Пламя грядущего - Джей Уильямс

– Пусти меня, – сквозь зубы процедила она.

Он не пошевелился, но, взглянув ей в глаза, понял, что она без малейших колебаний зарежет его.

– Я не обижу тебя, – промолвил он. – Только скажи мне, зачем ты опять пришла сюда?

Она не произнесла ни слова, но решительно ткнула его острием клинка, так что он вздрогнул от боли и отодвинулся от девушки.

– Итак? Почему ты мне не отвечаешь? – резко сказал он. – Ты пришла потому, что хотела увидеть меня, как и я хотел увидеть тебя. Разве нет? Зачем? Затем, чтобы побеседовать со мной о крестовом походе?

Она глубоко и прерывисто вздохнула. Ее подбородок судорожно вздрогнул. Внезапно она выронила кинжал, схватила его за руки, крепко прижалась к нему и прильнула к его губам.

Наконец, разомкнув объятия, они откатились друг от друга по мягкому дерну. Девушка села, держа края распахнутого лифа, и хихикнула.

– Ты красивый, – сказала она. – Ты на мне женишься?

Дени смотрел на нее из-под полуопущенных ресниц.

– Ты прелестна, – сказал он.

Положив ее на траву, он снова обнял ее.

– Послушай, – сказала она. – Может, ты считаешь свой род слишком знатным? Мой отец богат. Он староста нашей деревни.

– Дорогая, я нисколько не высокомерен. Моя собственная прапрапрабабка была ведьмой. – Его зубы сверкнули в ослепительной улыбке. – Говорят, что мой прапрапрадед в конце концов привел ее в церковь на крестины их сына, и когда капля святой воды случайно упала ей на руку, бабка вылетела в окно.

– Не шути такими вещами, – содрогнувшись, сказала она.

– Я не шучу. Так сказано в семейных преданиях. Но я вообще не собираюсь на ком-либо жениться.

– Ты женишься на мне, – сказала она со спокойной уверенностью.

Он прижал ее руку к своей щеке.

– И ты можешь продолжить свой крестовый поход, – заметила она.

– Ох, замолчи, – попросил он. – Лучше поцелуй меня.

Солнце уже стояло высоко над горизонтом. Она высвободилась из его рук.

– Я должна идти домой, – сказала она. – Ты еще вернешься сюда?

– Завтра.

Девушка привела в порядок свое платье и отряхнулась.

– Только не завтра, – ответила она. – Это день святой Маргариты. Послезавтра, возможно.

– Что значит «возможно»?

– О… Я подумаю.

И она побежала вниз по склону.

– Все равно я не женюсь на тебе! – прокричал Дени ей вдогонку. Он перевернулся на спину и улегся поудобнее, с улыбкой глядя в небо.

Дневник Дени из Куртбарба. Отрывок 7-й.

Я узнал, что ее зовут Елена и ее отец, некий Франческо ди Гацци, был держателем земли феода Гаусельма да Раметта, одного из сицилийских баронов. Этот Франческо был довольно богат, имел немало наемных работников, которые возделывали его поля, и собственных вилланов, однако был низкого происхождения и не нес рыцарской службы. И таким образом я очутился в затруднении, ибо, клянусь душой, мне очень нравилась Елена и я с удовольствием проводил с ней время. Тем не менее я и думать не смел жениться на дочери того, кто в нашей стране был бы всего лишь грязным мужланом, к подметкам которого прилип коровий навоз. То я начинал подумывать об акрах земли, которыми он владел, и подсчитывать приблизительный годовой доход, но тотчас бранил себя за подобную глупость, поскольку, какое бы приданое он ни назначил Елене, землю он наверняка не давал за ней. Если держание было наследственным (о чем доподлинно мне известно не было, но я предполагал это), оно, без сомнения, в будущем перешло бы его сыновьям.

Всякий раз, когда мы встречались, она принималась снова уговаривать меня жениться на ней, и всякий раз я пропускал мимо ушей ее слова. Это нисколько не препятствовало нашим любовным шалостям, и даже прибавляло им некую пикантную остроту, как имбирь баранине, всегда пробуждая во мне новые ощущения. Иначе все стало бы слишком пресным на вкус в силу привычки.

Я говорил ей: «Ради Бога, дорогая, почему ты так настаиваешь на этом? Что ты находишь хорошего в браке с бедным трувером, если ты добиваешься своего с таким же пылом и настойчивостью, как епископ бенефиция[146].

На скудном французском, столь забавно звучавшем в ее устах, она отвечала, что я красивый мужчина и что она теперь не более чем служанка в доме отца, а хотела бы иметь свой собственный дом и быть себе хозяйкой.

