Бывших не бывает - Красницкий Евгений Сергеевич

– Гамо́то Христо́су! – отец Меркурий так и не понял, вслух или про себя он выругался, – Значит, так тут гостей встречают?! Гамо́то ко́ло су, гамо! То га́мо тис пута́нас!

– Господь с тобой, батюшка! Это ж Бурей на крыше сидит, напился, видать… Он старшина обозный, а не бес вовсе! Хотя, чур меня, иной раз и не поймёшь! Не человек – леший! А пьяный так и вообще! Он у нас один такой, подожди, уймут его сейчас! – Харитоша, услышав поминание Христа, решил, что священник читает какую-то молитву об изгнании бесов и попутно укоряет всё Ратное в непотребном поведении. Вот только его оправдания запоздали. Из отца Меркурия, сминая и раздирая в клочья монаха, наружу лез пятисотенник пехоты базилевса.

– Бурей?! Гамао капион Бурей! – Священник выскочил из саней, выдернул из соседних неведомо как оказавшийся в них дрын и, хромая, устремился в сторону свалки.

– Куда ты, батюшка?! – только и смог пролепетать в спину священнику обалдевший возница.

Надо отдать должное Харитоше, его растерянность продолжалась всего несколько мгновений.

– Стой! Затопчут! – взревел он и, схватив кнут, бросился выручать непутёвого попа.

Тщетно. Здоровый и не старый ещё муж о двух ногах не смог догнать одноногого монаха. Впрочем, уже не монаха, а воина. Ускоренный шаг, быстрый шаг – тело отставного хилиарха само, без помощи мозга набирало скорость перед схваткой. Рывок, переход в темп, чуть заметное изменение положения корпуса, и обезумевшая от происходящего корова проскакивает мимо, палка впечатывается в тощий коровий зад, направляя рогатую прямиком к свободе. Вот дрын взлетает над головой, отбивая случайный удар кнута, вот обутая в сапог деревянная нога лупит в брюхо недостаточно расторопного барана так, что тот с жалобным блеяньем валится с копыт. Отец Меркурий со скоростью тонущей в нужнике гривны погрузился в скотско-людское столпотворение в воротах. Харитоша безнадёжно отстал и, опустив кнут, в немом изумлении наблюдал, как калека-священник идёт сквозь толпу, аки Христос по глади моря Галилейского.

– Куды прёшь, поп?! Не видишь, люди торговые… – Огузок, как всегда, выбрал не то время и не то место для своего выступления. Священник не стал отвлекаться на то, что там бормочет препятствие, и, как эфесом меча, двинул кулаком с зажатой в нём палкой прямо в рыжую бороду.

Обозник неопрятной кучей осел там, где стоял, а отец Меркурий, благословив палкой ещё несколько скотских задниц, боков и морд, прорвался наконец в ворота. О прибытии нового священника к месту служения возвестил истошный визг борова, вырвавшегося из толпы секундой раньше.

Несчастный свин не знал, что своим гимном свободе запускает цепь событий, последствия которых находятся далеко за пределами его свинского разумения.

Во-первых, вырвавшись из толпы, он бросился прямо под ноги коня, на котором восседал сам воевода Погорынский Корней Агеич Лисовин. Всякое видел строевой конь, не одну сечу прошёл, но «пронзительный визг свинца» под ногами переполнил чашу его терпения. Жеребец взвился на дыбы и, развернувшись на задних ногах, передними нацелился размозжить башку хрюкающего нахала. Не вышло.

– К-куда, козлодуй! – Между ушей коня грохнул кулак, заставляя животное вспомнить о дисциплине.

– Уиии! – боров дёрнул с места событий во все лопатки.

– Гыыы, Кондраш, Корней свинью покрыл! – рыкнуло с крыши похожее на безрогого Минотавра существо. «Это, наверное, и есть Бурей», – догадался священник.

– Где?! – отозвался сидящий на той же крыше невысокий лысый человек в распахнутом полушубке, не переставая при этом зачем-то махать руками в воздухе.

– Вон! – Минотавр одной рукой за шиворот поднял товарища в воздух, а другой указал на всадника. «Всадник, надо думать, эпарх Кирилл», – подумал отец Меркурий.

– Хрясь! – сказала не вынесшая такого издевательства обрешётка крыши сарая, и чудище рухнуло вниз, увлекая за собой товарища.

