Амур-батюшка (Книга 2) - Николай Задорнов

Вдруг на реке раздался гудок.

- Сейчас пароход остановлю, - сказал Иван.

Он выскочил в дверь, с разбегу прыгнул в лодку и поднял парус.

- Как он сообразил парус схватить, учуял, откуда ветер? - удивлялись тамбовцы.

- Живо учует. Это же зверь, а не человек, - заметил Родион.

Где-то за островами шел пароход. У нижнего конца протоки Бердышов остановил судно. Пароход подошел к Тамбовке.

- Иван пароход остановил! Мы другой раз всей деревней молим, хоть бы что: не берут, только обругают в трубу-то!..

Спирька задумчиво стоял с ружьем. "Он думает, я ничего не понимаю, куда он гнет. Нет, отец видит, не баран!"

- Савоська, поедешь на лодке, - говорил Иван, сойдя с судна. Дождешь остальных с Горюна. Будешь старшим. А мы - на пароходе. Ну, Спиридон, прощай! Скоро церковь в Уральском откроется, Дуня, приезжай! Иван подмигнул ей, показывая на Илью. - И меня не забывай!..

Меха погрузили на судно. Иван простился. Терешка с завистью наблюдал, как Илья и Васька взошли по сходням. Грустная Дуняша стояла на берегу.

- Ну, Дуня, приезжай к нам. Жениха тебе найду хорошего! - крикнул Иван с борта. - Богатого!

Пароход отвалил. С замиранием сердца Васька сидел в каюте. Он впервые в жизни был на пароходе. Тут все ново, все чудесно. В иллюминатор видны зеленые берега, скалы, острова. Когда пароход перевалил реку, далеко за синим простором вод чуть виднелись крыши Тамбовки. Неустанно шумели и стучали колеса, работала машина, дрожал корпус парохода.

Пришел Иван и позвал парней на верхнюю палубу.

Голубая даль реки в легких волнах открылась Ваське как на ладони. Громадная площадь ее со всеми водоворотами и течениями, видимыми сверху, бежала на пароход.

- Это не то что по Горюну на шестах. Верно, Илья? А ты, Илья, ты бы хоть помахал на прощание.

Илья молчал. Он так обрадовался, попав на пароход, что как-то не догадался посмотреть на берег, забыл про Дуню. Когда Илья опомнился, берег был уж далеко. Подымаясь на судно, он даже не подумал, провожает ли его Дуня. И вот вспомнил, когда Тамбовка была уже далеко и разобрать, кто там на берегу, не было возможности. В досаде он посетовал на свою оплошность. Сейчас Дуня казалась ему особенно желанной; он признавал, что красивей ее девушек нет. Хотелось бы как-то передать ей что-то доброе, сказать, что хочет встретить ее. Но как это сделать? Теперь уж поздно... Пароход быстро шел вверх по течению, и вокруг все было такое необыкновенное, что парень скоро рассеялся.

А Васька тоже был встревожен. Он вспомнил вчерашнюю вечерку, как его поцеловала красавица Дуняша и как маленькая беленькая Поля стала его спасать и отбивать от кинувшихся девок, а сама ревела. Какая занятная и славненькая Поля! Пожалела!..

Отъезжая, Васька взором искал Полю в толпе и не нашел. Потом он заметил, как она вылезла между парней и девок, смотрела на пароход с любопытством, а завидя Ваську, улыбнулась и потерла ногу об ногу.

Ее называли гостьей. Васька прежде никогда ее не видел. Он стал думать и вспомнил, что бабы Шишкиных говорили про какую-то тетку Глашу, что она приехала гостить в Тамбовку откуда-то и что тетку Глашу они не видели с тех пор, как ушли из Расеи, а муж у тети не переселенец, а матрос, и что девчонка у нее родилась тут.

"Это, верно, и есть Полина мать". Вася подумал, что, если Поля приезжая, он больше ее никогда, никогда не увидит, и стало грустно немного. "Вот так увидишься и потом расстанешься, неужели навсегда? Жалко!"

Иван стоял и тоже думал.

Все получилось так, как он хотел. Спирька остался озадаченным, и уж во всяком случае ему отбита охота родниться с Овчинниковыми и Жеребцовыми. "Что Дуня любит Илью, тоже беда не велика. Уж лучше Илью. А девичья любовь - велика ли ей цена? Теперь не оплошай, Иван! А Илью я увез".

Он надеялся, что со временем переломит и Дуню и Спирьку с его гордостью. Но все же не ждал он того, что узнал и увидел нынче. "Я у тамбовцев вырвал Горюн..." Давно мечтал Иван захватить эту реку. Теперь Горюн - огромный, с притоками, с деревнями - перешел к нему. "Ну, посмотрим, кто кого!.. Пока что не надо подавать виду раньше времени". Иван, как всегда, готовил все тихо и осторожно. Он знал, что многое сказанное им в этот приезд и Дуне и Спирьке запомнится. Тем более что жил он там недолго. "Не увезти ли ее силой? Да она не таковская, не поддастся, и гордая. Как она на меня взглянула, когда я над ее кавалерами подсмеялся".

