На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Крестьяне шли в поля. Прошел староста, умный мужик, против которого Чэни ничего не имели; прошел Гао, обгоняя ранее вышедших.

«Торопись, торопись!» — подумал Первый Чэнь. Спать ему не хотелось, он решил прогуляться к реке. Он шел тихим шагом по сыроватой земле, навстречу легкому ветру и облаку, показавшему из-за горы свое белое крыло.

Все будет хорошо. Сын отправится к японцам, они всего в каких-нибудь двадцати ли. Русских отгонят, наступит мир. Чэнь будет отцом всеми уважаемого чиновника.

16

Японская рота вошла в Гудзятун в полдень. Пыль покрывала обмундирование и лица солдат. До деревни солдаты шли вяло, разморенные жарой, но в деревне подтянулись, топотали башмаками, ровно держали винтовки и не смотрели по сторонам.

Бросив работу, крестьяне поспешили домой. Гао был уже у себя, когда к нему во двор завернули два японца. В фанзе они нашли кувшины с водой, напились, потом сделали Гао жест, обозначавший: убирайся вон!

Гао вышел за ворота. На улице уже стояло большинство крестьян деревни, прислушиваясь к тому, что делали японцы у них в домах.

Командир роты капитан Саката направился к Чэням. Три брата встретили его поясными поклонами. Саката сделал приветливое лицо и сказал:

— Ну, вот и мы!

Кандидат спросил, какую комнату желает для себя господин капитан… есть маленькая, это самая прохладная комната в доме…

— Вот эту, самую прохладную.

Саката разделся и нагишом вышел во двор. Приятно было после жаркой и пыльной дороги ощущать на своей коже дуновение ветра. Увидев кандидата, Саката поманил его:

— Горячей воды. Кувшин, два. Лучше десять.

Горячей воды не было. Чэнь побежал на кухню.

Две служанки стали греть воду в котле, подбрасывая в топку сучья и гаоляновую солому.

— Все будет хорошо, — сказал кандидат отцу, заглянувшему в кухню. — Позови старосту, заготовьте список на двадцать человек. Командир полка, майор, сказал: «Двадцать человек — хорошее количество», он отблагодарит нас. Будем жить спокойно.

В тени смолистых сосен Саката мылся горячей водой. Десять кувшинов стояли один подле другого, денщик поливал, плескал, кандидат дежурил неподалеку, ожидая нового желания японца.

Обедал капитан за столиком рядом с кандидатом и его отцом. Говорили о военных действиях и китайской литературе. Саката оказался начитанным, и кандидат блистал перед ним познаниями. Сейчас же после обеда капитан выехал из Гудзятуна, приказав лейтенанту Агате выступить с ротой через полчаса.

Староста обошел дома крестьян, назначенных в носильщики. Под конец зашел к Гао.

— Ничего не поделаешь… придется… ты молодец, тебя увидели и потребовали… Кормить будут хорошо и деньгами будут платить.

— Как же вы могли? — возвысил голос Гао. — Ты ведь знаешь!..

— Что я могу знать? — крикнул староста, поспешно покидая фанзу.

Но староста напрасно составлял списки. Лейтенант, поглядев на двадцать китайцев, выстроившихся с корзинами и коромыслами в углу двора, сказал:

— Немного же у вас желающих содействовать нашему великому делу!

Затем он распорядился оцепить деревню и взять носильщиками всех молодых мужчин.

Когда солдаты забирали кандидата, он говорил, заглядывая им в глаза:

— Я друг вашего капитана… он обедал у меня… как же так, посудите сами…

Но солдаты равнодушно слушали его и не подпустили к Агате. Наоборот, из озорства они поместили его в самую середину толпы. Агата объявил:

— Вы все необыкновенно счастливы, вы будете помогать нам в освобождении своей страны от солдат белого варвара Николая.

Мужчин погнали. Пыль столбом поднялась за колонной, Деревня опустела.

Братья Чэнь шли вместе со стариками в приличном отдалении от солдат, потому что время от времени те оборачивались и целились в крестьян из винтовок.

Первый Чэнь чувствовал полнейшую пустоту в душе. Такую, какая бывает после того, когда человек слишком много выкурит опиуму… Неожиданный поворот судьбы совершенно сбил его с толку.

17

Штабс-капитан Проминский приехал в деревню, расположенную далеко за линией наших войск.

Два казака следовали за ним. Встречные китайцы торопились за ворота, опасаясь, что русский офицер будет мучить их расспросами о дороге на своем непонятном языке.

Но Проминский никого не останавливал и никого не расспрашивал. Он приказал казакам ждать его у колодца, а сам повернул в обширный двор. Высокий благообразный китаец вышел из фанзы на стук копыт.

