Отныне и вовек - Джеймс Джонс

Рано или поздно все стареет. Вот и в твоих волосах уже поблескивает седина. Но это иная старость, в нее не входит постепенный износ от приливов и отливов океана бюрократизма, непрестанное вымывание скалы, которая могла бы стоять нерушимо, если бы об эту скалу не билось, точно волны, подгоняемое страхом ревностное усердие, в конце концов разрушая ее и превращая в песок, — все это не входит в процесс старения, а если входит, значит, старость — ошибка и в ней вообще нет смысла, она ему не нравится и он, ей-богу, не намерен стареть.

Я думаю, нам пора передохнуть и подровнять наши усики, мы же хотим нравиться женщинам, да, дорогой? — сказал он себе, взял со стола Хомса большие ножницы, вошел в кладовку и встал перед зеркалом. Ему было слышно, как в казарму возвращаются с мороки солдаты, как Поп Карелсен, подымаясь по лестнице, что-то говорит своим мягким, на редкость интеллигентным голосом.

Из зеркала на него сердито глядело его скуластое лицо, он видел огромные ножницы в руке с набухшими венами и, чувствуя, что из-за этого идиотского перевода не может сейчас вернуться к работе, размышлял: неужели все дело в этом? В том, что человек стареет? Дайте мне точку опоры, и я переверну мир, говорил тот старый чудак. Значит, все, что им нужно, — это точка опоры. И они ее по-прежнему ищут.

Кажется, тебе надо выпить еще, подумал он, ты пока что-то слабо завелся. Кажется, на этот раз одной порцией виски не обойтись. Я лично думаю, и две порции не помогут. Я лично думаю, это случай серьезный, из тех, когда для разрядки требуется отмолотить боксерскую грушу потяжелее. Да, конечно, тот самый случай, окончательно решил он, медленно проводя языком по верхней губе. Убедившись, что усы подстрижены достаточно коротко и щекотать не будут, он удовлетворенно отступил от зеркала, поднял руку, швырнул ножницы через плечо жестом богача, кидающего доллар бродяге, и с наслаждением услышал, как они, лязгнув, упали на пол. В ротном фонде полно денег, пусть купят новые. Пусть Динамит сам позаботится о новых ножницах, на это у него расторопности хватит. Он поднял ножницы, один конец которых обломился не меньше чем на дюйм, положил их на стол Хомса поверх письма о переводе в плоский ящичек с надписью «Срочное» и отправился наверх срывать злость на Карелсене, который служил ему боксерской грушей и делил с ним комнату на втором этаже, за галереей. Поп Карелсен был идеальной боксерской грушей, потому что входил в тот же кружок интеллектуалов, что и Маззиоли, но был умнее писаря. Маззиоли годился только для разминки, до тяжелой груши, на которой вырабатывают настоящий мощный удар, он не дотягивал, веса не хватало.

— Пит! — заорал Тербер, врываясь в дверь и своим воплем разнося в клочья уютную тишину дождливого дня, окутавшую маленькую комнату. — С меня хватит! Я им в морду кину свои сержантские нашивки! Такой дерьмовой вонючей роты я еще не видел! Этот раздолбай Динамит только позорит офицерскую форму! И он и этот щенок Колпеппер!

Поп Карелсен раздевался, сидя на койке, стоять ему было больно, его мучил артрит, к которому он, правда, настолько привык, что считал почти своим другом; он только что снял полевую шляпу и рубашку и сейчас вынимал изо рта вставные зубы, обе челюсти. Недовольный, что ему помешали, он неопределенно поглядел на Тербера, боясь, что этот псих опять сорвался с цепи; Карелсен надеялся, что очередного приступа буйства не последует, но все же ему не хотелось ни во что встревать, пока он не узнает, в чем дело.

— В старой армии офицер был офицером, а не вешалкой для мундира, — проникновенно, но осторожно сказал он и, надеясь, что все обойдется, опустил зубы в стакан с водой на тумбочке.

— Да какая, на хрен, старая армия?! — радостно взорвался Тербер, придираясь к банальности. — Меня воротит от этих ваших басен про старую армию. Не было никакой старой армии! Оболтусы, воевавшие в Гражданскую, долдонили про старую армию ребятам, которые шли бить индейцев. Точно так же, как вояки революции втирали очки парням в восемьсот двенадцатом году! Все просто стараются чем-нибудь прикрыть собственное раздолбайство. В армии никто никогда ни хрена не делал. Только и умеют, что плевать в морду тем, кто чином ниже. Вот и придумывают сказки, чтобы как-то оправдаться!

— Ну, я вижу, ты сам все знаешь, — сказал Карелсен, не сумев подавить раздражение, хотя уже окончательно понял, что Милту снова попала вожжа под хвост, а Карелсен по собственному опыту знал, что в такие минуты с Милтом можно справиться, только сохраняя полную невозмутимость. — Ты же служил еще при Брэддоке[24], верно? — Беда была в том, что невозмутимости ему каждый раз не хватало.

