Сокровища поднебесной - Гэри Дженнингс

Я сделал знак стражникам. Двое из них склонились над арабом и начали выдергивать из него и снимать с него различные приспособления. Когда гриб su-yang, который Ахмед сосал, извлекли из его рта, хныкающие звуки сделались громче, но так и остались невнятными. Когда из него резким движением выдернули нефритовый цилиндр, он сладострастно застонал, и его тело забилось в конвульсиях. Когда с wali сняли меховую вещь, он продолжил слабо двигать руками, хотя ему не с чем стало там играть: его член был маленький и стертый до крови. Начальник стражников поднимал похожий на шапку предмет все выше и выше, с любопытством изучая его; я заметил, что он был покрыт мехом только с одной стороны, но тут же отвел глаза, потому что из него начало сочиться белое вещество с прослойками крови.

— Клянусь Тенгри! — проворчал про себя начальник стражи. — Сроду ничего подобного не видел. — Он швырнул загадочный предмет на пол и с омерзением произнес: — Вы знаете, что это?

— Нет, — ответил я, — и не желаю знать. Поставьте эту тварь на ноги. Окатите его холодной водой. Вытрите. Набросьте на него какую-нибудь одежду.

Когда все это было сделано, Ахмед в какой-то степени пришел в себя. Сначала он сильно шатался, и стражникам пришлось поддерживать главного министра, чтобы тот стоял прямо. Но постепенно, после долгого качания и шатания, он смог стоять сам. После того как Ахмеда несколько раз окатили холодной водой, он начал произносить отдельные осмысленные слова, хотя в целом его речь все еще оставалась бессвязной.

— Мы оба были детьми дэва… — сказал он, словно повторяя какие-то стихи, которые только он один и слышал. — Мы отлично подходили друг другу…

— Эй, заткнись, — прорычал седой воин, который очищал с него пот и нечистоты.

— Тогда я вырос, но она осталась маленькой… с совсем крошечными отверстиями… и она кричала…

— Заткнись! — взревел другой крепкий ветеран, который пытался надеть на министра абас.

— Тогда она стала оленем-самцом… а я самкой… теперь уже кричал я…

Начальник стражи резко бросил:

— Тебе было велено заткнуться!

— Позвольте ему выговориться и прочистить мозги, — сказал я снисходительно.

— Затем мы стали бабочками… обнимающимися внутри бутона цветка… — Его вращающиеся глаза на миг остановились на мне, и он произнес совсем четко: — Фоло! — Но тут каменную поверхность его глаз снова подернуло мхом, то же самое произошло и с остальными его способностями, и он добавил совсем невнятно: — Сделать это имя посмешищем…

— Ты можешь попытаться, — равнодушно сказал я. — Мне приказано сказать тебе следующее: «Ступай с этими стражниками, мертвый человек, потому что Хубилай, хан всех ханов, желает услышать твои последние слова». — Я остановился на мгновение. — Уведите его отсюда.

Я позволил Ахмеду продолжать свой бессвязный лепет только потому, что не хотел, чтобы стражники уловили другой звук, который я услышал, — слабый, но устойчивый и не лишенный мелодичности. Поскольку стражники ушли вместе со своим узником, я остался, чтобы определить источник этого звука. Он раздавался не в самой комнате и не снаружи двойной двери, а из-за какой-то стены. Я прислушался, установил, что он раздается из-за чрезвычайно яркого персидского qali, который висел на стене напротив кровати, и отодвинул ковер в сторону. Стена за ним выглядела целой, но, наклонившись поближе, я рассмотрел в обшивке разрез, края которого открывались внутрь подобно двери. Попав в темный каменный проход, я смог понять, что это был за звук. Странно было слышать подобное в коридоре монгольского дворца в Ханбалыке, потому что это была старая венецианская песенка. И тем более странно было услышать ее в сложившихся обстоятельствах, потому что это была простая песенка о добродетели — о том, чего так сильно не хватало wali Ахмеду и его окружению. Маттео Поло пел тихим дрожащим голосом:

Добродетель — это благословение.Не вкушая сладости, доживешь до старости…

Я бросился обратно в спальню за лампой, чтобы осветить себе дорогу, затем шагнул в темноту и закрыл дверь, от души надеясь, что qali примет прежнее положение и скроет ее. Совсем скоро я обнаружил Маттео, сидящего на холодном влажном каменном полу прохода. Он снова был разодет в наряд отвратительной «великанши» — на этот раз бледно-зеленый — и выглядел еще более оцепенелым и безумным, чем араб. Но дядюшка, по крайней мере, не был выпачкан в спекшейся крови или выделениях человеческого тела. Очевидно, какую бы роль он ни играл в оргии с любовным зельем, она была не самой активной. Хотя дядя ничем не показал, что узнал меня, он не сопротивлялся, когда я взял его за руку, поставил на ноги и потянул за собой по проходу. Он шел и тихонько напевал:

Добродетель не даст на пирушки хаживать,Может тебя в гроб вогнать еще заживо…

Я никогда прежде не бывал в этом потайном коридоре, но уже в достаточной мере познакомился с дворцом и имел представление, куда вели нас изгибы и повороты. Всю дорогу Маттео продолжал бормотать песенку о добродетели. Мы миновали множество закрытых дверей в стене, но я отошел на значительное расстояние, прежде чем выбрал одну из них, приоткрыл щелку и выглянул наружу.

Она вела в маленький садик неподалеку от того дворцового крыла, в котором мы жили. Я попытался заставить Маттео замолчать, когда вывел наружу, но это оказалось бесполезно. Он пребывал в каком-то другом мире и не обратил бы внимания, даже если бы я поволок его прямо через пруд с лотосами. На наше счастье, поблизости никого не оказалось, думаю, вообще никто не видел нас, потому что я торопил дядю, чтобы поскорее добраться до его покоев. Но там, поскольку я не знал, как найти его потайную дверь, мне пришлось провести его через обычный вход. Нас встретила та же самая служанка, которая впустила меня накануне. Я был слегка удивлен, но больше благодарен женщине, когда она не выказала ни испуга, ни ужаса при виде своего господина, разодетого в причудливый наряд шлюхи. Она снова выглядела печальной и очень расстроилась, когда он стал напевать ей вполголоса:

Добродетель — тропинка к богатству,На ней не торчат корни, нету на ней и ям…

— Твой господин заболел, — сказал я женщине, потому что это было единственное объяснение, которое я мог придумать, и оно было недалеко от истины.

— Я позабочусь о нем, — ответила служанка с тихим состраданием. — Не беспокойтесь.

Добродетель — могучее дерево, а не сорняк,И богатство обретаешь, собирая плоды его…

Я с радостью вручил несчастного заботам этой женщины. Пользуясь случаем, хочу заметить, что только благодаря ее уходу и заботам Маттео так долго прожил после этого, потому что разум к нему больше так и не вернулся.