Навои - Айбек

Беннаи, нахмурившись, исподлобья посмотрел на ученого. Он обтер полой грязного халата вспотевшее лицо и спросил:

— Не проведете ли вы нас к дому господина Навои?

— Пожалуйста, это близко, — ответил Султанмурад.

По пути речь снова зашла о «Пятерице». Султанмурад с увлечением расхваливал это произведение. Он прочел прекрасные стихи Джами, превозносящие «Пятерицу» Навои. Беннаи стал зло острить. Но и тут Султанмурад не остался в долгу. Он начисто обрубил шипы слов Беннаи мечом своей мысли. Так они незаметно дошли до Унсии.

Навои находился в одной из многочисленных комнат Унсии — большом, прохладном помещении. Поэт с непокрытой головой играл в шахматы с друзьями, которые почти никогда не покидали его.

Увидев Беннаи, Алишер поднялся, дружески поздоровался с гостем и указал ему место подле себя. Спросил о делах и здоровье поэта, возвратившегося из далекого путешествия.

Вскоре подали дастархан. Завязалась общая беседа. Беннаи занятно рассказал о своих путевых впечатлениях и грубоватыми шутками смешил собрание. Навои обратился к нему:

— Вы были в Ираке, у Якуб-бека. Расскажите нам о нем. Вероятно — это человек, полный достоинств.

— Высшее достоинство Якуб-бека, — сказал Беннаи с лукавой улыбкой, — в том, что он не говорит ни слова по-тюркски.

Воцарилось неловкое молчание. Поэты Шейхим Сухейли, Хилали, Хафиз Яри, Пир-Муаммаи и другие в замешательстве опустили глаза. Сахиб Даро, не будучи в состоянии сдержать гнева, вышел из комнаты. Султанмурад с отвращением отвернулся от Беннаи. Только два человека остались вполне спокойны: Беннаи, который продолжал закусывать, и Навои, убежденный в своей правоте.

— Наш язык — жемчужина. — произнес после некоторого молчания Навои, подчеркивая каждое слово, — Якуб-бек хорошо знает языки, и он должен отличать жемчуг от камня.

Беннаи вновь начал сыпать грубыми шутками. Но все его утверждения, аргументы и попытки доказать превосходство персидского языка рассыпались в прах под ударами железной логики Навои.

Султанмурад начал говорить об истории языков, об изменениях их содержания. Он привел много примеров из арабского, персидского, индийского, тюркского языков.

Ученый возражал Беннаи, раскрывая гармонию этих языков. Султанмурада поддержали присутствующие.

— Здорово! Спасибо, — сказал Беннаи с удовлетворением. — Я слушал с наслаждением, вами были высказаны очень зрелые мысли. Но в чем суть вопроса? Почему вы его так выпячиваете?

В это время вошел Сахиб Даро и — сказал Беннаи:

— Ну хватит! — послушаем тамбур. — Эй ты, лысый, не понимающий шутки! — сказал Беннаи. — Ты или садись или убирайся куда-нибудь.

Все засмеялись, а Сахиб Даро, покраснев, сел у входа.

— Извините, ведь я по своему характеру шутник, — сказал Беннаи.

— Разве нельзя пошутить? На самом деле, шутка, анекдот, аския — все это очень живые, «приятные вещи. Остроумная шутка, анекдот — яркая роза, нюхая которую испытываешь наслаждение. Иногда я подбрасываю Алишеру шипы. Это в моем характере. Господин Навои не остается в долгу, он меня высмеивает так, что просто нет терпения. Но такие шутливые разговоры проходят, как — текучая вода. Главное — нужно всегда быть человечным, дружелюбным. Это не забудется.

Присутствующие легко вздохнули. Сахиб Даро и остальные с радостью оказали: «Дождь покапал и прошёл!».

— Эх, если не будет смеха, шутки, то куда же нам тогда деться?

Навои, улыбнувшись, ответил:

— Пока мы существуем, будут жить шутки. Может быть, иногда возражения, страсти, полемика переходили в оскорбления, может быть были и обиженные.

Но в конечном итоге Навои и Беннаи нельзя назвать врагами.

Пришел новый гость, и дискуссия оборвалась. Это был художник Бехзад. Одаренный юноша превратился в зрелого мужчину и знаменитого, слава о котором распространилась далеко за пределами Герата. Присутствующие встретили, живописца с искренней радостью. Навои провел его на почетное, место и всячески старался оказать ему внимание. Бехзад, раскрыв большую папку, вынул лист бумаги и скромно подал его Навои.

— Ваш ученик будет счастлив, если вы примете в подарок его маленькое произведение, — сказал художник, почтительно кланяясь.