И все бы ничего, если бы она вечно не заводила об этом разговор, убеждая улыбками и ласками или частенько переходя к злобным ругательствам и угрозам. Раз или два я не выдерживал и клялся никогда больше не ходить в тот языческий храм на вершине холма, где мы встречались. Но я не мог вынести воздержания так же, как, скажем, утерпеть и не помочиться, когда возникала такая потребность.

О наших свиданиях никто не ведал. Я больше не брал с собой Гираута, а просто закончил свою песнь и заставил его выучить ее. Я нисколько не сомневался, что Артур посмотрел бы на меня с высокомерным презрением, если б только узнал, где я провожу дни, и несмотря на то, что он не решился бы меня упрекать за это, я ни за что не признался бы даже ему. Что касается Елены, я не знаю, что она говорила своему отцу и братьям, но так или иначе она приходила каждый день на условленное место, и мы предавались развлечениям, пусть даже порой и недолго. Так продолжалось в течение почти двух недель, а затем наступило Рождество. На четвертое воскресенье Рождественского поста она не появилась, хотя я прождал ее до заката, и на следующий день, в канун Рождества, я вновь ждал ее напрасно. Я ушел разгневанный, дав себе торжественное обещание покончить с этим. И весьма вовремя, сказал я себе, ибо она очаровывала меня все больше и больше. Пребывая в смятенном состоянии духа, я мог ненароком ответить «да» на ее настойчивые просьбы.

В праздник Рождества король Ричард задал грандиозный пир в своей крепости «Разгром Грека», на который были приглашены все рыцари, лорды и знатные люди всей армии, будь то англичане, французы, пуатевенцы, норманны, анжуйцы или гасконцы. Их было бесчисленное множество, ибо несколько сот прибыло из Англии, и столько же с королем Франции, и еще почти двести человек из других земель. Всех рассадили в огромном зале форта (на самом деле изнутри форт представлял собой один большой зал, так как кухни находились на улице, под навесами, и не было никаких других служб и комнат). Я не берусь назвать количество столов, сооруженных из досок, положенных на козлы, с тем чтобы все гости могли чувствовать себя свободно. Вокруг, на лоне природы, пировали простые воины, поскольку король Ричард велел герольдам объявить, что каждый может получить свое от королевских щедрот. Погода стояла прекрасная и довольно теплая, так что лучники и копьеносцы, которым столом служила земля, не испытывали никаких неудобств. Все веселились в зале и под открытым небом, и могу поклясться, что на сорок миль вокруг не осталось ни одного живого быка или свиньи, а также ни одного фермера, который не пересчитывал бы королевские пенни и не порадовался бы от души в Рождество неистощимости казны Ричарда.

Нас, труверов, усадили всех вместе. Ричард показал, с каким уважением относится к нашему труду, ибо мы находились неподалеку от высокого стола, где восседали оба короля, а два оруженосца Ричарда наливали нам' вино и подавали воду для омовения рук. Таким образом Артур и я были разделены, поскольку он сидел ближе к концу одного из нижних столов, но у него нашлись друзья среди его соотечественников, и я знал, что он не одинок.

Вообразите только это великолепное зрелище, когда все блистательное собрание уселось за столы, толпы слуг и прислужников, одетых в яркие, разноцветные костюмы, и великое изобилие яств и вин. Все блюда и подносы, на которых подавали угощение, были золотыми или серебряными, а вино разливали из сосудов, инкрустированных драгоценными камнями и украшенных фигурками людей и животных. И каждый из гостей, пришедших на пир, получил кубок для вина: из золота, серебра, рога или дерева – в соответствии со своим рангом. И все унесли их с собой как подарок короля, поскольку Ричард считал потерянным тот день, когда он никого ничем не одарил.

Пока мы пировали, нас развлекали жонглеры и танцоры. Когда же трапеза завершилась, нам подлили еще вина, и король попросил нас показать свое искусство. И Понс спел голосом, весьма напоминавшим любовный зов быка, а Пейре Видаль заставил спеть своего жонглера, которого привез из Марселя, и тот действительно пел весьма неплохо. Потом из своего уголка, где он подбирал объедки, выступил Гираут, взял по моему приказанию арфу и спел мою новую сирвенту: «Когда донесся плач из Святой Земли». Он был подобен соловью, серый и неприметный, но медовая сладость его голоса исторгла слезы из глаз всех, кто его слушал, и когда он замолк, прогремели шумные аплодисменты, а меня восхваляли со всех сторон за превосходную песнь. Гираута заставили спеть еще, а я получил богатые дары, деньги, золотой кубок, золотое блюдо и даже не знаю, сколько сверх того.