Амур-батюшка (Книга 2) - Николай Задорнов

- Американского языка нету. Есть американские консервы, револьверы, ружья... Торговля американская есть, а языка нет. Вот мы с гольдами живем, а американцы на нашем бы месте давно их перестреляли. У них оружие любят делать. У них большое убийство дикарей идет в теплых странах. Я когда ружье купил, мне тоже захотелось попробовать. Думаю, жаль из такого ружья не стрелять. Не хочешь, да попадешь в кого-нибудь.

Мужики вытянули шеи, как по команде, и невольно переглянулись. Все слыхали про убийство Дыгена, и никто этому делу не сочувствовал. Заметно было, что в последнее время Иван не скрывает своего преступления.

- С американцев пример брать будешь, они тебя до добра не доведут, сказал Егор. - У нас все по-другому.

Он не раз слыхал о разбоях американцев на побережье, куда подходили иностранные суда, хищнически бьющие китов и морского зверя в русских водах.

- У них товары все по части убийства - ружья, револьверы, - заметил дед, которому тоже уходить не хотелось.

- А ты, Иван, этот раз какой-то невеселый приехал. Что так? Не приворожил ли кто? - спросил Силин. - Н-но-о, зараза! - дернул он повод и стал сгонять слепней.

Иван сделал вид, что не слышит. Он пустился в веселые рассказы, стал шутить, чтобы все видели, что он такой же, как всегда.

- Мало ли, что я с гольдами жил. Мой отец мужик, а с губернатором, с Миколай Миколаевичем, был хороший друг. Тоже пахарь отец-то, только в ичигах ходит, а не в лаптях. Лапти у нас не носят. У кого увидят смеются, - кивнул Иван на ноги мужиков. - Ладно, теперь и вы как казаки, вот только Тимоха липку никак не позабудет.

- Пускай смеются. Мы подождем, кто над кем потом засмеется! Ну, бреши дальше.

- Ну вот, слушай... Отец губернатору услугу сделал по амурскому делу, помогал снарядить сплав, баржи строил. За это его перечислили в казаки. Я сам ходил со сплавом, видал господ офицеров, барынь, жену губернатора. Геннадий Иваныча знаю. Купцов всех старых, которые ходили на баркасах. С них амурские тузы и произросли. Про новых купцов я уж не говорю: что вспоминать про это барахло!.. Все знаю и понимаю деликатность.

- Деликатность понимаешь, а говоришь "Миколай"!

- Кому надо, не скажу "Миколай", а скажу "Николай", - ответил Бердышов серьезно. - Брат у меня атаман в станице. Сестра двоюродная была красавица, вышла замуж за офицера. Он только чуть от нее с ума не сошел так убивался. Увез ее в Расею. Он еще, паря, не князь ли.

- Ну, понес!.. - махнул рукой Силин. - Первых здешних жителей послушаешь - одно вранье!

- Если я родню выставлю, так все попятятся! - Иван пошел к своей избе.

- Губернатор, а в зимовьюшке живет. Избы новой не поставит, - кинул вслед ему Тимоха и пошел за ним, ведя коня.

* * *

На скошенном поле, в стерне, звенит кузнечик. А вокруг выше человеческого роста - желтые дудки трав, голубые колокольчики, сплошной белый цвет на буйных кустарниках.

"Лес тут есть, бери сколько хочешь, - думал Егор. - Хлеб родится хорошо, надо только разработать землю. Гречиха - та и по залогу даст сто пудов, на Додьге черная земля... В тайге стада кабанов, стада лосей. В вершинах - соболь, на лугах, на поймах - лиса, енот, в речках - выдра. Изба строена из доброго леса, хотя и без двора и без амбаров. И вот нынче хлеб! Хлеб в копнах, хлеб в мешках..."

Мечта Егора сбылась. Он шел в землянку, где в мешках и ларях был хлеб, и, любуясь своим богатством, перегребал зерно, набирая полные ладони, жадно дышал знакомым, родным запахом хлебной пыли.

"Как его хранить? В мешках? Продать часть, пока крысы не завелись?"

Из зерна нового урожая бабка Дарья и мальчишки на ручной мельнице намололи муки. Невестки напекли караваи - в семье радость.

Каравай разрезали на куски, и вся семья, как лакомство, ела свежий хлеб.

Еще не все было сделано, кое-где пятериками громоздились неубранные снопы, и Кузнецовы еще трудились не покладая рук, но душой уж отдыхали от забот, волнений, от тяжелой, беспокойной работы за все эти годы.

Беременные бабы по вечерам, обнявшись, пели песни так протяжно и жалостно, что душа просилась передохнуть, обождать с работой, с делами.

Расти, черемушка, крепкая,

Расти, не шатайся!..

Под бабье пенье хотелось подумать, как дальше пойдет жизнь.

"Что вдруг случилось, что захотелось мне осмотреться вокруг себя? думал Егор. - То мы все работали и работали, не зная покоя, а то хочется собраться с мыслями и понять мне свою жизнь. Достаток в семье, все довольны, все хотят порадоваться..."