А над всей этой сценой из-за забора Буревой усадьбы продолжал греметь хор, исполняя куплеты совсем уж похабного содержания, и только бабий вопль «Хозяин убился!», отразившись от низкого зимнего неба, нарушил благостность картины…

«То га́мотис пута́нас! Я ждал всякого, но такой встречи и представить не мог! Ну что ж, какие кости выпали, с такими и играем, Макарий. Надо пользоваться удобным случаем поставить себя, и неплохо бы начать с этого Минотавра. Как его там, Бурей? Вот и займусь этим засранцем на глазах у эпарха Кирилла, что немаловажно. Ну, к мечу, солдат»!

Отец Меркурий решительно направился к непонятно почему открытым настежь воротам Буреевой усадьбы. Краем глаза он успел заметить, что воевода Корней спешился и направился в ту же сторону. «Это будет ещё интереснее», – успел подумать монах. За Корнеем потянулась организованная группа зевак.

Зрелище, открывшееся взору отставного хилиарха за воротами, выглядело презабавным. У стены хозяйского дома полтора десятка крайне испуганных певцов обоего пола и разного возраста, широко разевая рты, орали те самые непристойные куплеты. В тот момент, когда священник появился во дворе, они как раз пошли на второй круг в своих вокальных упражнениях, и отец Меркурий вновь услышал историю о том, как он ехал на карей кобыле с лицом, далёким от идеала.

– Молчать! – с наслаждением рявкнул отставной хилиарх, – Гамо́то ко́лосу, пустарас! Где хозяин?!

Певцы от изумления застыли с открытыми ртами. Один из них, здоровый лоб, безмолвно вытянул ощутимо дрожащую руку и указал на сарай, поглотивший в своих недрах Минотавра.

Из сарая послышалась невнятная ругань, стон, ругань погромче, возмущённое кудахтанье, громкая похабная брань, а потом пьяный мужской голос относительно внятно произнёс:

– Етить меня во все кочерыжки! Серафим, ты живой?! Отзовись, ершить тебя долотом! Глянь, свет! Туда надо!

– Гыы, Кондраша, прозрел! – отозвался в глубинах сарая голос Минотавра, а потом, после очередного гыканья, дверь сарая с треском распахнулась, слетев с нижней петли и оставшись висеть на верхней. Судя по звуку, открыли её лбом.

В дверном проёме на четвереньках стоял обозный старшина ратнинской сотни Серафим Ипатьевич Бурей. Был он огромен, волосат и страшен. «Да это не Минотавр, а Циклоп. Только с двумя глазами. Второй ещё не выбили», – мелькнула в мозгу священника шальная мысль. Сходство с циклопом усиливалось ещё и тем, что стоял Бурей на трёх конечностях, а четвёртой прижимал к себе лысого коротышку, которого утащил за собой с крыши в тёмные недра курятника. Лысый, задушенный дружеской лаской, слабо трепыхался и уже начинал синеть. Оба красавца с ног до головы были покрыты куриным помётом, перьями и соломой.

– Кондраш, выбрались, кажись! Завалили нас, сволочи! Всех убью, тебя оставлю! Вот сейчас выпьем – и убью! – Бурей тряхнул своего товарища, как собака встряхивает пойманного зайца.

– Ыыы, Серафим, ёрш те в грызло! Чуть не придушил, лешак! Драть тебя задом и передом, вдоль, поперёк и наискось! – вместе с воздухом к лысому коротышке вернулся и дар матерной речи.

– Кондраш, я ж любя! Прости! – обозный старшина, как был на трёх костях, так, не вставая, и облобызал друга, чуть не сломав ему при этом рёбра. – Люблю я тебя, Кондраша, ты ж вон какой, таинством целкости, ик, владеешь! Песню сочинил благонравную, ик! Мастер ты на все руки, Кондраша! Вон как холопов моих петь научил, ик! Ангельски! Не хуже, этих, михайловских! Век не забуду! – Бурей снова сгрёб своего друга в охапку и смачно расцеловал в лысину, – Руками повёл и научил!

– Сер-рафиииму-ушка! – Лысый коротышка крепко обнял Бурея, и слёзы пьяного умиления покатились по лицам приятелей, смешиваясь в бородах с куриным дерьмом.

– Научил! Истинно мастер! Во… По гроб жизни не забуду, Кондраша… Хор у меня теперь! И песня… – обозный старшина проникновенно хрюкнул, прислушался и перевёл враз налившиеся кровью глаза на так и стоявших с открытыми ртами холопов.

– Песня где?! Кто разрешил?! Ур-рою!!! – от рёва Бурея толпившиеся в воротах зеваки мигом замолкли и принялись расползаться, а несчастные певцы попытались слиться с бревенчатой стеной дома. Некоторые даже посерели в тон брёвнам.