Пушнина, золото - дороги. Но еще большим богатством давно уж представлялась Дунина красота и прелесть, которую не купишь за деньги и не возьмешь нахрапом.

Дуня выросла и похорошела, здоровьем так и пышет. Тело ее большое, свежее, чистое, лицо прекрасное, радостное, нежные синие глаза.

Иван желал бы взять себе навсегда это пышущее здоровье, эту плоть передать своим детям. Он, выросший среди азиатских народов, всю жизнь стремился к русской красоте и мечтал о ней. Была когда-то Анюша хороша, но и то не так.

Анга чуть заметно старела. Уж раздалась спина, чуть-чуть, но уж кривятся ноги, ступает она не так, как бывало прежде, покачивается на ходу. Была и она хороша в юности, особенно лицом, но быстро все погасло. Она еще молода, а уж вянет. Раньше ли времени созрела и раньше угасает, тяжелая ли жизнь, плохая ли пища с детства - трудно сказать, в чем причина. Неглупа Анга, приметлива, переимчива, грамоте учится у переселенки Натальи, хоть та и сама знает плохо. Да и была бы свежа, прекрасна, все равно не к ней стремится Иван. Лицом она и сейчас хороша, глаза блестящие, черные, живые.

Ивана, как зверя по весне, гонит вдаль, к тому, что волновало его всю жизнь. И вот он, как зверь на гону, чуток, зорок, насторожен. Но человек не зверь, и не хочет он ступить зря шага, дать себя изловить.

"Нет, быть не может, чтобы Дуня любила Илюшку, мерещится ей! Знает, что надо любить молодого: мол, слаще и славней. Она сама не понимает..."

Страдать из-за любви Иван не собирался. Это было не в его характере. Спешить он тоже не хотел. Но все же он был удручен и тем, что Дуня его не любит, и тем, что Спирька стоит за нее крепко и пока делает вид, что намеков не понимает. "Но никуда Дуня не денется от меня! Я ее с глаз не спущу!" Чувство у Ивана было такое, словно в Тамбовке смазали его по роже.

Капитан пригласил Бердышова к обеду. Иван пошел туда, разговорился с капитаном. Васька сидел на палубе и смотрел, как китаец-поваренок в белой куртке и белой юбке бегал в салон, подавая кушанья. Сквозь зеркальные окна мальчику видно было, как туда входили мужчины в белых кителях, садились на кожаные кресла и сами заговаривали с Бердышовым. Васька не слышал и не понимал, о чем говорят, но заметил, что Бердышов шутит с ними так же, как всегда со всеми.

Илье и Ваське тоже подали обед в каюту. Парни с удовольствием поели. На исходе дня Васька опять сидел на палубе. В кают-компании Иван и господа пили из бокалов и оживленно беседовали. Окно салона было открыто, и Васька слышал обрывки их разговора.

"Ладно, что мы в чистых рубахах, - думал парнишка, невольно замечая, какая всюду чистота и какие белые, чистые костюмы на господах. - Вот это люди, не то что мы! А если сравнить моего отца с ними..." Ваське вдруг стало обидно, что отец и все свои - бородатые, грязные, что на них, пожалуй, эти и смотреть не захотят. "А то еще выругают..."

Дверь салона открылась, и все вышли. Капитан парохода, сухой пожилой моряк во флотской офицерской форме, сказал, подходя к поручням:

- Ну что же, господа, вот и "Егоровы штаны"!

"Как "штаны"? - чуть не вырвалось у Васьки. Душа его похолодела. Про "штаны" на пароходе знают! И как быстро! Сегодня из Тамбовки - и уж "штаны"!"

Он увидел, что из-за леса поднимается релка, а на ней избы, а за избами - росчисти.

"Вон гречиха, - думал Васька. - А это ярица... Значит, хлеб у отца хорошо уродился. А вон и наш дом видно!"

Пароход дал свисток. По крыше кто-то пробежал. Зазвенел звонок.

- На "штаны"!.. К Медвежьему! - закричали наверху.

Пароход быстро шел к релке.

"Вот и наши! Татьяна, мамка... дедушка, Петрован с ребятами, отец!" узнавал Васька. Он по-новому, как бы глазами чужих людей взглянул на отца. Он понял, что над "штанами" не смеются, что отца уважают, что он со своей пашней - веха на берегу Амура.

Через несколько минут Васька был на берегу. Из объятий матери он переходил к бабке, от бабки к Татьяне, к дяде, к отцу, к деду и ко всем уральским мужикам и бабам по очереди.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Поле спелой ржи подошло к избе Кузнецовых. Две полосы, посеянные Егором, широко разошлись по релке. Одна - золотистая от ярицы, другая красная от скошенной гречихи. Обе видны с реки издалека. "Егоровы штаны" прозвали эту пашню в деревне.

Дед чуть не заплакал, услыхав такое прозвище.

- Когда-то в Расее была у меня земелька - узенький клин. "Кондратова борода" прозвание было, а нынче, видишь, сын широко размахнулся - стали "штаны".

Прозвание узнали крестьяне из соседних деревень и пароходные лоцманы. "Егоровы штаны" стали путеводным знаком. Когда пароходы выходили из-за мыса, "штаны" на релке видны были ясно.