На картине изображалась постройка одного из зданий, возведенных согласно мысли Навои. Алишер с волнением взял рисунок и долго рассматривал его. Он видел перед собой, как наяву, постройку медресе в самом разгаре. Надсмотрщики, каменщики, арбы, слоны, характерные позы и движения знакомых фигур — все это являло на листе бумаги верную, наглядную картину. Навои, взволнованно поблагодарил художника. Все склонились над рисунком.

Маджд-ад-дин парваначи каждое утро, придя в сад Джехан-Ара, первым делом выслушивал от своих дворцовых «ушей» сообщения о последних событиях, интригах, заговорах. Сегодня он встретил Ходжу Пира Бакаула — первого дворцового интригана. Тот рассказал ему, как о приятнейшей новости, что государь в кругу близких друзей жаловался на некоторых чиновников, приверженцев Навои. Маджд-ад-дин дал Ходже Пиру новое поручение и отправился в диван.

В диване его как всегда, встретили два главных везира — Ходжа Афзаль и Низам-аль-Мульк. Люто ненавидевшие друг друга, они на людях прикидывались задушевными друзьями.

Маджд-ад-дин не любил ни того, ни другого. Ходжу Афзаля он считал правой рукой Навои, а на Низам-аль-Мулька смотрел, как на змею, каждую минуту готовую его ужалить.

После официальные приветствий везиры вступили в беседу. Как обычно, их разговор, вначале казавшийся сладким, в конце стал похожим на горькое лекарство.

Вошел Хусейн Байкара и опустился на большую шитую золотом подушку. В его глазах, в морщинах рано состарившегося лица явственно видны были следы пьянства, бессонных ночей и беспутства.

Приказав парваначи послать несколько распоряжений в различные области страны, он обратился к везирам:

— Приготовьте нам два тумана денег.

Ходжа Афзаль бегло взглянул на Низам-аль-Мулька. Величественный, степенный везир молчал, спустив голову. Ходжа Афзаль почувствовал себя неловко. Не осмеливаясь заговорить об истинном положении дел. Ходжа Афзаль хранил молчание.

— Почему у вас язык прилип к нёбу? — недоуменно посмотрел на везиров Хусейн Байкара.

Ходжа Афзаль ответил, что такой суммы в казне сейчас нет, но что, если будет дана отсрочка, можно найти способ ее достать. Хусейн Байкара побледнел, глаза его засверкали.

— В казне повелителя Хорасана не найдется двух туманов! — гневно сказал он, отворачиваясь от везиров.

В диване воцарилось тягостное, гнетущее молчание. Парваначи перестал писать и вытянул шею, словно торжествующий боевой петух. Он многозначительно смотрел на султана, с грустным видом покачивая головой.

Везиры не могли обещать, что немедленно найдут деньги. Султан, любивший роскошь и пышность, быстро опорожнял свою казну. Пребывать под гневными взорами султана было тяжело; испросив разрешения удалиться, везиры, опустив головы, словно преступники, вышли из комнаты.

Хусейн Байкара начал жаловаться на беспомощных начальников. Парваначи понял, что настала подходящая минута для осуществления его планов. Особое внимание, которое за последнее время оказывал ему государь, придало Маджд-ад-дину смелости. Он принялся выкладывать накипевшие в сердце обиды. Все недостатки, наблюдаемые в управлении страной, он приписывая Навои и его людям, выдумывал все новые и новые упущения, доказывал, что причиной отсутствия денег в казне являются затраты на бесчисленные постройки, проводимые под руководством Навои. Султан внимательно слушал.

Наконец Маджд-ад-дин с убеждением и гордостью богатыря, который в  трудную минуту обеспечивает своим вмешательством победу, произнес:

— Убежище мира! Вашу казну можно наполнить несметным множеством золота и серебра. Я, например, могу обещать, что с величайшей легкостью достану не только два тумана, но и две тысячи туманов.

— А этому можно верить? — недоверчиво спросил султан.

— Сомнениям нет места, — решительно ответил Маджд-ад-дин. — Но для этого хакан должен предоставить своему покорнейшему слуге соответствующие пост в государстве, необходимые права и возможности.

Хусейн Байкара ничего не ответил. Поглаживая начинавшую седеть бороду, он задумался.

Султан Хусейн считал Маджд-ад-дина одним на самых верных людей, был убежден в его способностях к государственной деятельности. Хадича-бегим также при всяком удобном случае расхваливала парваначи. Султан знал, что Маджд-ад-дин давно уже стремится занять высокое положение, что многие беки и царедворцы на его стороне. Однако парваначи всегда, и тайно и явно, высказывал неодобрение политике и мероприятвям Навои. Поэтому султан был вынужден положить предел его возвышению и участию в управлении государством.