— Я отслужил достаточно и понимаю, что к чему. Нечего пудрить мне мозги всей этой лабудой про старую армию! — заорал на него Тербер. — Я тебе не первогодок!

Карелсен только крякнул в ответ и, стараясь сохранять невозмутимость, нагнулся расшнуровать грязные полевые ботинки.

Тербер плюхнулся к себе на койку и с силой шарахнул кулаком по чугунной спинке кровати.

— Пит! — строго рявкнул он на Карелсена. — Не мне рассказывать тебе про эту роту. Ты не молокосос. Ты же знаешь, я гожусь на большее, а здесь только зря трачу себя на этих скотов. Они меня убивают! Медленно, но верно. Спортсмены! Любимчики из Блисса! А теперь еще один!

Лицо Пита смягчилось тщеславной самодовольной улыбкой, которая означала, что он придумал очередной остроумный афоризм.

— Наша армия стала епархией спортсменов с тех самых пор, как Туни[25] первый раз выступил во Франции за морскую пехоту, — изрек он, вновь обретя невозмутимость. — И так, наверное, останется навсегда. — Малыш Маззиоли пришел бы в восторг, гордо подумал Пит. — Что значит «еще один»? — спросил он, невозмутимо подкидывая этот вопрос напоследок, как сенатор, вносящий поправку к бесспорному законопроекту. — Неужели утвердили перевод этого повара из Кама?

— А я тебе о чем? — сердито крикнул Тербер. — Повар! У меня поваров уже девать некуда! А Динамит вытребовал еще этого Старка!

— Да? Черт знает что, — снисходительно утешил он Тербера. — Кстати, — в его голосе зазвучала вкрадчивость сплетника, — а зачем вдруг так понадобился этот Старк? Шеф хочет сделать его начальником столовки? А куда он денет Прима?

— Захочу — могу перевестись хоть завтра! — с наслаждением бушевал Тербер. — С сохранением звания, понял? С сохранением звания, к в любую роту полка, а их полно! На хрена мне рвать пуп здесь? Никто не помогает, никто не ценит!

— Перевестись — это пожалуйста, — сумел вставить Пит, вновь теряя невозмутимость. — Перевестись ты можешь. Я вот тоже мог бы стать начальником штаба, только друзей жалко здесь бросать. Короче, чего ты бесишься?

— Нашли дурака! — орал Тербер. — Я в этом гнилом полку лучший солдат, и они сами это знают. Нет, Пит, спорю я свои нашивки и кину им в морду, я тебе серьезно говорю. Уж лучше быть занюханным рядовым и делать, что тебе приказывают. Знал бы, что так будет, остался бы в первой роте штаб-сержантом.

— Всем известно, что ты незаменим, — ядовито сказал Пит.

— Я гожусь на большее, а здесь только мечу бисер перед свиньями! — закричал на него Тербер, нарочно взвинчивая себя, и разразился гневной, очищающей душу тирадой, обрушив ее на Пита, точно мощную струю брандспойта. Почему, спрашивается, первым взводом заправляет обезьяна Галович? Почему все сержанты в роте обязательно из спортсменов? Почему этот фон-барон Джим О’Хэйер числится сержантом по снабжению? И откуда, интересно, у Динамита столько денег, которые он почем зря просаживает в клубе за покером? — Офицеры! — презрительно фыркнул он. — Джентльмены из Вест-Пойнта! Уж их там учат: поло, покер, бридж! Какой вилкой чего жрать, чтобы в обществе не опозорились! Чтобы нашли себе жену с деньгами. Такую, чтобы гостей умела развлекать. И местных косоглазых девок чтобы вышколила, как английских горничных! А муженек будет корчить из себя офицера британских колониальных войск. Профессиональный солдат с личными средствами! Лорд Фигель-Мигель!.. Думаешь, как Хомс нашел себе жену?. Через одну брачную контору в Вашингтоне — вот вам, пожалуйста, списочек всех перспективных девиц. Из Балтимора не угодно? Хорошая семья, отец конгрессмен, приличное состояние. Только Динамит просчитался. Ее родители разорились. Он и ободрать-то их толком не успел — подумаешь, четыре пони для поло и пара вшивых серебряных шпор!

Как человек, попавший в зону мертвого штиля в центре урагана, он в разгар своей пламенной речи вдруг заметил в глазах Пита огоньки любопытства, тотчас хладнокровно сменил курс, обошел жену Хомса стороной и, вернувшись в безопасные воды, начал громить сержанта Хендерсона, который за два года ни разу не вышел на строевую, потому что нянчит хомсовских лошадок во вьючном обозе.