Главные работы были вскоре закончены. Оставались огороды, рыбалка и достройка мельницы. С мельницей надо было ждать, когда управятся на поле другие мужики. Огороды копали не торопясь. Никто не ленился, но работали ровно, спокойно, не таким приступом, как прошлые три лета.

"Ну, радуемся мы, что хлеб собрали. А дальше что?.. А дальше, успокаивал себя Егор, - станем пахать, корчевать, обоснуем здесь жизнь, дальше заведем все".

Мысли эти тревожили Егора. Чувствовал, что еще не все он сделал. Не только достатка, богатства желал он, не только за едой, теплом, имуществом шел сюда.

- Стало у нас как на родине, Егорушка, - ласково говорит Наталья. Изба-то уж темнеет. Мало заметно, а уж не такая, как строилась.

Наталья подойдет к мужику, посмотрит без улыбки, но мягко, ласково. Егору кажется, тревога зреет в ней, и она ждет его поддержки, душа ее просится к его душе.

Со стороны видно, что Егор доволен. В богатырской осанке его, в широкой костистой груди, во взоре ясном, как небо, явилась веселая уверенность. Вот таким же орлом был он, когда она выходила за него замуж.

"А когда в старой деревне жил, - думает Наталья, - чуть было не склевали его мужики. Все толковали: мол, Егор ни к чему не способен. Было поник Егор, стал темен, мрачен. Черные-то люди хоть кого заклюют... Ах ты, Егор, Егор!.. И сила в тебе, и слаб ты, как дитя!"

Лето на исходе.

"Все у меня сладилось, а чего-то хочется еще, рвется сердце, просит. Чего-то не хватает. Ах, природа-то людская, все-то ей мало!.. Изба за избой тянутся вдоль полей, снопы еще видны на соседних пашнях. А поля-то, поля!.. - И радостно и почему-то грустно от этого вида на душе у Егора. Родину напоминает!" - подумает он, и сердце обольется кровью, и не в силах сдержать вдруг нахлынувшей тоски. Егор подымется и выйдет на крыльцо.

- Эй, Кузнецов Егор! - кричали с проходившей баржи.

"Что такое? Кто это? Откуда меня знают?"

- Кто-то тебя кличет, - подходя, молвил брат. - А далеко. Эх, и далеко же!.. Не разглядишь.

- Эй, Кузнецо-ов!..

- Чего надо? - зычно отозвался Егор.

- Кузнецов, что ли?!

- Я - Кузнецов, чего надо?

- Тебе дядя Степан кланяться велел!.. - кричали с баржи. - Тебе дядя кланялся! Из Расеи шлет привет. Все здоровы! Только Семка... тот год о Петрова дни ногу сломал... Теперь хромает.

- Господи боже мой! - всплеснула Наталья руками. - Неужто кого-нибудь из наших на каторгу гонят? Ну-ка, живо езжай-ка, Егор!

Кузнецов схватил весла.

- Хлеба привези! - кричали с баржи.

- Ну-ка, давай каравая три в мешок. Свежего-то хлеба.

Бабы засуетились. Егор захватил с собой рыбы, мяса, хлеба. Васька столкнул лодку. Наталья плакала от нетерпения:

- Я поеду!

- Нет, ты останься, - не пустил ее в лодку Егор.

Все население Додьги высыпало на берег. Кузнецов быстро заработал веслом.

Подойдя ближе, Егор и Васька разглядели, что огромная баржа битком набита народом. Слышался звон кандалов. Волны ударялись в обшивку баржи, могучее течение бурлило у бортов.

Солдат-рулевой переложил правило и велел подымать из-за борта водяной парус. Баржа замедлила ход. Над ее бортом видны были бритые головы столпившихся каторжников. С завистью, тоской и любопытством смотрели они на приближающуюся лодку.

Егор подъехал стоя. И в том, как стоял он, и как ловко гнал лодку одним веслом, и как смотрел - открыто, зорко, - во всем была привычка к свободной жизни.

- Вольный-то и на Амуре живет, - переговаривались арестанты.

На Сибирском тракте, на пересыльных пунктах - всюду, где были каторжники, все делалось медленно, и эта медлительность убивала человека, тушила в нем всякие желания.

И когда арестанты шли, они шагали тоже медленно, переставят ногу, потом, словно нехотя, другую... Времени было много, его как-то надо протянуть, прожить подневольную каторжную жизнь. Торопиться некуда.

А тут явился человек - гонит лодку быстро, сам торопится, словно у него жизнь короче, чем у других.

- Давай сюда! - позвал один из арестантов, плешивый, с испитым лицом. - Родные наказывали тебе кланяться... Наказывали передать Кузнецову Егору на Амуре, что живы и здоровы. Только Семка будто поломал ногу.

Егор подал каторжному хлеб и мясо. Арестанты с тоскливыми, болезненными лицами тянулись к нему через перила.

- Сами пришли? - спросил пожилой каторжник.

- Сами...

Арестанты вдруг зашумели. Егор почувствовал, что эта огромная истомленная толпа живо отзывается на каждое его слово. Едва он заговорил, все стихли мгновенно.