Клады великой Сибири - Петр Петрович Дудоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Спуститься, пока есть возможность, – ответил Верлов. – Уж если падать, так с меньшей высоты!
– Ты прав.
Они опустились так низко, что поверхность моря была от них не далее двух-трех саженей.
Больное крыло действовало с каждой минутой все хуже и хуже, и видно было, что критическая минута приближается.
И наконец она наступила.
Вверху раздался треск, крыло судорожно упало, и «Владыка» полетел в воду, грузно шлепнувшись своим корпусом о поверхность.
Одной рукой Верлов обхватил стан своей жены, а другой вцепился в поручень площадки.
Но «Владыка» еще не тонул.
Но хотя он и не тонул, однако надо было думать скорее о спасении, так как вода хлынула внутрь корпуса через два отверстия сквозной пробоины и шумно заливала теперь каюту и машинное отделение.
– Надо отплыть подальше от нашего дорогого «Владыки», а то при его потоплении образуется воронка и нас может затянуть! – быстро проговорил Верлов. – Идем, Вера! Но сначала простимся с нашим дорогим кораблем.
С этими словами он нагнулся и благоговейно поцеловал пол площадки.
– Прощай, дорогой товарищ! – сказал он дрогнувшим голосом. – Тебе обязан я всем, как и твоему покойному господину! И если мне суждено умереть, то я умру с гордым сознанием доведенного до конца мщения! Ура! Да здравствует Россия, моя дорогая родина!
И, подав руку жене, он сказал:
– В воду, за мной!
Соленая влага окружила их.
Благодаря нагрудникам они свободно держались на воде, не выпуская друг друга из рук.
А рассвет уже приближался.
XXXI. Эпилог
Но не суждено было погибнуть Верлову и Вере, хотя смерть, казалось, и висела над их головами.
Когда рассвело и солнце уже показалось из-за горизонта, осветив море своими багряными лучами, они, к величайшей своей радости, почти уже подплыли к берегу Кореи.
Недалеко от них мерно покачивалась рыбачья лодка, и кореец, уныло напевая свою песенку, глядел на сеть.
Верлов стал кричать, кореец, увидав в воде людей, быстро приблизился к ним со своей лодкой.
Минута… Верлов с Верой были уже в лодке, счастливые, хотя усталые и продрогшие до костей от четырехчасового пребывания в воде.
Вынув из кармана по счастью уцелевший кошелек, Верлов подал корейцу золотой десятирублевик.
Бедняк так обрадовался, что тут же в лодке стал отбивать земные поклоны благодетелю.
Верлов попробовал заговорить с ним по-русски и… о счастье!
Кореец хоть плохо, но все же говорил по-русски, объявив, что бывал часто в Посьете и в Новокиевском урочище.
– Где мы сейчас? – спросил Верлов.
– Недалеко от Гензана, – ответил кореец.
– А свез бы ты нас на русский берег, если бы я дал тебе еще три золотых? – спросил его Верлов.
– О, господин! Твоя шибко добрый! – радостно воскликнул кореец, у которого никогда в жизни не бывало в руках такого богатства.
– В таком случае вези нас сию же минуту. По пути мы купим в небольшой какой-нибудь деревушке чего-нибудь поесть.
Обрадованный кореец, ни слова не говоря, вытащил сеть, поставил парус, и, подгоняемая попутным ветром, легкая лодка помчалась к русским берегам.
И за всю дорогу кореец задал Верлову лишь один вопрос:
– Твая чаем тони?
– Катаясь на яхте, ветром загнало нас в море и опрокинуло яхту, – ответил ему Верлов.
Этот ответ вполне удовлетворил корейца, и он не нашел нужным расспрашивать дальше.
* * *
Прошло три дня.
Николай Саввич сидел в своей владивостокской квартире, читая последние телеграммы из Японии, приходя в восторг от описаний последних похождений воздушного пирата и удивляясь тому, что от Верлова так давно нет депеш, как вдруг дверь отворилась и на пороге комнаты предстали сам Верлов и Вера.
– Господи! Какими судьбами? – воскликнул пораженный и обрадованный Суравин. – А Бромберг, а Нянь-Си где?
– Мир праху их! – грустно проговорил Верлов, обнимая и целуя тестя.
Обняв дочь, Суравин запер дверь и стал расспрашивать Верлова о последних событиях.
Подробно и точно Верлов рассказал ему все по порядку.
И когда он кончил рассказ, все тяжело вздохнули.
– А знаешь ли, во что ты обошелся Японии? – спросил Суравин.
– Ну.
– Пока – в четыреста миллионов, считая потери в торговле и стоимость мобилизации.
– Знают там о нашей гибели?
– Нет. В Японии уверены, что воздушно-подводный пират на время притаился, и ждут с его стороны нового нападения.
– Ликвидировал ты наше богатство?
– Да. На имя твое положено в банк два миллиона, и драгоценностей осталось еще миллиона на три, – ответил Суравин.
Верлов удивился.
– Неужели возможно было сбыть во Владивостоке на такую сумму? – спросил он.
– Конечно, нет, – ответил Суравин. – Но я вызвал сюда из Америки по телеграфу одного знакомого американца-купца, и он закупил у меня один на миллион четыреста тысяч рублей.
* * *
Время шло.
Вера с мужем и Суравиным как ни в чем не бывало вернулись в Хабаровск, и их отсутствие не возбудило никаких подозрений.
Все знали, что Верлов с женой уезжали в свадебное путешествие, а Суравин жил до их возвращения во Владивостоке, где было, конечно, веселее, чем в Хабаровске.
В Японии еще около трех месяцев царила паника и продолжался отчаянный застой в торговле.
Чуть-чуть там не вспыхнуло всеобщее восстание, сменился кабинет и продолжалось военное положение.
Но пират исчез, словно канул в воду.
И страх мало-помалу улегся, и в конце концов все вошло в свою колею.
В боевом отношении Япония сильно обессилела и надолго потеряла свой вес в глазах великих держав.
Пожив с полгода в Хабаровске, Суравин и Верлов с женой возвратились в Россию, и их история так и осталась тайной до самого конца.
Очень жалел Верлов, что вместе с «Владыкой» погибли все чертежи и планы этого корабля, но делать было нечего.
– Я все-таки сделал свое дело! – часто говорил Верлов.
И, оставаясь наедине, они часто вспоминали былое время и свои похождения на Дальнем Востоке, вспоминая с грустью великого Бромберга, хорошенькую любящую Нянь-Си и преданного старого Чи-Най-Чанга.
На воле и в неволе
I
Рогачом прозвали его люди впоследствии, а пока он был маленьким, его никак не звали.
Вместе с другими дикими оленями он жил себе в глухой тайге, недалеко от Камчатки.
Хорошо было в тайге, хоть и опасно, но Рогач ничего не боялся, так как родители ревниво оберегали его от всяких опасностей.
Широко и далеко раскинулась по Сибири непроходимая тайга.
Столетние кедры, сосны, ели и другие хвойные деревья, а также лиственные дубы, ольхи и березы перемешались между собой, прикрывая своими зелеными вершинами землю от солнечных лучей.
Встанет