— Надеюсь, Чжан Синь-фу, ты не один? — по-китайски спросил Проминский.

— Мы уже выпили много чаю в ожидании вас.

В комнате на канах, покрытых циновками, сидел пожилой китаец с небольшой бородкой.

— Здравствуйте, Александр Александрович, — сказал он по-русски.

— Здравствуйте, Окава-сан. Наконец-то мы встретились!

Благообразный хозяин принес чай в зеленых фаянсовых чашечках, положил на стол сигары. Поклонился, потирая руки, и скрылся.

На стенах висели цветные олеографии богов, в открытую широкую раму окна врывался ветер, пахнувший сладковатым дымом гаоляновой соломы и запахом мяса, приготовляемого с пряностями.

— Очень рад видеть вас, — проговорил Окава. — Действительно, давненько мы не виделись!

— Думая о встрече с вами, я сегодня был полон воспоминаний. Я вспомнил свой приезд в Нагасаки. Это был мой первый приезд в Японию. У меня замирало сердце: поймут японцы мои японский язык или нет? Я сошел на берег, ко мне подбежал продавец фруктоз, и не успел я раскрыть рот с приготовленной японской фразой, как он затараторил по-русски!

— О да, — улыбнулся Окава, — Наш народ любит изучать языки и очень способен к ним.

— Купил я у него ветку бананов и отправился за чемоданом. Вот тут мне потребовался язык. И тут меня поняли, отлично поняли. Я нанял курумайю и покатил по улице.

Вы покатили вдоль моря?

— Именно вдоль моря.

— Приятное путешествие. Я люблю Нагасаки.

— Меня привезли в гостиницу с прудом посреди двора, с бассейном для купания, с вашими маленькими служанками. Они просто очаровательны, когда скользят по полу или по дорожке сада.

— В наших женщинах есть очарование. Вы правы.

— А город вечером! А толкучка ночного базара! А ночные рестораны где-нибудь в бамбуковой роще на вершине горы, а внизу либо море, либо залив, либо бездонное озеро. Я ехал к вам, предавался воспоминаниям, и, по правде говоря, война казалась мне невыносимой глупостью. Какой великолепной деятельности может предаться человек! Весь мир к его услугам. К чему войны, не правда ли?

Проминский говорил так, как говорят люди, когда они боятся паузы, вслед за которой должно возникнуть что-либо неприятное. Наконец он все же смолк, слегка пожал плечами и вздохнул…

— По правде сказать, ваша записка была для меня неожиданной. Я полагал вас далеко от маньчжурских полей, где-нибудь за книгами и размышлениями на берегу озера Виза.

Он внимательно посмотрел на Окаву.

— Не разберу, военный вы или штатский? — простодушно полюбопытствовал он.

— О, над этим не стоит думать! — так же простодушно воскликнул Окава. — Я так же, как и вы, ненавистник войн и рад, что могу сообщить вам сведения, полезные для ускорения событий. Всё новые и новые дивизии высаживаются в Бидзово и в портах Кореи. Армия Куроки теперь насчитывает полтораста тысяч.

— Позвольте, откуда? — искренне удивился Проминский.

Окава сказал тихо:

— У Нодзу теперь сто тысяч.

— Допустимо, — неопределенно согласился Проминский.

— У генерала Оку армия в двести тысяч.

— Так, — нахмурился Проминский. — Что ж, возможно. Допустимо… Флот большой, тоннаж значительный, высадке не мешают. Возможно.

Он встал и прошелся по фанзе.

С Окавой Проминский познакомился в первое свое путешествие по Японии, когда осматривал японские храмы. К творениям рук человеческих Проминский относился вообще скептически, но храмы поразили его. Построены они были из дерева и покрыты черным лаком, который делал дерево как бы вечным: оно не поддавалось воздействию дождя, солнца, ветра. Оно не горело в огне, удар ножа не оставлял на нем следа. Две тысячи лет стояли храмы, а Проминскому казалось, что они построены сегодня, Немыслимые, чудовищные драконы, невероятные боги сплетались красными, зелеными и желтыми членами. Проминский стоял перед драконами, вытесанными из камня, перед крошечными прудами, откуда подымались крошечные острова с крошечными кумирнями, и чувствовал, что он покорен тем, что видел.

К нему подошел невысокий, плотный человек, приподнял соломенную шляпу и осведомился, нравятся ли ему эти святыни Японии и нравится ли ему вообще Япония.

Проминский сознался, что трудно представить себе что-либо более оригинальное. Не только японские города и деревни не похожи ни на какие другие города и деревни, но и сама природа Японии не похожа на природу других стран.