя рана еще чуть-чуть кровоточила, но, ко всеобщему удивлению, она почти затянулась; кожа вокруг раны не воспалилась и даже не покраснела.

Они не могли, да и не имели сил, найти объяснения ни этой, ни многим другим странностям.

Часов через пять, перекусив, отдохнув и набрав воды, путники двинулись дальше. Солнце уже коснулась желтого горизонта, над которым клубилось жаркое марево.

От проклятого песка не было спасения. Ноги утопали по колено. Каждый шаг отнимал силы и надежду хоть когда-нибудь увидеть что-то, кроме режущей глаза бескрайней желтизны барханов. Песок, поднятый встречным ветром, атаковал путников, проникал под одежду и налипал на потное тело, забирался в рот, нос и уши, несмотря на то что головы паломников были тщательно обмотаны белой материей и незакрытыми оставались лишь глаза, постоянно слезившиеся от попадающего в них песка.

Некуда было спрятаться и от солнца: слепящий, раскаленный, как сама песчаная равнина, диск на небе, казалось, стремился сжечь, изжарить, иссушить все живое, попавшее в эти пустынные земли.

«Если бы мы вошли в это адово пекло не ночью и не при безветрии… если бы, когда начался этот кошмар, еще можно было вернуться… то никто — ни Конан, ни Митра, ни Вседержители Печатей земных — не затащил бы меня сюда, на верную смерть… не заставил бы окунуться в кромешный ужас из песка и солнца… Великие боги, я бы сейчас убил кого-нибудь за глоточек светлого охлажденного…» — бились беспокойно и неугомонно, как рыба в сетке, мысли в голове циркового мага Омигуса. И он верил, что поступил бы именно так, хотя ночью вместе со всеми, без колебаний и раздумий, пересек границу холода и жары, границу, за которой расстилалась безжизненная пустыня…